Возможно, самооценке придаётся слишком большое значение. Человек, который имеет о себе высокое мнение, зачастую обладает нарциссическим расстройством личности, при котором все силы уходят на то, чтобы скрывать от других внутреннюю пустоту. Любой из нас, кто обладает хоть каплей сознания и честности, сможет перечислить свои промахи, недостатки и ситуации, в которых проявил трусость или оказался предателем, – и этот список будет огромным. Если этот список мал, его обладатель имеет неразвитое сознание или обманывает сам себя.
Таким образом, чтобы принять свои недостатки и ограничения, сознательные усилия человека не обязательно должны быть великими. Если человек занят своими целями и их достижением, интересуется чем-то достойным и его любопытство только растёт, то у него не остаётся времени размышлять над псевдопроблемой самооценки. Скука указывает на несостоятельность воображения. Чрезмерная озабоченность собой, стремление упиваться такой роскошью, как низкая самооценка, свидетельствует о бедности приоритетов. Неужели мы думаем, что богам есть дело до наших ничтожных поступков или их отсутствия? Не лучше ли нам идти на зов, даже если для этого придётся преодолевать густые заросли, встречающиеся на пути жизни?
Меланхоличный датчанин Кьеркегор, колебавшийся между смелым риском воображения и глубоким отчаянием, напоминает нам о правильном соотношении между слабым Эго и задачей бытия: «Быть победителем означает не то, что я торжествую, а то, что идея торжествует через меня, даже если это также означает, что я принесён в жертву».[78]
Легче иметь низкую самооценку, чем смириться с тем, что мы должны прожить жизнь так или иначе, вопреки, постоянно рискуя, переживая от её двусмысленности, да ещё и встретить в конце смерть. Куда проще жить серой, беспросветной жизнью, как это делает Пруфрок Т.С. Элиота или герой «Записок из подполья» Ф. Достоевского, – лучше так, чем жить, не зная, выиграем мы или проиграем, будем иметь хорошую или плохую самооценку, и всё равно, лишившись определённости и уверенности, принять за это ответственность. Кьеркегор отмечает:
Многие получают по жизни результат, поступая как школьники: они обманывают учителя, списывая ответы с последней страницы учебника по математике, и не решают задачу самостоятельно.[79]
«Списать» правильный ответ – значит пойти чужим, а не своим путём. Кьеркегор, вероятно, согласился бы с тем, что гораздо лучше получить эксцентричный ответ, каким бы он ни был, своими усилиями, чем пользоваться чужим, даже если он принимается другими как блестящий. Также Кьеркегор говорит: «Главное в любой экзистенциальной проблеме – это то, какое значение она имеет для меня».[80]
Жизнь – это хаос, сплошной беспорядок, полный страхов, отступлений от жизни и вмешательств в неё, и вклад в него вносит каждый из нас. А потом мы умираем. Но как мы видели в главе 5 о необходимых вымыслах, такой беспорядок почти всегда является родоначальником возможности. Смысл – это не что-то найденное или искомое; это нечто пережитое на пути, если удаётся полностью погрузиться в дело.
В автобиографии Юнг неоднократно рассказывал, как пугает его то, что он обнаружил в своём бессознательном. Несмотря на это, он пришёл к выводу, что таким образом смог погрузиться на более глубокий уровень собственной реальности. Хотя он не включил в «Воспоминания, сновидения, размышления» причины своих переживаний и сомнений, книга никогда не была автобиографией в привычном смысле этого слова. Она была и остаётся рассказом о духовном путешествии одного из величайших исследователей нашего времени.
Кьеркегор, чьи теологические и психологические прозрения продолжают вдохновлять современных мыслителей, написал в своём дневнике следующее:
Я только что вернулся с вечеринки, где был душой и жизнью. Остроты слетали с моих губ. Все смеялись и восхищались мной, – но я их оставил, и да, это тире должно быть таким же длинным, как радиус земной орбиты, – – и хотел застрелиться.[81]
Всем нам приходится учиться жить с чувством неудачи, несоответствия между нашими стремлениями и достижениями, между нашими надеждами и возможностями. Даже Юнг, который, на мой взгляд, до сих пор остаётся terra incognita, в глубине своей души чувствовал, что его жизнь не удалась. Он признался другу в письме:
Мне пришлось понять, что я не в состоянии заставить людей увидеть то, что мне нужно. Я практически одинок. Есть несколько человек, которые понимают немного здесь, немного там, но почти никто не видит целую картину <…> Я не справился со своей главной задачей: открыть людям глаза на то, что у человека есть душа, и что в этой области зарыто сокровище, и что наша религия и философия находятся в плачевном состоянии.[82]
Путешествие через бардак и грязь нашей жизни – это приглашение к совершенствованию души. Какую же медвежью услугу оказывает мнимая благородность, внушая, что пространство духа является бесплотным, неземным, эфирным и совершенным? Мир души закаляет свою силу именно в царстве грязи и крови, поражений и отчаяния. Беспорядок жизни принадлежит нам, и никому другому. А задаваться вопросами самооценки – пустая трата времени, манёвр, на который мы позволяем себе отвлекаться. Но впереди нас ждёт ещё больший беспорядок; в нём мы найдём учителей – некоторые из них заставят нас расти, а некоторые помогут пережить ситуации неудачи во всей их полноте, но всё равно приблизят нас к тайне. Из таких мрачных моментов часто рождается великий смысл, но это наши моменты, наш смысл, и мы имеем на них право, потому что дорого за них заплатили.
