Сова летит на север — страница 34 из 47

Про налоги и говорить нечего. Агораномы мешками уносили тетартемории, уплаченные ювелирами, гончарами и продавцами снеди за право торговать на праздничных улицах. Пусть только Совет не поделится барышом!

Вошедшая внезапно Хрисария презрительно осмотрела зал. Жрецы уставились на нее пьяными глазами. Трое остались лежать, лишь прикрыли голые бедра гиматием. Остальные все же поднялись со скамей.

Ее усадили на клисмос, предложили вино и закуску. Она вежливо отказалась.

— Поздравляю, — желчно произнесла фригийка. — Будет чем заполнить закрома. Если, конечно, Спарток не отберет.

— Кто ему отдаст! — Аполлодор, глава пантикапейского фиаса Аполлона Врача, выпятил грудь.

— Не петушись, — в голосе Хрисарии сквозила ирония. — Будто не знаешь, что ему никто не указ.

Аполлодор насупился.

Остальные бросали злобные реплики:

— Фракийский выскочка! Его сюда никто не звал! Руки коротки!

— Не сомневайтесь — отберет, — заявила фригийка, потом заговорила заговорщическим тоном. — От него надо избавляться, пока не поздно.

Она обвела собрание мрачным взглядом:

— До сегодняшнего дня у вас было преимущество — вы все потомственные жрецы и мисты. Но к утру он тоже из неофита станет мистом. Кто его сюда привел? Перикл. Эти двое — заноза в теле Боспора, от них пользы — как от болотной лихорадки.

Жрецы трезвели, сознавая важность происходящего.

— С Периклом не вышло, — сказал Аполлодор. — Гиппоник — герой, но погиб бездарно. Эпибаты вьются возле Перикла, словно навозные мухи вокруг старого ботроса[215].

— Да, — согласилась фригийка, — афинянин нам не по зубам. Умнее будет поступить по-другому.

— Как? — жрецы сгрудились вокруг нее.

— Спарток в силе, пока здесь эскадра. Надо подождать, когда она уйдет…

И она приступила к изложению своего плана…

В конце скирофориона Перикл засобирался домой. Для этого имелось несколько веских причин. Во-первых, он глава Афин. Если Спарта снова начнет войну, без него государству не обойтись. Во-вторых, основная задача выполнена: Боспор теперь — зона афинского влияния, а во главе конфедерации боспорских городов стоит Спарток, доказавший свою преданность с мечом в руке.

Кроме того, с окончанием боевых действий эпибаты расслабились. Начались пьянки и драки в лупанариях. От праздности афиняне крутили романы с горожанками. Все чаще в гавань приходили женщины, подолгу стояли на моле, переговариваясь с матросами и гребцами.

И еще… Он начал по ночам вспоминать Аспасию: ее темные карийские глаза, тонкие запястья и то место на шее, в которое — когда ты проводишь ладонью по затылку, пропуская волосы между пальцами, задевая мизинцем упругое розовое ухо, и откидываешь их бверх — так и хочется впиться зубами.

Большинство эпибатов восприняли новость с радостью — многих дома ждала семья. Те, кто по неосторожности потерял сердце в Пантикапее, просили Перикла оставить их эпойками.

— Хорошо, — сказал он. — Кто знает, возможно, мне придется прийти сюда снова. Я хочу быть уверен, что мне есть на кого положиться.

Архонты выделили из казны средства в уплату гиероскопам за гадание, а также на покупку животных для жертвоприношения Аполлону и Афродите как покровителям моряков. Просмолка триер проходила в авральном режиме — днем и ночью.

В день отплытия эскадры на молу было не протолкнуться. Казалось, весь город высыпал провожать афинян. Перикл произнес прощальную речь, стоя на перевернутой лодке, по-сле чего Спарток от имени полиса преподнес ему блюдо из позолоченной бронзы с благодарственной надписью.

Вскоре над кильватером флагмана заметались чайки. Сова на парусе с прежней строгостью смотрела перед собой, будто давала понять оставшимся на берегу, что отлучается ненадолго — и не вздумайте мне тут забаловать…

На рассвете следующего дня Аполлодор вывел коня с акрополя. Закутавшись с головой в гиматий, чтобы его не узнал какой-нибудь ранний прохожий, он поскакал в гавань. Город — мирный и разнеженный — прильнул к проливу каменными губами, словно изнемогая от жажды.

Паромщики еще спали — под шкурами прямо в привязанных к причалу лодках. Эпактриды синдов выделялись ярко-синим цветом. Пока в проливе хозяйничала афинская эскадра, многие пираты поменяли свой лихой промысел на мирный заработок гребца по найму.

Он специально искал синда: плохо говорящий по-гречески паромщик будет работать молча, да и в храм Аполлона Врача пираты не ходят. Аполлодор хотел проникнуть в Фанагорию инкогнито.

Когда лодка вышла на траверз оконечности мыса, паромщик поставил парус.

В Фанагории шпион не скрывал лица, а к вечеру уже сидел в доме главы местного фиаса Аполлона Врача. За беседой, во время которой было выпито немало фасосского вина, оба нашли общий язык.

Аполлодор узнал, что басилевс синдов Даиферн сейчас не в Синдской Гавани, а где-то за плавнями к востоку от Фанагории, в Фианнейской земле. Бодается с соседями — не то меотами, не то сираками.

