От удара в живот тавр опрокинулся. Хармид при падении больно ударился коленкой о камень, но не ослабил хватку. Снова и снова бил соперника по голове булыжником, пока тот не обмяк.
Иларх огляделся — никого. Лодка привязана веревкой к валуну. Мачты нет, зато есть весло. На дне бултыхается вода, но немного, значит, можно вычерпать по дороге. И теперь есть топор!
Оттолкнувшись от скалы, он поудобней перехватил весло.
Высадился в знакомой заводи.
У входа в грот позвал:
— Рыбешка!
Язаматка ойкнула, увидев кровь. Хотела отогнуть ему ворот рубахи, чтобы осмотреть рану, но иларх остановил ее руку.
Недовольно поморщился:
— Заживет… Я пригнал лодку.
— Что теперь?
— Ждем заката.
— А если приплывут тавры?
Он молча показал топор.
Казалось, день никогда не закончится. Время тянулось медленно, изматывая беглецов неизвестностью. Зато они не испытывали недостатка в пресной воде: в глубине грота протекал ручей.
Обшарив долбленку, иларх нашел несколько залежалых рыбьих голов. Засунул их в тлеющие угли, а когда они прожарились, с жадностью сгрыз. Быстрая Рыбка есть отказалась.
Обе раны, и старую, и свежую, залепил жеваной золой — невесть какое лекарство, но лучше, чем ничего.
Они почти не разговаривали, просто сидели в прохладном убежище, прислушиваясь к звукам снаружи. Хармид то и дело вылезал, внимательно осматривал море, потом возвращался.
На закате тронул задремавшую язаматку за руку:
— Пора.
Но иларх направил лодку не в открытое море, а к мысу. Причалил недалеко от того места, где валялся труп пирата.
Когда оба вскарабкались на гребень, он сказал:
— Пойду на охоту. Ты сиди здесь, смотри по сторонам. Если заметишь тавров, прячься в лесу. Я тебя найду.
И скрылся в шибляке.
Вскоре кустарник сменился можжевеловой рощей. Хармид внимательно смотрел под ноги. Сумерки сгущались, поэтому с каждой минутой искать следы становилось все труднее. Увидев олений помет, он довольно улыбнулся: здесь проходит звериная тропа.
Когда иларх наткнулся на сброшенные рога, он залез на дерево. Уперев ноги в сук, приготовился ждать. Лезвие топора приятно холодило ладонь. Ветер колыхал перед лицом пахнущие смолой зеленые метелки.
Показалось небольшое стадо самок с детенышами. Олени осторожно продвигались по тропе, принюхиваясь и озираясь. Убедившись, что опасности нет, принялись срывать губами древесный подрост.
Хармид вжался в ствол. Ноги затекли, но он знал: стоит ему шевельнуться, как стадо сорвется с места. Время замерло. Самки медленно подходили к дереву.
Одна из них носом подтолкнула олененка вперед. Тот смешно подпрыгивал, устав от скучной кормежки. Кого бить — мать или детеныша? Когда животные оказались прямо под ним, он принял решение.
Подняв топор над головой, Хармид спрыгнул вниз. Прежде чем его ноги коснулись земли, лезвие с хрустом вошло в шею оленихи. Малыш в испуге шарахнулся в сторону. Остальные олени помчались прочь.
Самка забилась на земле. Быстро поднявшись, иларх добил ее.
"Теперь у нас есть мясо, — удовлетворенно подумал он. — До Херсонеса хватит. Лишь бы не протухло".
Хармид жадно прильнул к ране, высасывая кровь жертвы. Потом отвалился, некоторое время отдыхал, ощущая приятное чувство сытости. Нужно было возвращаться, тогда он разрубил тушу. Взял только два задних окорока, остальную часть бросил у дерева.
Стемнело, поэтому спуск оказался непростой задачей — под сапогами предательски осыпался гравий. Иларх помогал себе, хватаясь за кусты свободной рукой. Выронив добычу в очередной раз, не ко времени помянул Гадес.
Вот и мыс.
Гребень уходил в море, сливаясь с потемневшим небом. На нем — никого! Хармид уронил мясо, вытащил топор из-за пояса. Бросился к краю — лодки тоже нет! Он начал озираться. Далеко на западе, там, где темно-синяя полоса становилась малиновой, маячил черный силуэт.
