Сова летит на север — страница 30 из 47

Магистратов Пантикапея наградили обедом за общественный счет.

За официальной частью последовали музыкальные агоны.

Рапсоды зычными голосами читали эпические поэмы, перебирая струны барбитона[198]. Чтецов сменили хоры — сначала мальчики, потом юноши и зрелые мужчины. Кифаристы аккомпанировали кифародам[199]. Авлеты самозабвенно выдували мелодии, натянув на голову форбею[200]. Над стадионом лилась то торжественная, то веселая и озорная музыка.

Во время перерыва юноши из знатных семей исполнили под звуки авлоса воинственный танец пиррихий.

Вечер посвятили награждению победителей агонов, после чего начались народные гуляния…

Утром следующего дня горожане снова пришли на стадион.

Наступило время атлетических состязаний. Зазвучали трубы, приглашая участников построиться перед трибунами. Глашатаи прокричали имена атлетов, названия государств, из которых они прибыли, вид состязаний и очередность выступления.

Перед алтарем Афины были представлены образцы призов — серебряный диск, наполненные оливковым маслом амфоры, чернолаковые вазы, чашки, а также венки и нарядные головные повязки.

Участники один за другим прошли мимо алтаря. Каждый останавливался, чтобы совершить возлияние вином из спондетона[201] и поклясться богине вести себя достойно: не подкупать судей, не убивать соперника, не совершать нечестных поступков.

Конные ристалища обычно завершают праздник, так что стадион весь день находился в распоряжении атлетов.

Первыми в пентатлоне соревновались мальчики, затем юноши. Перед тем как на арену вышли мужчины, рабы подсыпали свежего песка, разровняв его граблями.

С трибуны знати слышался смех, восклицания, раздавались грубые шутки. Перикл и архонты оживленно обсуждали перспективы участников, не забывая при этом подкрепляться. Слуги то и дело подносили кувшины с вином, закуски, предлагали опахала, а также тазики с холодной водой для освежения ног.

Голые бегуны столпились у меты, готовясь к забегу в пять стадиев. На дальней от гостевой трибуны стороне стадиона уже бросали диск. На ближней — готовились метать копье. В центре располагался деревянный помост для прыжков в длину.

Прыгуны разобрали металлические гири с ручкой для лучшей координации прыжка. На площадке, где должен был состояться кулачный бой, соперники обматывали кулаки кожаными ремнями, свирепо поглядывая друг на друга.

Копьеметатели приступили к выбору снаряда. Один из них выбирал особенно придирчиво: искал копья с острым наконечником, а копья с железной шишкой откладывал в сторону. Наконец, остановился на двух снарядах. По очереди всунул два пальца в петлю на каждом и задумчиво покачал, проверяя, насколько хорошо сбалансировано древко.

Потом медленно направился к трибуне знати. Судья спохватился, только когда атлет приблизился на расстояние прицельного броска. Он закричал и замахал руками, но копьеметатель не обращал на него никакого внимания и вдруг перешел на бег. Наперерез метнулись охранявшие трибуну гоплиты.

Отшвырнув в сторону ритон, Перикл вскочил. Такое он уже видел раньше: перекошенное от ярости лицо, смертоносный замах… И знал, что нужно делать. Архонты замерли в немом ужасе.

Когда до трибуны оставалось не больше десяти оргий[202], атлет метнул копье. Перикл молниеносно отклонил торс в сторону. Копье пролетело на расстоянии ладони от его груди и пригвоздило к скамье сидевшего за ним афинского зерноторговца.

Повторить бросок атлету не дал гоплит: сшиб с ног ударом щита. Неудавшегося убийцу поволокли в подвал стадиона. Били долго, умело, жестоко. Потом доложили Периклу: "Гиппоник". К этому моменту закончились забеги и состоялись все пять попыток в прыжках.

На стадион вошел таксис эпибатов.

Гиппоник бросился вверх по проходу между трибунами. Ему подставили ножку — он упал. Но эпибаты так и не смогли его взять: бывший архонт поднес ко рту египетский алабастрон. Заговорщика вырвало белой пеной прямо под ноги солдатам, так что Периклу принесли уже мертвое тело.

3

Хармид подбросил сучьев в костер.

Беглецы сидели на каменной террасе над морем, обернувшись попонами. Мокрая одежда сохла на ветках деревьев. Быстрая Рыбка переводила взгляд с одного спутника на другого — и вдруг прыснула в руку.

— Что? — иларх сделал строгое лицо.

— Чудно на вас глядеть… Гроза тавров… Без штанов, — она залилась смехом.

Посмотрев на Памфила, Хармид тоже улыбнулся:

— Да уж… видок. А сама-то…

Он быстро нагнулся, откинул край попоны, при этом у нее оголились бедра.

Взвизгнув, язаматка запахнулась.

С улыбкой сказала:

— Я женщина, мне любой наряд к лицу.

Памфил перевернул ветку с нанизанными летучими мышами, затем аккуратно сорвал зубами шмат волокон на пробу. Перед тем как зажарить пещерных грызунов на вертеле, он отсек им головы, внутренности вырезал, а тушки опалил. По вкусу мясо напоминало цыпленка.