13. Конец амбиций
Граждане Афин, не стыдно ли вам думать только о том, чтобы заработать как можно больше денег и повысить свою репутацию и престиж, в то время как об истине, мудрости и совершенствовании своих душ вы не думаете и не заботитесь?
Ко второй половине жизни нам следует попрощаться с амбициями и озабоченностью самооценкой. Амбиции необходимы в первой половине жизни. Как аффективно заряженный образ, то есть комплекс, они помогают активизировать и направить либидо на службу развитию. Без него молодёжь не сможет выйти из «спячки», бездны инстинктивной летаргии и присущей детскому состоянию зависимости.
Без амбиций мы никогда бы не покинули родительскую обитель и не узнали бы, на что способны. Разумеется, всё, что остаётся неосознанным, неразвитым в юности, включая потребности в заботе, проецируется на объект амбиций. Если объектом амбиций становятся отношения, социальный статус, богатство или власть – что угодно, – человек фантазирует, что их достижение подтвердит его идентичность и удовлетворит потребности. И иногда это действительно происходит, правда, на какое-то время. Одним из ключевых моментов того, что я назвал «переходом в середине жизни», является осознание того, что, достигнув своих целей, человек всё ещё жаждет невыразимого.
Опыт, связанный с достижением всё более высоких целей, необходим для укрепления Эго. Человек изучает различные области жизни, среди которых близкие, любовные отношения, построение карьеры, неудачи, победы, восторг и разочарование, – всё, чтобы обрести Эго, способное размышлять о себе. Тот, кто не достиг саморефлексирующего Эго, находится во власти комплексов и остаётся в детском состоянии, даже если добился во внешней жизни власти и могущества. Если вам встретится человек, который находится во второй половине жизни и при этом всё ещё одержим «успехом», значит, перед вами нерефлексирующее Эго. Рефлексирующее Эго размышляет о тщетности своего пути, о смертности, которая всегда определяет наше состояние, и о самообмане, порождающем голод. Поначалу саморефлексия может привести к замкнутости и регрессу энергии, которые мы можем принять за депрессию, но это именно те психологические состояния, которые ведут к мудрости.
Парадоксально, но величайшим достижением амбициозности будет достижение достаточной рефлексии Эго, которая позволит отказаться от амбиций. Этот парадокс аналогичен совету выучить правила и освоить техники, чтобы на практике всё делать иначе, о каком бы процессе ни шла речь. Сначала нужно досконально изучить основы, чтобы подняться на уровень идиосинкразического процесса, где и находится истинное творчество.
Тогда что, спрашивается, делать во второй половине жизни? Чему служить, если не амбициям? Кьеркегор рассуждал о профессорах и проповедниках своего времени и терпел в ответ их критику. Он заметил, что «одно дело – страдать, другое – стать профессором и заставлять страдать других».[83] Обращая внимание на удобства и роскошь священства, Кьеркегор сказал:
Прелюбодей, грабитель, вор, пойманный на месте преступления, не так далёк от христианства, как такой священник, когда он раздувается от собственного красноречия на кафедре, ибо грабитель и другие не думают, что то, что они делают, есть христианство.[84]
Глядя, как священнослужитель поднимается на кафедру и обращается к изумлённым прихожанам, Кьеркегор не мог смолчать:
Проповедовать христианство в такой обстановке – это не христианство; будь они хоть сколько-нибудь верующими, это не христианство; христианство можно проповедовать только тогда, когда оно распространяется на нашу жизнь.[85]
По словам Кьеркегора, сам Христос, их парадигма, был оплёван, распят, предан поношению и не был «обряжен» для поклонения. Служить парадигме гораздо проще, чем подражать ей в реальной жизни, поэтому человек всё дальше и дальше уходит от успеха, амбиций и других коллективных ценностей.