– Не думаю, – начал Келл, но стражница не стала его слушать.
– Ваше величество, – обернулась она к Максиму. – Наверняка он хочет призвать к себе Осарона и сбежать…
Ас тосал. Оковы.
Келл применил это заклинание из магии крови всего один раз, когда поймал в саду святилища маленькую птичку – солнечника. Солнечник сидел в его руке совершенно неподвижно, но был жив. Келл чувствовал, как колотится в пернатой груди крохотное сердечко, а сама птичка лежала, как парализованная, заключенная в оковы собственного тела.
Тирен, узнав об этом, страшно разозлился. Келл нарушил главное правило силы: применил магию, чтобы причинить вред живому существу, изменить ход его жизни. Келл искренне раскаивался, произносил слова, которые могут исправить сделанное, загладить ущерб, но, к его ужасу, команды не подействовали.
Птичка не ожила.
Так и лежала в его руке, как мертвая.
– Не понимаю.
Авен эссен покачал головой.
– Когда дело касается жизни и смерти, всё не так просто, – объяснил он. – Если затронуты разум и тело, сделанного исправить нельзя. – Жрец взял солнечника, поднес его к своей груди и свернул шею. Потом отдал мертвую птичку в руки Келлу.
– Так будет милосерднее, – мрачно сказал Тирен.
Больше Келл не пытался пустить в ход это заклинание, потому что так и не узнал слов, которые его отменяют.
От воспоминаний его отвлек голос короля:
– Келл!
Келл собрался с силами:
– Холланд совершил это, чтобы спасти свой мир. Я ему верю. А теперь он хочет покончить с этим ужасом.
– Ты хочешь, чтобы мы ему поверили? – презрительно спросила Айзра.
– Нет. – Келл стойко выдержал взгляд короля. – Я хочу, чтобы вы поверили мне.
В дверях появился Тирен. Его пальцы были в чернилах, лицо осунулось от усталости.
– Вы звали меня, Максим?
Король тяжело вздохнул.
– Скоро ли будет готово ваше заклинание?
Авен эссен покачал головой.
– Погрузить в сон весь город – дело непростое. Чары надо разделить на семь или восемь частей и распределить по всему городу, чтобы образовалась сеть…
– Сколько вам нужно времени?
Тирен раздраженно вздохнул.
– Несколько дней, ваше величество.
Король перевел взгляд на Келла.
– Ты сможешь сделать это?
Келл не понял, о чем спрашивает Максим: о том, хватит ли у него воли, или о том, найдет ли он в себе силы убить другого антари.
«Келл, мне не нужно милосердие. Я хочу закончить то, что начал».
– Да, – ответил он.
Король кивнул и провел ладонью по карте.
– Защитные чары не распространяются на балконы, так?
– Нет, – подтвердил Тирен. – Мы можем держать под защитой только стены, окна и двери.
– Отлично, – сказал король и уронил руку на стол. – Тогда северный двор. Возведем эшафот, выходящий на Айл, на рассвете проведем церемонию. И придет Осарон или нет… – Его темный взгляд остановился на Келле. – Холланд умрет от твоей руки.
Эти слова долго преследовали Келла.
«Холланд умрет от твоей руки».
Он вышел в коридор, прислонился к двери. Ноги подкашивались от усталости.
«Убить антари – дело нелегкое».
«Мечом».
«Милосердный конец».
«Ас тосал».
Он оттолкнулся от двери и пошел к лестнице.
– Келл!
В конце коридора стояла королева. Она смотрела сквозь балконные двери на тень, окутавшую город. Их глаза встретились в отражении. В ее взгляде была печаль, и Келл невольно сделал шаг навстречу. Но потом остановился. Сил не хватит.
– Ваше величество, – поклонился он и ушел.
Целый день Рай искал по всему городу тех, кто остался.
И находил – по одному, по двое, дрожащих, слабых, но живых. Почти все были очень молоды. Всего несколько стариков. Между ними не было ничего общего – магия всегда выбирает наугад. Ни кровного родства, ни состояния. Были и мужчины, и женщины. Он нашел благородную девушку в бальном платье из дома Лорени, старика в обносках, спрятавшегося в переулке, мать семейства в красных траурных шелках, королевского стражника, отличительные знаки которого полиняли и исчезли. И у всех выживших ярко серебрились вены.
Рай оставался с ними ненадолго, только чтобы показать, что они не одни, отвести к дворцовой лестнице и направить в убежище. А потом снова уходил в город и продолжал поиски.
В сумерках он вернулся на «Шпиль», хоть и знал, что уже поздно, и увидел всё, что осталось от Анисы: кучку пепла на полу каюты Алукарда, за загородкой из покореженных досок. И несколько капель серебра, оставшихся от фамильного кольца дома Эмери.
В мертвой тишине Рай шел по набережной и вдруг увидел, как блеснул металл. На палубе одного из кораблей, привалившись спиной к ящикам, сидела женщина с ножом в руке.
Он подошел, громко топая по доскам.
Женщина не шелохнулась.
Одета она была по-мужски, как моряк, грудь пересекала черно-красная капитанская лента.