О пережитом старались не говорить. Каждый со стыдом вспоминал минуты слабости, когда от безысходности и отчаяния хотелось забиться в угол и больше не вставать. Погони они не боялись, понимая, что ни один здравомыслящий человек не полезет в этот лабиринт смерти по своей воле.

Воспользовавшись передышкой, язаматка перевязала иларха. Предварительно залепила рану паутиной.

— Куда теперь? — спросил Памфил.

Хармид кивнул в сторону моря:

— Туда.

— Я плавать не умею, — пискнула Быстрая Рыбка.

Иларх посмотрел на нее с упреком:

— Плыть по морю и тонуть в море — не одно и то же.

Потом пояснил:

— Нам в горы больше нельзя, тавры теперь будут следить за каждой долиной. Мы и дня не протянем.

— На чем плыть? — Памфил хотел полной ясности.

Иларх показал рукой на берег:

— Видишь дымок? Там деревня. Ночью тавры оставляют лодки на гальке. Подкрадемся и снимем часового. Пойдем в Херсонес на веслах. Если повезет, то под парусом.

— Что значит — "повезет"? — не унимался Памфил.

— Не все рыбачьи лодки — парусные. Отсюда до Херсонеса не меньше тридцати парасангов. Придется грести по ночам вдоль берега, а там полно скал. На паруснике могли бы сразу выйти в открытое море.

— Понятно…

Памфил расстроился, но, вспомнив ужасы пещеры, решил, что даже изнуряющая ночная гребля лучше смерти в подземелье. Он пристроился в тени фисташки, чтобы подремать.

Вытащив из попоны несколько нитей, Хармид принялся неловко латать дыры в одежде костяной иглой, которую нашел на стоянке древних людей.

— Дай мне, — предложила язаматка.

Сначала иларх смотрел, как она быстрыми движениями накладывает аккуратные стежки, потом спросил:

— Почему твое племя ушло от Рипейских гор именно на юг?

Язаматка пожала плечами:

— А куда? К северу от нас земля исседонов. Энареи пугали, будто за исседонами живут одноглазые аримаспы — люди чудовищной силы. Они могут одной рукой поднять быка и выпить зараз целый колодец. Еще дальше обитают грифоны, которые стерегут золото. Аримаспы погнали на юг исседонов, а те вытеснили нас и сираков. Только гипербореи на Молочном море[203] еще держатся. Но у них есть большие лодки: стоит аримаспам приблизиться, как они уплывают на острова, где цветут сады и бродят стада оленей… Где-то там высится гора Меру — страна богов.

— Почему аримаспы не преследуют гипербореев?

— На чем? В их земле одни голые степи, деревьев нет, не из чего лодки делать.

— Откуда энареям все это известно?

— От исседонов. Гипербореи передают им дары, завернутые в пшеничную солому, исседоны передают нам, мы — сколотам, а те отправляют дальше, пока дары не достигают острова Делос в Эгейском море.

— Кому дары? — допытывался иларх.

— Аполлону. Он ведь сын волчицы, которая пришла из страны гипербореев. Вот они и напоминают ему о себе, чтобы не забывал.

— И как долго это длится?

Оставив шитье, язаматка призадумалась:

— Сколько зим назад, не могу сказать, но первыми на Делос отправились две гиперборейки, Арга и Опис. Они были убиты, не помню, как… У делосцев даже вошло в обычай возлагать на их могилу в святилище Артемиды локоны срезанных с головы волос… Потом дары повезли другие девушки: Гипероха и Лаодика, на этот раз с пятью телохранителями. Никто не вернулся… С тех пор гипербореи просто передают дары соседям.

— И те безропотно берут? — усмехнулся Хармид.

— Ничего смешного тут нет, — нахмурилась Быстрая Рыбка. — Никто не хочет связываться с Аполлоном, которого в степи называют Гойтосиром. У нас и так жизнь трудная, не хватало еще нажить себе врага в лице бога.

Хармид удивился:

— Что за дары такие, что их никто не присваивает? Подумаешь — украсть. Что в мире мало воровства, что ли…

Язаматка пожала плечами:

— Я думаю, запеченный хлеб. Хлеб воровать — последнее дело. У степных народов это самое дорогое. А может, и зерно. Энареи дары никому не показывают…

Иларх поворошил угли:

— Поплывешь со мной в Гераклею?

Она молча кивнула.

Потом вдруг засуетилась:

— Мне помыться надо. Я мигом…

Орпата и Токсис продирались сквозь лесной бурелом, ведя коней в поводу. Лезть в чащу не хотелось, но долина кишела таврами, так что пришлось идти в обход, по горам. Если тавры собираются вооруженной толпой, тамга не поможет: они не подчиняются никому — ни сколотам, ни грекам.

"Хотя тавров тоже можно понять, — размышлял Орпата. — Мы — кочевники и гуляем по степи, как хотим. Слушаем только своего номарха. Полезли на нас с востока сираки, мы вроде как поскачем прочь, будто испугались, а потом вернемся — и как врежем! Таврам некуда бежать: все, что у них есть, — горы между морем и степью. Безнадега, вот и звереют…"