Алукард спешился, взбежал с Анисой на палубу «Шпиля».
Он и сам не знал, радоваться или бояться, если найдет кого-нибудь на борту. В городе, кажется, остались только безумные, больные и павшие.
– Стросс! – окликнул он. – Ленос! – Никто не ответил, и Алукард понес сестренку в свою каюту.
– Вернись, – прошептала Аниса, когда ночное небо сменилось низким дощатым потолком.
– Я здесь, – сказал Алукард. Опустил ее на кровать, прижал к щекам холодный компресс.
– Вернись, – опять шепнула Аниса. Ее глаза приоткрылись, отыскали его. – Алук, – сказала она неожиданно ясным голосом.
– Я здесь, – повторил он, и она улыбнулась, провела пальцем по его лбу. Потом ее веки дрогнули и стали закрываться, и его пронзил внезапный, острый страх.
– Эй, Нис, – он сжал ей руку. – Помнишь, я тебе рассказывал сказку? – Девочку бил озноб. – О том, куда уходят тени по ночам?
Аниса свернулась клубочком лицом к нему, как обычно, когда он рассказывал ей сказки. Словно цветок к солнышку – говорила о ней мама. Их мать умерла много лет назад и забрала с собой почти весь свет. Только у Анисы осталась маленькая свечка. Только у Анисы были мамины глаза, мамино тепло.
Только Аниса напоминала Алукарду о днях, когда мир был добрее.
Он опустился на колени у ее постели, сжал ее ладошку в своих.
– Однажды одна девочка влюбилась в свою тень, – начал он тихим, мелодичным тоном, каким рассказывают сказки, хотя «Шпиль» яростно раскачивался, а мир за окном погружался в темноту. – Целыми днями они были неразлучны, а когда наступала ночь, девочка оставалась одна. Ей очень хотелось узнать, куда уходит тень. Она искала во всех шкафах, во всех больших кувшинах, везде, куда сама любила прятаться, но, как ни старалась, нигде не могла ее найти. А потом, чтобы легче было искать, девочка зажгла свечку, и – о чудо! Тень сразу оказалась рядом.
Аниса невнятно бормотала. По осунувшимся щекам струились слезы.
– Вот видишь, – Алукард крепче сжал ее пальцы. – Тень никуда не уходила. Наши тени нас не бросают. Поэтому, – его голос дрогнул, – ты никогда не будешь одинока. Никогда и нигде. Светит ли на небе солнце, или сияет полная луна, или мерцают лишь звезды… Будет у тебя в руке огонек или нет… Аниса! Аниса, не покидай меня, умоляю…
Хворь сжигала ее изнутри еще несколько часов. Она звала его то мамой, то папой, то Беррасом… А потом и совсем замолчала. Погрузилась в лихорадочный сон, опускалась все глубже и глубже, в бездну без сновидений… Тени не победили ее, но весенне-зеленый цвет собственной магии Анисы делался все бледнее и бледнее, мерцал, как догорающий костер, а Алукард ничего не мог сделать, только смотреть.
Он встал и подошел к буфету чего-нибудь налить. Каюта под ногами качнулась.
Алукард увидел свое отражение на багровой поверхности вина и нахмурился. Красноватое пятнышко – там, где Лайла коснулась его кровавым пальцем – исчезло. Может быть, его стерла Аниса лихорадочной рукой, а может, оно пропало в драке с Беррасом.
Странно. А он даже и не заметил.
Каюта накренилась сильнее, и Алукард понял: это не качка.
Это пришел он.
Нет, подумал Алукард, и в голову скользнул чужой голос.
«Впусти меня», – произнес он, и у Алукарда задрожали руки. Стакан выскользнул из пальцев и разбился.
«Впусти меня».
Он прижался к буфету, крепко зажмурился, обороняясь. Ползучие плети проклятия обвились вокруг него, проникли внутрь, просочились в кровь и кость.
«Впусти меня».
– Нет! – вслух зарычал он, хлопнул дверью своего разума и отбросил тьму назад. До этого мгновения голос был всего лишь шепотом, мягким и настойчивым, пульс магии бился тихо, но неотступно, как гость, стучащийся в дверь. А теперь он вломился, разбил скорлупу разума Алукарда, и вот уже каюта куда-то исчезла, и он снова в поместье Эмери, перед ним стоит отец, простирая пылающие руки. Первая же ленивая пощечина обожгла щеку огнем.
«Позор», – прорычал Ресон Эмери, жар его гнева, помноженный на гнев магии, отшвырнул Алукарда к стене.
– Отец…
«Ты выставил себя на посмешище. Опозорил свое имя. Свой дом. – Его рука ухватилась за серебряное перо, висящее на шее у Алукарда. Пламя лизало кожу. – Теперь этому конец!» – пророкотал он и сорвал символ Эмери с шеи сына. В его руках медальон расплавился, капли серебра упали на пол, как кровь. Когда Алукард поднял глаза, человек перед ним и был, и не был его отцом. Образ Ресона Эмери заколыхался, вместо него появился человек, с головы до пят состоявший из тьмы. Если тьма бывает твердой, черной и тусклой, как камень.
На очертаниях головы мерцала корона.
«Я могу быть милостив, – сказал темный король, – если попросишь».
Алукард выпрямился.
– Нет.
