Когда конвой бросил обоз Кизика и вернулся в Пантикапей, Спарток не знал, что с ним делать. С одной стороны, наемники отказались помогать беглому архонту, с другой — нарушили договор, предали человека, который им заплатил, пусть он и сволочь.
Одрис решил дать меотам шанс в бою, а уже потом делать выводы.
Над хорой стелился дым, горели деревни и неубранная солома на полях. В обычное время оставшиеся после обмолота стебли тоже жгли, чтобы удобрить почву, но сейчас гарь казалась зловещей.
Боспорян встречали старики с потерянными глазами. Осиротевшая ребятня сидела возле свеженасыпанных могил — грязная, заплаканная. Шальные собаки грызли по обочинам трупы.
Синды пленных не брали — на плотах и триаконтерах и так мало места. Мужчин убивали всех без разбору. Женщин сначала насиловали, потом срывали украшения, а перед уходом хладнокровно резали. Дети разбегались, кто успевал…
Спарток знал, что ему не удастся собрать большую армию для решительной победы. Но сразу после Народного собрания Пантикапея, на котором он объявил военное положение, в боспорские города отправились гонцы с просьбой: дайте гоплитов, сколько можете.
Жители Мирмекия сами обратились за помощью, понимая, что станут следующими: от них до Парфения рукой подать. Правда, акрополь полиса окружала прочная каменная стена, за которой можно переждать осаду. Но до этого лучше не доводить.
Греки толпились перед храмами, глядя на поднимающийся за лиманом черный дым, и с тревогой думали о том, что вот-вот покажется орава перепившихся, озверевших от безнаказанности степняков, которая закидает город горящими стрелами, а потом — с гиканьем и свистом — пронесется по улицам, сея смерть.
Крестьяне с хоры Мирмекия потянулись в город. Погрузив пожитки на арбы, они целыми семьями подолгу стояли у ворот, ожидая своей очереди. Другие погнали стада к Меотиде, подальше от Парфения.
Архонты Пантикапея открыли арсеналы, бесплатно раздавали паноплию. Демархи оказались молодцами — организовали круглосуточную запись в ополчение. Крестьяне сами пригнали скот в обоз. Фиасы раскошелились, но денег не хватало, поэтому провиант для армии собирали в долг.
Спарток готовил отряд три дня, потом выступил в поход.
Десять триаконтер стояли на внешнем рейде Пантикапея, не приближаясь к кораблям синдов. Узкая полоска воды между западным берегом и Северной косой кишела пиратскими эпактридами. Для морского боя силы были равны, но задача Игиенонта заключалась в том, чтобы показать Даиферну решимость флота оборонять полис со стороны пролива.
Понимая, что одному не справиться, одрис все чаще поглядывал в сторону степи…
Спарток раздвинул парчовый занавес.
Следом двое гетов внесли дары. На первый взгляд, небогатые: амфору вина и пиксиду из колхидского самшита. Одрис решил, что если разговора не получится, то дарами дело не исправишь. А в благоприятном исходе встречи он сильно сомневался.
Октамасад смотрел на него настороженно и недружелюбно. Отполированные корни трона хищно стелились по земле. Казалось, они сейчас схватят нежеланного гостя, обовьют, задушат.
— Мир тебе, племянник, — сказал Спарток, лишь слегка склонив голову.
— И тебе, дядя, — процедил номарх. — С чем пришел?
— Просить помощи.
Октамасад изобразил изумление.
— Ты — у меня?
— Да! — отчеканил одрис.
Номарх слез с пня, подошел ближе.
— С чего это вдруг? Разве мы друзья? Я тебя поймал, отвез Ситалку. Ты должен был умереть… Такое не прощают.
— Как видишь, не умер.
Октамасад обошел гостя, с трудом скрывая удивление. Он не мог понять, что тот делает в его шатре. Случить такое с ним самим, его дети и дети детей будут убивать родственников предателя. Кровную месть в степи никто не отменял.
Спарток посмотрел племяннику в глаза:
— Я здесь не для того, чтобы выяснять отношения. Пусть твой поступок оценят Семеро богов и, если надо — накажут. А я тебя прощаю. В знак примирения прими этот дар.
— Ну, тогда… давай, что ли, выпьем, — Октамасад жестом пригласил гостя сесть на ковер. — Попробуем твое. Откуда вино?
— Хиосское.
— О!
Номарх знал толк в винах. Но подождал, пока пригубит гость.
Выпив, поднял крышку пиксиды. Заблестело золото. Он вынул несколько тяжелых колец и височных подвесок, с интересом принялся разглядывать.
— Греческая работа… Золото хорошее, лидийское… Из Сард?
— Да, — горько бросил одрис. — Очень хорошее. Разведчики поймали дезертиров из армии Даиферна. После захвата Парфения его войско перепилось. Эти сбежали, чтобы начать новую жизнь в Феодосии, но напоролись на моих людей… У них нашли пиксиду. Как думаешь, они снимали золото с живых или мертвых?
Октамасад насупился:
— Какая разница!
— Для тебя никакой, — Спарток с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить собеседнику. — А для мужей и отцов убитых женщин разница есть.
— Тебе-то что? — номарх вспылил, ему не нравилась тема разговора. — Ты фракиец.
— Я Первый архонт Пантикапея и отвечаю за каждого из жителей Боспора.
