«Нет».
«Не дождетесь».
Она закрыла глаза, из последних сил воззвала к магии.
Не осталось ничего.
Только лицо Келла. И Алукарда. И часы Бэррона. Корабль. Открытое море. Шанс на свободу.
«Мне не конец».
Перед глазами плыло.
«Не дождетесь».
В груди клокотало.
«Вставай же».
Она лежала на спине, и пират кружил над ней, как стервятник. Небо над ним наливалось цветами синяка.
Как море перед… чем?
Он подошел ближе, присел, вонзил нож в ее израненную грудь. Она не могла дышать, и этого не может быть, и…
На краю зрения что-то мелькнуло, быстро, как нож, и нападавший исчез. Послышался и оборвался крик, вдалеке упало что-то тяжелое, но у Лайлы не было сил поднять голову и посмотреть, не было…
Мир сузился, с неба спустился свет, потом его перекрыла еще чья-то тень, склонилась над ней, прижала руку к груди…
– Держись, – произнес тихий голос, и мир погрузился во тьму. Потом: – Сюда! Скорей!
И еще один голос:
– Не покидай меня.
До чего же холодно!
– Не покидай…
И больше она ничего не слышала.
Холланд склонился над телом Лайлы.
Ее лицо заливала смертельная бледность, но он успел вовремя: чары действовали не сразу. По другую сторону от Лайлы в полной растерянности стоял Келл и осматривал ее раны. Можно подумать, не доверял работе Холланда.
Если бы он поспел первым, то сам бы исцелял ее.
Но Холланд не стал ждать. Счел это неразумным.
И к тому же появились более неотложные дела.
Через стену в дальнем конце переулка перелезли чьи-то тени. Он встал.
– Не покидай меня, – шепнул Келл окровавленной Лайле, как будто этим можно было что-то изменить. – Не покидай…
– Сколько у тебя ножей? – вдруг перебил Холланд.
Келл не сводил глаз с Лайлы. Но пальцы потянулись к ножнам на руке.
– Один.
Холланд тяжело вздохнул:
– Прекрасно. – И свел ладони. В порезе на руке выступила свежая ниточка крови.
– Ас нарахи, – проговорил он. «Ускорение».
По его команде магия будто вспыхнула, и он заметался со скоростью, какой от него никто не ожидал. И, очевидно, он не собирался раскрывать Келлу свои способности, так уж вышло. Это заклятие в любых условиях осуществляется трудно и действует разрушительно на того, кто его произносит, но при необходимости очень полезно: весь мир вокруг тебя замедляет ход.
Холланд метался, сливаясь в одно размытое пятно, в темноте мелькала лишь бледная кожа да серый плащ. Когда первый нападавший выхватил нож, Холланд был уже у него за спиной и грациозным движением переломил злоумышленнику шею.
Он сбросил обмякшее тело с крыши на мостовую и спрыгнул следом, встал спиной к спине с Келлом, наконец-то учуявшим запах опасности. С неба, поблескивая оружием, спустились еще три тени.
И началась драка.
Длилась она недолго.
Через минуту на земле лежали еще три тела, а воздух вокруг антари звенел усталостью и победой. Из разбитой губы у Келла текла кровь, у Холланда болели кулаки, оба потеряли шляпы, но в остальном были целы и невредимы.
Странное было ощущение – сражаться не против Келла, а бок о бок с ним, чувствовать, как входят в резонанс их стили, такие разные, но все же созвучные. Удивительно.
– Ты стал драться лучше, – заметил Холланд.
– Пришлось научиться, – ответил Келл, вытирая кровь с ножа. Холланду хотелось сказать что-нибудь еще, но он лишь подошел к Лайле. Вдруг в переулке появился Алукард – в одной руке меч, в другой завиток льда. Явно готов драться.
– Ты припозднился, – заметил Холланд.
– А что, я пропустил самое интересное? – спросил было маг. Но, когда он увидел на руках у Келла Лайлу, обмякшую, окровавленную, то все шутовство мигом испарилось. Он застонал.
– Жить будет, – сказал Холланд.
– Что случилось? Боже мой, Бард, ты меня слышишь? – забормотал Алукард. И Келл подхватил его пустые причитания, как заклятие, как молитву.
«Не покидай меня».
Холланд прислонился к стене. Его внезапно одолела усталость.
«Не покидай меня».
Он закрыл глаза, в горле, как комок желчи, теснились воспоминания.
«Не покидай меня».
Глава 9Тучи сгущаются
Тирен Серенс никогда не обладал талантом видеть будущее.
Он мог видеть только себя.
Многие этого не понимают. Человек не может заглянуть в поток жизни, в сердце магии, и прочитать, будто в книге, что там написано. Мир разговаривает на собственном языке, неразборчивом, как щебет птиц, как шорох листвы. Даже жрецам этот язык недоступен.
Человек, который мнит себя богом, полон высокомерия.
И точно так же, подумал Тирен, глядя в окно, полон высокомерия бог, возомнивший себя человеком.
И поэтому, когда он налил воды в чашу, когда взял чернильницу и уронил в воду три капли, когда всмотрелся в облака, распустившиеся в толще воды, он не пытался разглядеть будущее. Он смотрел не вдаль, а внутрь.
