– Вот чего я не могу понять, – сказал он, – чья во всем этом вина. Моя? Тирен, когда все это началось? – Он поднял глаза. – Когда Холланд сделал свой выбор или когда я сделал свой?
Жрец устремил на него глаза, ярко горящие на усталом лице, и покачал головой. Впервые в жизни у старика, похоже, не было ответа.
Дилайла Бард терпеть не могла лошадей.
Она их никогда не любила – и давным-давно, когда видела снизу вверх только их мощные зубы, длинные хвосты да тяжелые копыта, и позже, когда сидела верхом, а мимо стремительно мчалась ночь, и сейчас, когда двое стражников с серебристыми шрамами седлали трех коней для их поездки в порт.
По ее мнению, существа, у которых так мало мозгов, не должны быть наделены такой огромной силой. Но, с другой стороны, это можно сказать о половине турнирных магов.
Алукард хлопнул ее по плечу.
– Если ты так смотришь на животных, чего удивляться, что они тебя не любят.
– Это взаимно. – Она огляделась. – А где же Эса?
– Моя кошка не любит лошадей точно так же, как и ты. Я оставил ее во дворце.
– Помоги им всем бог.
– Все болтаете? – сказала по-арнезийски Джаста. Ее пышная грива была убрана под дорожный капюшон. – Вы всегда щебечете на этом высоком языке?
– Как щегол, – вздернул нос Алукард и огляделся. – А где же его высочество?
– Я здесь, – ответил Келл, пропустив шпильку мимо ушей. Обернувшись, Лайла поняла, почему. Он был не один.
– Этого еще не хватало, – прорычала она.
За спиной у Келла стоял Холланд под конвоем двух стражников. Его руки под серым плащом были скованы. Он встретился с ней глазами – один был ярко-зеленый, другой черный.
– Дилайла, – приветственно кивнул он.
Джаста окаменела.
Ленос побелел.
Даже Алукарду стало не по себе.
– Керс ла? – буркнула Джаста.
– Что он тут делает? – эхом повторила за ней Лайла.
Келл нахмурился.
– Я не могу оставить его во дворце.
– Еще как можешь.
– Не оставлю. – И Лайла поняла, что он беспокоится не только о тех, кто остался во дворце. – Он поедет с нами.
– Он не любимый питомец, чтобы всюду таскать его с собой, – огрызнулась она.
– Видишь, Келл, – ровным голосом произнес Холланд, – я же говорил, ей это не понравится.
– И не только ей, – проворчал Алукард.
Джаста что-то тихо и невнятно рыкнула – Лайла не разобрала, что.
– Мы теряем время, – сказал Келл и потянулся расстегнуть Холланду наручники. Не успел ключ коснуться железа, как Лайла выхватила нож.
– Он останется в цепях.
Холланд протянул закованные руки.
– Ты же понимаешь, Дилайла, этим меня не остановить.
– Понимаю, – она хищно усмехнулась. – Зато можно притормозить, пока я не подоспею.
– Как вам будет угодно, – вздохнул Холланд, и в тот же миг Джаста заехала ему в челюсть. Голова дернулась, он отступил на шаг, но удержался на ногах.
– Джаста! – прикрикнул Келл. Холланд потер щеку и сплюнул кровь.
– Есть еще желающие? – мрачно спросил белый антари.
– Я бы не отказался… – начал Алукард, но Келл перебил его.
– Хватит! – рявкнул он, и земля тихо зарокотала. – Алукард, раз уж ты вызвался, Холланд поедет с тобой.
Капитан насупился и потащил скованного Холланда к своей лошади.
– Чтобы ни одного лишнего движения, – предупредил он.
– И что? Ты меня убьешь? – сухо осведомился Холланд.
– Нет, – жестоко усмехнулся Алукард. – Я отдам тебя на растерзание Бард.
Ленос сел позади Джасты. Эта пара смотрелась очень комично: рядом с ее могучей фигурой матрос казался тощим, как скелет. Он подался вперед и потрепал конский бок. Келл тоже вскочил в седло. До чего же элегантно он сидел верхом, прямо зла не хватало! Лайла догадывалась, что такая царственная осанка достигается лишь долгими годами тренировок. В такие моменты она обычно вспоминала – впрочем, и не забывала никогда – что Келл принц. Надо будет как-нибудь сказать ему об этом, когда она будет на него особенно сердита.
– Иди сюда, – сказал он и протянул руку. На этот раз он усадил ее не сзади, а спереди и бережно обхватил за талию. – Только не проткни меня ножом, – шепнул он, и она понадеялась, что в сумерках никто не заметит, как вспыхнули у нее щеки.
Она в последний раз оглянулась на дворец и на темную, уродливую тень, которая громоздилась напротив него.
– А если Осарон погонится за нами? – спросила она. Келл обернулся.
– На это я и надеюсь.
– Странные у тебя надежды, – сказала Джаста и пришпорила коня.
Жеребец Лайлы рванулся следом, а вместе с ним – и ее желудок. «Не дождетесь», – сказала себе Лайла, и кони, фыркая и грохоча копытами, устремились навстречу ночи.
Этот дворец был достоин короля.
Достоин бога.
Здесь жили надежды, возможности, власть.
Осарон шагал по залам своего нового творения, и шаги беззвучно ложились на полированный камень. Там, куда он ступал, рождались травы, цветы и лед, а через мгновение рассыпались, как следы на песке.