Глаза Октамасада налились злобой. Ему хотелось выгнать непрошеного гостя.
— Что хочешь от меня?
— Выбей Даиферна из Парфения.
— Я привык грабить города.
— Не дам! — твердо заявил Спарток. — Но о форосе договоримся.
Номарх осклабился:
— Боевые трофеи лучше любой дани. На закате жизни воин будет вспоминать то золото, что добыл мечом, а не доставшиеся даром женские цацки.
Спарток побледнел:
— Мне больше нечего предложить.
— Тогда и говорить не о чем!
Октамасад поднялся, давая понять, что не намерен продолжать беседу.
Спарток молча вышел из шатра.
С женской половины, сквозь щель в занавеси его проводил внимательный взгляд Сенамотиса…
Пантикапейцы безуспешно атаковали Парфений. Сначала завалили часть рва ветками под покровом темноты. Днем гоплиты попытались прорваться сквозь засеку, но гибли под градом стрел.
Спарток решил ее сжечь. Добровольцы подползли к бревнам и запалили паклю. Не успело пламя затухнуть, как синды вывели из ворот связанных горожан, копьями согнали к бреши.
Пантикапейцы пошли в атаку. Тогда синды просто перебили пленников. Гоплиты лезли по трупам, но были отличной мишенью для лучников противеника. Брешь оказалась заваленной телами. С военной точки зрения она перестала представлять ценность.
Спарток решил прорываться с севера, где холмистая местность позволяла обстреливать вал. Меоты заняли позицию, но синды вывели на вал пращников, которые под прикрытием щитов начали метать в лучников свинцовые шарики, нанося серьезный урон. Когда гоплиты пошли в атаку, меоты заявили, что закончился запас стрел, и покинули холм.
Взбешенный Спарток приказал наемникам построиться, после чего зарезал командира у них на глазах. Стрелы сразу нашлись. Пантикапейцы понимали, что осаду затягивать нельзя, ведь к синдам в любой момент может подойти подкрепление из Фанагории. Необходим решительный штурм.
Спарток поджег засеку в нескольких местах. Синды бездействовали, не понимая, с какой стороны он ударит.
Наконец одрису доставили корабельную мачту с обитым бронзой комлем. Пантикапейцам удалось расчистить подход к Западным воротам. Подкатили винею[223] под двускатной крышей. Штурмовики раскачивали таран, методично ударяя в створки, в то время как меотийские лучники снимали с вала защитников.
Неожиданно створки распахнулись, и из ворот хлынула конница Даиферна. Синды порубили гоплитов под крышей винеи, подожгли таран, после чего ринулись сквозь брешь в засеке на греческую пехоту.
Спарток во главе илы керкетов поскакал навстречу синдам. Всадники сшиблись, пустив в ход копья. С обеих сторон полетели дротики. Все смешалось на поле боя — озверевшие от крови гоплиты сражались рядом с неистовыми кавалеристами.
Керкеты секли врагов ксифосами. Синды закрывались плетенками и наотмашь рубили боевыми топорами, которые крошили любую защиту. Строй пантикапейцев редел. Забрызганный кровью, без шлема, в порезанном во многих местах кожаном тораксе, Спарток отбивался махайрой.
Синды наседали. Вот рядом с одрисом погиб товарищ, затем еще один. Он понимал, что вряд ли выберется живым из этой свалки, но продолжал отчаянно драться.
Заколов соперника, Спарток опустил меч и приготовился умереть. Сил не осталось. Набежала косая тень: опираясь облаками на землю, Залмоксис поднимал свой грозный лик, чтобы выбрать тех, кого заберет с собой…
"Пра-а-а! Пра-а-а!"
Боевой клич сколотов донесся издалека, словно шум накатившего прибоя. Конница Октамасада врезалась в ряды противника, смяла их, а затем ворвалась в Парфений.
Когда все закончилось, номарх подъехал к Спартоку.
— Ну у тебя и видок, — с притворным презрением сказал он.
— На себя посмотри, — ответил одрис, широко улыбаясь.
Дядя с племянником обнялись.
— Я не надеялся, что вы придете, — честно признался Спарток.
— А еще родственником называешься, — сказал с усмешкой Октамасад. — Ты плохо знаешь сколотов. Кроме того, должен же я как-то загладить свою вину перед тобой.
— Погоди… — одрис удивленно смотрел на номарха. — Ты получил согласие энареев на штурм Парфения?
— Посмертное. — Октамасад снова усмехнулся. — Эти два ублюдка были против, пугали гневом Аргимпасы. Пришлось обвинить их в ложном предсказании и сжечь заживо. У нас это обычное дело…
Оба, не торопясь, въехали в распахнутые ворота.
Сосчитав деньги, пират затянул мошну. Сейчас он уплывет. Нельзя терять ни минуты.
Хармид ринулся вниз по откосу.
На шум тавр поднял голову. Метнулся к долбленке, которая покачивалась между берегом и торчащей из воды скалой. С разворота махнул топором.
Иларх отскочил.
Подхватил с земли булыжник.
Тавр снова атаковал. Закрутил такой замысловатый замах, что Хармид едва успел отшатнуться. Лезвие топора распороло кожаную рубаху, оставив на груди красную полосу. Пират сделал шаг вперед, но оступился на голыше, потерял равновесие. Иларх опустил голову и с рычаньем бросился вперед.