Он с одного взгляда понял, что она родом с севера, из пограничных земель, где побережье Арнса обращено в сторону Веска. Телосложение у нее было крепкое, как у северянки, а кожа – как у местной, густые каштановые волосы заплетены в две толстые косы, обрамлявшие лицо, как грива. Открытые глаза смотрели не мигая, но настороженно, а значит, она в сознании. На загорелом лице серебрились тонкие морщинки.
Нож в руке был скользким от крови.
И, похоже, кровь была чужая.
Рай опустился возле нее. В голове зазвучали десятки предостережений – и почти все голосом Келла.
– Как тебя зовут? – спросил он по-арнезийски.
Ответа не было.
– Капитан! Отвечай!
Через несколько долгих секунд женщина медленно прикрыла глаза.
– Джаста, – ответила она хриплым голосом, и потом, будто ее имя пробудило какие-то воспоминания, добавила: – Он хотел меня утопить. Мой первый помощник Ригар тащил меня в эту шепчущую реку. – Она не сводила глаз со своего корабля. – Вот я его и прикончила.
– На борту есть кто-нибудь еще? – спросил он.
– Половина разбежалась, – ответила она. – А остальные… – Она умолкла. Темные глаза плясали по корабельным надстройкам.
Рай тронул ее за плечо.
– Стоять можешь?
Джаста потянулась к нему. Нахмурилась.
– Тебе говорили, что ты похож на принца?
– Говорили, – улыбнулся Рай и помог ей встать.
Солнце клонилось к закату, и Алукард Эмери изо всех сил старался напиться.
Получалось плохо, но он не оставлял попыток.
Даже игру для себя придумал.
Всякий раз, когда в его памяти опять всплывала Аниса – ее босые ноги, горячее от лихорадки тельце, тонкие ручки, обхватившие его за шею, – он делал глоток.
Всякий раз, вспоминая о Беррасе, о язвительном голосе брата, о злобной улыбке, его руках у себя на горле, – он делал глоток. Всякий раз, когда кошмары накатывали, как комок желчи, или когда в голове звенели собственные крики, или вспоминались пустые глаза сестренки, ее пылающее сердечко, – он делал глоток.
Всякий раз, вспоминая пальцы Рая, держащие его за руку, слыша голос принца, говоривший: «Держись, держись, держись за меня», – он делал большой, большой глоток.
На другом конце комнаты Лайла, кажется, затеяла собственную игру: его неслышная воровка приканчивала третий стакан. Он прекрасно знал, что вывести Дилайлу Бард из себя не так-то просто, однако что-то ее все-таки потрясло. И пусть он никогда не мог прочитать, что написано у нее на лице, но сейчас видел, что она что-то старательно скрывает. Что она видела за стенами дворца? С какими демонами столкнулась? Кто они – незнакомцы или друзья?
Всякий раз, когда он задавал Дилайле Бард вопрос, а она не отвечала, он делал глоток. И вот наконец-то боль и горе стали расплываться устойчивой пеленой.
Комната вокруг него покачивалась, и Алукард Эмери, последний из дома Эмери, плюхнулся обратно в кресло, цепляясь за инкрустированное дерево, за золотую бахрому.
До чего же странно сидеть здесь, в комнате Рая. Странно было еще тогда, когда сам Рай лежал распростертый на кровати, но в тот раз вся обстановка, стены, все вокруг ускользало от внимания. А теперь Алукард разглядел и блестящие шторы, и узорчатый пол, и широкую кровать, на этот раз заправленную. Все следы борьбы были тщательно стерты.
Янтарный взгляд Рая качался перед ним, как маятник на канате.
Он сделал еще один глоток.
А потом еще и еще, готовясь к тому, что на него обрушится боль стремлений, потерь, воспоминаний. Жалкая лодчонка пробивается сквозь бурное море.
«Держись за меня».
Так говорил ему Рай, когда Алукард горел адским огнем. Когда Рай лежал рядом с ним в капитанской каюте и надеялся, что сможет руками удержать Алукарда, спасти от гибели. Не дать уйти снова, на этот раз навсегда.
А теперь, когда Алукард был живой и более или менее здоровый, Рай не мог заставить себя смотреть на своего капитана и не мог отвести глаз, поэтому бросил это занятие и опустил голову.
Как много времени прошло с тех пор, как Рай в последний раз так пристально рассматривал его лицо. Три лета. Три зимы. Три года, а на сердце принца все еще зияли трещины.
Они сидели в зимнем саду – Рай, Алукард и Лайла.
Капитан ссутулился в кресле с высокой спинкой. На лице поблескивали серебристые шрамы и сапфир над правым глазом. В руке он держал бокал, а под креслом свернулась, глядя куда-то вдаль, кошка по имени Эса.
У буфета Лайла налила себе еще бокал. (Четвертый? Рай понимал, что не ему судить.) Однако двигалась она слишком размашисто, и последние капли зимнего вина пролились на узорчатый пол. Когда-то он бы, наверное, встревожился, что останется пятно, но те времена, та жизнь осталась далеко позади. Провалилась, как бриллиант между половицами, и лежала в глубине – смутно вспоминалась и легко забылась.
– Бард, угомонись.
Это было первое, что Алукард сказал за целый час. Совсем не то, чего ждал Рай.
Капитан был бледен, его воровка – и того бледнее, а сам Рай мерил шагами комнату. В углу на кресле валялись доспехи, сброшенные, как скорлупка.