Ведь чаша прорицателя – это всего лишь зеркало для твоего собственного разума. Она позволяет человеку заглянуть в самого себя и задать вопросы, на которые лишь он сам может найти ответ.
Сегодня вопросы Тирена касались Максима Мареша. Жрец спрашивал о чарах, которые творит король, и о том, насколько далеко он, авен эссен, должен отпустить его.
Тирен служил семье Мареш с тех пор, как королем был Нокиль. Он смотрел, как растет его единственный сын Максим, был рядом, когда тот женился на Эмире, помог их сыну Раю появиться на свет, привёл во дворец Келла. Он посвятил этой семье всю жизнь.
А теперь не знал, как их спасти.
Чернила растеклись, окрасив воду в серый цвет. По поверхности пробежала рябь, и он почувствовал, что вошла королева, раньше, чем увидел ее. В комнате повеяло холодом.
– Надеюсь, ваше величество, вы не возражаете, – тихо молвил он. – Я взял одну из ваших чаш.
Она стояла, сложив руки на груди, как будто дрожала от холода. Или как будто оберегала что-то в глубине себя.
Эмира никогда не откровенничала с ним, хотя он не раз предлагал выслушать. Все, что связано с ней, он узнавал от Максима, от Рая, от Келла. И многое узнал, глядя, как она смотрит на мир широко распахнутыми темными глазами – смотрит не мигая, чтобы ничего не упустить.
И теперь эти распахнутые темные глаза устремились к чаше.
– Только то, что можно разглядеть в отражениях, – устало ответил он. – Самого себя.
Она прикусила губу – точно так же, как Рай. Пальцы ее сжались еще сильнее.
– Что делает Максим?
– То, что считает правильным.
– Разве мы все не поступаем так же? – прошептала она и вытерла со щеки тонкую слезинку. Всего лишь второй раз в жизни он видел, как Эмира плачет.
Первый раз случился больше двадцати лет назад, вскоре после того, как она пришла во дворец.
Он нашел ее в саду, она стояла под зимним деревом, обхватив себя руками, как будто дрожала от холода, хотя всего через два ряда деревья цвели по-летнему. Стояла неподвижно, лишь слегка подрагивала грудь, но в глазах бушевала буря, и ему подумалось, что для такой молодой девушки она выглядит слишком взрослой, даже старой. Эмира согнулась не под грузом прожитых лет, а под гнетом собственных мыслей. Ведь страхи – штука тяжелая. И не важно, говорила Эмира о них или нет, он всегда их чувствовал. Они сгущались в воздухе, как дождь, готовый вот-вот пролиться.
Он допытывался, что случилось, но она так и не сказала. Тирен узнал об этом через неделю, когда Максим, сияя от гордости, объявил важную новость. А Эмира, стоя рядом с ним, выслушала ее, как приговор.
Она была беременна.
Эмира кашлянула, не сводя глаз с замутненной воды.
– Можно спросить, мастер Тирен?
– Конечно, ваше величество.
Она устремила взгляд на него. Два темных озера, неведомо что скрывающих в глубине.
– Чего вы боитесь больше всего?
Вопрос был неожиданным, но ответ родился сразу.
– Пустоты, – сказал он. – А вы, королева?
Ее губы изогнулись в грустной улыбке.
– Всего, – ответила она. – Мне так кажется.
– Не верю, – мягко возразил Тирен.
Она задумалась.
– Тогда – утраты.
Тирен провел пальцами по бороде.
– Любовь и утрата, – сказал он, – как корабль и море. Всегда вместе. Чем больше мы любим, тем больше можем утратить. Но избежать утрат можно только одним способом: избегая любви. Каким печальным стал бы тогда наш мир…
Лайла открыла глаза.
И сначала увидела только небо. Тот же самый синюшный закат, на который смотрела мгновение назад. Но мгновение ушло, краски выцвели, скрывшись под тяжелым покровом ночи. Земля под ней была холодная, но сухая, под голову подложен свернутый плащ.
– Ну почему так долго? – в тревоге спрашивал чей-то голос. – Ты уверен…
– С ней все будет в порядке.
Она повернула голову, пальцы сами собой потянулись туда, где под ребра вошел нож. Рубашка была заскорузлой от крови, и Лайла рефлекторно содрогнулась, ожидая боли. Память об этой боли звенела во всем теле, но это были лишь отзвуки. Она осторожно вдохнула, и легкие наполнились не кровью, а прохладным воздухом.
– Чертовы «медные воры», – проворчал третий голос. – Надо было еще тогда с ними разделаться. И перестань ходить взад-вперед, Келл, у меня от тебя голова кругом идет.
Лайла закрыла глаза.
А когда приоткрыла опять, мир расплывался. Над ней склонился Келл. Она заглянула в его двухцветные глаза и поняла, что это вовсе не Келл. Один глаз был черным, другой – изумрудно-зеленым.
– Очнулась. – Холланд выпрямился. Из пореза на ладони капала кровь.
Во рту еще стоял медный привкус. Она приподнялась и сплюнула на камни.
– Лайла, – сказал Келл, вложив в ее имя столько чувств. И как ей могло прийти в голову, что этот холодный ровный голос принадлежит ему? Он опустился рядом с ней, приподнял под спину – она с дрожью вспомнила то жуткое ощущение, когда нож царапнул о кость – и помог сесть.