Фанагориец дал ему коня, а также выделил двух крепких адептов для помощи в дороге. Утром следующего дня всадники вышли из Восточных ворот и направились в степь.

Шли вдоль главного русла Антикита. Протоки между островами пересекали по гатям, иногда по колено в воде, иногда вплавь. Заболоченные озера обходили стороной.

На твердую землю выбрались мокрые и грязные, долго сушили одежду у костра, гадая, смотрят за ними синды или нет. Убедились, что смотрят, когда в обгоревшее бревно рядом с одним из проводников вонзилась стрела.

Синды выросли словно из-под земли. Кафтаны, анаксариды, войлочные шапки, гориты — внешне они мало чем отличались от сколотов. Разве что с пояса вместо короткого акинака свисал длинный меч без перекрестия.

Аполлодор торопливо напялил на лоб вышитую золотыми лавровыми листьями и пальметтами повязку. Пока спутников обыскивали, он вытягивал перед собой статуэтку Аполлона.

Сотник спешился. Аполлодор покосился на лошадь, к ленчику которой с обеих сторон были подвешены человеческие головы.

"Свежие", — с содроганием подумал он.

Подойдя к жрецу, синд бесцеремонно сорвал с него повязку, выхватил из рук оберег, после чего на плохом греческом спросил:

— Куда?

— К Даиферну, — ответил Аполлодор, стараясь унять дрожь в коленях.

Оружие и личные вещи у них отобрали, но коней оставили.

Вскоре впереди показалось стойбище синдов. Гостей провели мимо кучи обезглавленных трупов, над которой роились мухи. Усадили в кибитку, накормили вареной бараниной, дали мех с иппакой[216] и кинули несколько набитых конским волосом подушек для отдыха.

Аполлодора пригласили в шатер под вечер. Даиферн вытирал руки о край парчового кафтана. Он молча указал пантикапейцу на место перед собой. Пододвинул миску с изюмом.

— Я тебе подарок вез… — виновато сказал Аполлодор, не решаясь обвинить дружинников басилевса в грубости.

Даиферн щелкнул пальцами. Когда раб внес вещи жреца, он сделал щедрый жест рукой:

— Забирай!

Аполлодор оценил ход: гость еще не рассказал о цели визита, а уже оказался в должниках. И протянул хозяину мошну с кизикинами.

Взвесив ее на ладони, басилевс спросил:

— С чем пришел?

— Ищу дружбы синдов.

— У нас с Пантикапеем мир, — удивился Даиферн. — Архонты хорошо платят за зерно.

— Платили, — уточнил Аполлодор. — Теперь не будут.

— Как так?

— Вернее, будут, но не деньгами. Спарток хочет закупать в Афинах еще больше товаров, чем раньше — ткани, посуду, оружие… Вы ему — зерно, а он — вам все это в обмен. Про драхмы и кизикины можешь забыть.

Он кивнул на мошну:

— Это последние.

— Что? — взревел басилевс. — А чем я буду расплачиваться в Танаисе за рабов? Греческими горшками? Мне своего серебра едва-едва на чекан двух номиналов хватает. Так синдские оболы — не кизикины, не везде принимаются.

— Вот я и говорю, — вкрадчиво заметил Аполлодор, — Спарток тебя ни во что не ставит. С каких это пор фракийцы диктуют условия синдам?

Даиферн побледнел и выругался. По тому, как раб у выхода вжался в пол, пантикапеец понял, что прозвучало страшное оскорбление.

Справившись с чувствами, басилевс сказал:

— Ты не просто так пришел. Тебе какая выгода?

— Убрать Спартока.

— Как?

— Это моя забота.

— Что хочешь от меня? — грубо перебил синд.

— Для начала взять Парфений. Убьешь сразу двух зайцев: грекам перекроешь выход в Меотиду, а сколотам — путь в Ахиллий. Вся степь за Антикитом станет твоей. Ну, и пограбишь в городе… Мы тебе мешать не будем.

— Что взамен?

— Продажа зерна фиасу Кибелы. У нас есть и деньги, и эмпории… Введем на Боспоре единый номинал для чеканов, тогда синдское серебро будет в ходу по всему Понту…

— Считай, что договорились, — решительно заявил Даиферн. — Ударю, когда соберу силы в кулак. Жди!

Аполлодор отправился в обратный путь. Следом катилась арба с подарками. На груде бобровых шкур сидела девочка-меотка — совсем ребенок, которую жрец выпросил у басилевса для личных утех.

2

Спарток и Миртия начали тайно встречаться. Она приходила после захода солнца. Легкими шагами пересекала теменос, взбегала по ступеням флигеля.

Конечно, эти посещения совершались с одобрения Фило-патры. Формально элевтера выполняла поручения фиаса Афродиты Апатуры: относила письма, на словах передавала просьбы, приглашения на ритуалы, иногда просто сопровождала гиеродула, который нёс подарки — амфору вина, пиксиду с медовыми сотами, рулон ткани…

Гиеродул возвращался, а она оставалась. Разговоры ни о чем, смех, прикосновения, ритон переходит из рук в руки. Вот они уже пьют друг у друга с губ, заливая хитоны, срывая одежду, едва успевают добежать до ложа… Поцелуи, нежные укусы, боль, радость, страсть…

Утром она покидала флигель, накинув на голову край пеплоса, не узнанная в деловой суете.