Над полом вырастали колонны, похожие не на мраморные столбы, а на деревья, они расправляли каменные ветви, выпускали листья из темного стекла и блистали капельками росы, и в их мерцающих стволах он видел мир, каким тот должен стать. Так много чудесных преображений, такие бескрайние возможности.
И там, в самом сердце главного зала, стоял его трон. Основание пустило корни, спинка вздымалась величественными шпилями, подлокотники были манящими, как объятия давнего друга. Сиденье переливалось радужным светом, и когда Осарон взошел по ступеням и занял свое место, весь дворец зазвенел, воспевая своего правомочного владыку.
Осарон сидел в центре своей паутины и слушал нити, раскинутые по всему городу. Разум каждого из его слуг был привязан к нему магическими узами.
Натянулось тут, затрепетало там. Мысли послушно текли по тысячам путей.
В каждом покорном ему существе пылал огонь. Иногда пламя было мелким и тусклым, еле теплилось, иногда пылало ярко и горячо. Их-то он и призывал к себе, стягивал с городских улиц.
«Идите сюда, – думал он. – Преклоните передо мной колена, как дети, и я позволю вам встать.
Мужчинами. Женщинами. Избранными».
Вдали от дворцовых стен над рекой стали вздыматься хрупкие, будто лед, мосты. К ним тянулись тысячи жадных рук.
«О мой король», – говорили люди, вставая из-за столов.
«О мой король», – говорили они, бросая работу.
Осарон улыбался, наслаждаясь звуком этих слов, но потом их перекрыл новый хор.
«О мой король, – шептали подданные, – твои враги уходят».
«О мой король, – говорили они, – твои враги бегут».
«Те, кто посмел отрицать тебя».
«Те, кто посмел возразить тебе».
Осарон сцепил пальцы. Антари покидают Лондон.
«Все уходят?» – спросил он, и эхо ответило:
«Все. Все. Все».
И тогда незваными гостями пришли слова Холланда:
«Куда ты возложишь корону, если нет головы?»
Но эти слова утонули в рукоплесканиях восторженных слуг.
«Хочешь, мы их догоним?»
«Хочешь, мы их поймаем?»
«Хочешь, мы их одолеем?»
«Хочешь, мы их вернем?»
Осарон побарабанил пальцами по подлокотнику. Звука не раздалось.
«Хочешь?»
«Нет, – подумал Осарон, и его приказ разлетелся по тысячам голов, как дрожь по струне. Он откинулся на спинку роскошного трона. – Нет. Пусть идут».
Если это ловушка, он в нее не попадется.
Они ему не нужны.
Не нужны ни разумы их, ни тела.
У него есть тысячи тел и разумов.
В зал вошел первый из тех, кого он призвал. Он шагал, высоко подняв голову и гордо выдвинув подбородок. Остановился у трона, преклонил колена, уткнулся в пол темноволосой головой.
«Встань, – велел Осарон, и человек подчинился. – Как твое имя?»
Человек встал. Был он широкоплеч, в глазах клубились тени, на пальце блестело серебряное кольцо в форме пера.
– Меня зовут Беррас Эмери, – сказал он. – Чем я могу служить тебе?
Вскоре после наступления темноты показался Тейнек.
Алукард не любил этот порт, но хорошо его знал. Долгих три года он не смел подходить к Лондону ближе. В чем-то это было даже слишком близко. Здешние жители слыхивали имя Эмери и знали, что оно означает.
Именно тут он впервые примерил на себя другой образ – из дворянина стал бравым капитаном «Ночного шпиля». Здесь, за игрой в санкт, повстречал Леноса и Стросса. Здесь ему снова и снова напоминали, как он близок к дому – и как далек. Каждый раз, возвращаясь в Тейнек, он видел Лондон на гобеленах и убранствах, слышал в голосах, ощущал в воздухе запах, похожий на весенний лес, и от этого внутри все переворачивалось.
Но сейчас Тейнек ничуть не походил на Лондон. Сюда не дошла весть о несчастьях, обрушившихся на столицу, здесь кипела жизнь, и это казалось нереальным. В порту стояли корабли, в тавернах пировали гости, и боялись люди разве что карманников да зимних холодов.
Осарон все-таки не заглотил наживку, и они вышли за пределы его власти всего час назад. Ее тяжесть рассеялась, как утихает воздух после грозы. И происходило это очень странным образом, вспоминал Алукард. Не вдруг, а постепенно; чары истончались, в глазах у встречных все реже клубились тени. Не раз и не два им встречались путники, которые словно заблудились; на самом деле они подошли к границам зачарованной земли и остановились – что-то неясное, безымянное отталкивало их, мешало идти дальше.
– Ничего никому не рассказывайте, – предупредил всех Келл, когда они миновали первую такую компанию. – Не хватало только, чтобы паника выплеснулась за пределы столицы.
Мимо, шатаясь, прошли мужчина и женщина навеселек. Они держались под руки и смеялись пьяным смехом.
Видимо, сюда еще не добрались дурные вести.
Алукард бесцеремонно стащил Холланда с лошади и поставил наземь. С самого начала пути антари не произнес ни слова, а тишина всегда бесила капитана. Бард тоже не разбрасывалась словами, но ее молчание было другим – внимательным, сторожким. А молчание Холланда действовало на нервы, и Алукарду хотелось заговорить, только чтобы разрушить его. Но, с другой стороны, может быть, его выводила из себя магия этого человека, серебристые нити, рассекавшие воздух, как молнии.