Комната резко качнулась, и он упал на колени в холодной камере, кандалы приковывали его к резной чугунной плите. Железная кочерга ворошила угли в костре. Алукард вдохнул, и дым обжег легкие. Человек достал из углей кочергу с раскаленным докрасна концом, и Алукард снова увидел каменные черты короля.
«Проси», – велел Осарон и опустил кочергу на цепи.
Алукард стиснул зубы и промолчал.
«Проси», – повторил Осарон, когда оковы нагрелись.
Раскаленные цепи прожигали плоть насквозь, и «Нет» Алукарда переросло в долгий мучительный вопль.
Он отпрянул, внезапно освободившись, и увидел, что снова стоит в зале, и перед ним нет ни короля, ни отца, только Аниса, босая и в ночной рубашке, держится за обожженное запястье там, где отцовские пальцы сомкнулись на руке, словно кандалы.
«Почему ты оставил меня здесь?» – спросила она.
И не успел Алукард ответить, как его снова втащили в камеру, и на сей раз кочергу держал его брат Беррас. Глядя, как горит кожа Алукарда, он улыбался.
«Ты не должен был возвращаться».
Пытка продолжалась, воспоминания терзали плоть, разум и душу.
– Хватит, – умолял он.
«Впусти меня», – сказал Осарон.
«Я дам тебе верность», – сказала сестра.
«Я дам тебе милосердие», – сказал отец.
«Я дам тебе справедливость», – сказал брат.
«Только впусти нас».
– Ваше величество!
Город рушился.
– Ваше величество!
Тьма расползалась все шире.
– Максим!
Король поднял глаза. Перед ним стояла Айзра, она явно ждала ответа на вопрос, которого он не услышал. Максим в последний раз поглядел на карту Лондона. Вокруг черной реки струились тени. Как, скажите на милость, бороться с богом, или привидением, или кто оно там есть?
Максим рыкнул и решительно оттолкнулся от стола.
– Я не могу оставаться здесь, под защитой дворца, когда мое королевство гибнет.
Айзра преградила ему дорогу.
– Но и туда идти не можешь.
– Отойди.
– Что пользы будет для королевства, если ты погибнешь вместе с ним? С каких это пор солидарность приносит победу? – Мало кто мог говорить с Максимом Марешем столь откровенно, но Айзра была рядом с ним задолго до того, как он стал королем, много лет назад они сражались бок о бок на Кровавом берегу, когда Максим был генералом, а Айзра – его адъютантом, его товарищем, его тенью. – Ты рассуждаешь как солдат, а не как король!
Максим отвернулся, запустил пальцы в густые черные волосы.
Нет, он как раз рассуждает как король. Даже слишком. Король, которого расслабили долгие годы мира. Чьи битвы ныне разыгрываются в бальных залах и на трибунах стадионов, и оружие в них – не сталь, а слова и вино.
Как они дрались бы с Осароном там, на Кровавом берегу?
Как дрались бы, если бы он был врагом из плоти и крови?
Хитростью, вот как, подумал Максим.
Но между магией и человеком есть большая разница – человек допускает ошибки.
Максим покачал головой.
Этот монстр – живая магия, наделенная разумом, а разум можно перехитрить, подчинить, сломать, в конце концов. Даже у лучших бойцов есть изъяны, трещины в броне…
– Айзра, отойди.
– Ваше величество…
– Я не собираюсь идти прямо в туман, – сказал он. – Ты же меня хорошо знаешь. Если я паду, то паду сражаясь.
Айзра нахмурилась, но пропустила его.
Максим вышел из зала хранения карты, но не свернул в галерею, а прошел весь дворец насквозь и поднялся в королевские покои. Пересек комнату, даже не бросив взгляда на такую манящую кровать, на роскошный письменный стол с золотой инкрустацией, чашу с чистой водой и графины с вином. В глубине души он надеялся увидеть здесь Эмиру, но спальня была пуста.
Максим знал: стоит только позвать, и она придет, поможет облегчить бремя будущих шагов. Сделает все, что в ее силах – то ли будет вместе с ним работать над магией, то ли просто прижмет прохладные ладони к его лбу, проведет пальцами по волосам, как в молодости, споет песни, не уступающие чарам.
Эмира была как лед для пламени Максима, холодная вода, где он закалял свою сталь. Она придавала ему сил.
Но он не стал ее звать.
Максим в одиночку прошел к дальней стене королевских покоев, где среди складок тюля и шелка была спрятана дверь.
Поднес к полой древесине все десять пальцев и нащупал скрытый внутри металл. Провел ладонями по двери, почувствовал, как повернулись шестеренки, как лязгнули потайные стержни – одни входили в гнезда, другие высвобождались. Замок был непростой, Максим сам соорудил эту дверь, и только он один мог ее открыть.
Однажды он застукал за этим Рая, когда тот был еще мальчишкой.
Принц обожал разгадывать загадки. Любые – секреты людей, тайны дворца. И, должно быть, обнаружив запертую дверь, первым делом пошел и привел Келла – мальчишку с черным глазом, еще не привыкшего к бесхитростным проделкам брата. Максим наткнулся на них как раз в тот миг, когда Рай уговаривал Келла, а тот осторожно водил пальцами по дереву.
Звякнул металл. Еще мгновение – и дверь распахнется. Но за миг до этого Максим решительно пересек комнату и схватил мальчишку за руку. Дело было не в способностях. День ото дня Келл набирался сил, его магия расцветала, как весеннее дерево, но даже юный антари – он-то как раз больше всех – должен знать, что сила имеет свои границы.