Некоторое время иларх сидел, с ненавистью глядя на море, потом решительно встал и снова направился в горы. В том, что Быструю Рыбку похитили именно тавры, он не сомневался. Зачем ей уплывать самой? Кто ее защитит?
Хармид вспоминал полные любви глаза язаматки, жаркие объятья и от досады скрипел зубами…
Он шел всю ночь. Сначала пробрался через лес, где убил олениху, поднялся на гору, откуда спустился в изгибающуюся полумесяцем лагуну. Потом снова гора, дальше новая лагуна, вторая, третья…
Холмы вставали мрачными громадами, один за другим. Крутые склоны отделяла от моря лишь узкая полоса песка или гальки. Когда он видел впереди завал, то сворачивал в сторону от воды, карабкался по скалам.
Временами приходилось перебираться вброд через мелкие, но быстрые речки. Каждый раз, выходя к руслу, иларх ожидал встречи с таврами. Огни обходил стороной.
В одном месте пришлось снова продираться через кустарник, чтобы обогнуть костер на берегу. Он подобрался поближе. Возле вытащенной на песок долбленки сидели тавры. Язаматки среди них не было.
И вдруг прямо перед собой он увидел пса. Тот зарычал на чужака, но стоило Хармиду поднять топор, как пес замолчал и исчез в ночи. Один из тавров швырнул в тальник камень, решив, что там прячутся хорек или ласка.
В одной из лагун Иларх увидел деревню. Над землянками стелился дым, вокруг царила тишина. Идти в обход значило потерять время, а пробираться через жилье — все равно что дразнить собак. Тогда он решил плыть.
Хармид разделся, свернутую в узел одежду положил на корягу. Топор вонзил в дерево. Потом медленно спустил плот на воду. Так и плыл, бесшумно загребая руками, подталкивая перед собой топляк и не сводя глаз с берега. На боль в бедре старался не обращать внимания. Лишь молился, чтобы его не заметили, когда будет пересекать лунную дорожку.
Под утро иларх все так же брел по берегу, еле живой от усталости. Снова подступил голод, выпитой оленьей крови хватило ненадолго. Он даже не знал, сможет ли биться в полную силу, если придется освобождать язаматку.
Впереди показался огонь.
Хармид опять полез в кусты. Убедившись, что у пиратов нет собаки, подобрался ближе. У костра — трое. Один лежит, другой хлопочет над котелком. Быстрая Рыбка сидит, согнувшись кулем, — не то плачет, не то дремлет. До нее не больше десяти шагов.
Тавр толкнул ее в плечо, сунул миску с похлебкой.
Закончив есть, пират сел напротив язаматки спиной к иларху. Протянул руку, потрепал ее по щеке. Она в испуге отстранилась. Тавр что-то недовольно пробурчал и полез в котомку.
Хармид выпрямился. Нет, не видит. Тогда он помахал руками, привлекая внимание пленницы. Язаматка заметила, радостно вскинула голову. Он показал жестами: опрокинь котелок.
Через мгновение кипящее варево с шипением залило костер. Лежавший тавр завопил, схватившись за обваренную ногу. Второй отшатнулся, но тут же выругался и ударил язаматку кулаком в голову. Этого времени Хармиду хватило, чтобы добежать до огня.
Ошпаренный тавр был занят ожогом и не успел вовремя среагировать на топот ног за спиной, поэтому убить такого оказалось легко. Второй бросился на иларха с ножом в руке. Быстрая Рыбка молниеносно обхватила мучителя за колени. Тавр упал, но тут же перевернулся и пнул ее сапогом, чтобы освободиться.
Вложив в удар всю свою ненависть, Хармид разрубил его лицо почти пополам. Потом без сил опустился на гальку — сказывались бессонная ночь и голод.
Выдавил из себя:
— Что случилось?
— Я их не видела, — язаматка насупилась. — Смотрела в море, а они подкрались со спины.
— Ладно… Все кончено.
Иларх пошарил в трофейной котомке, вытащил несколько вяленых пеламид и лепешку. Долго с наслаждением грыз рыбу. Раны присыпал пеплом из кострища. Потом собрал оружие: лук с колчаном и длинный меч. Подцепил мечом котелок — тоже пригодится.
Процедил:
— Иди к лодке…
Обогнув мыс, Хармид сбросил в воду привязанный к веревке камень. Оба повалились на дно долбленки и мгновенно уснули. Ветер гнал по морю тихую рябь.
До утра их точно не найдут.
Услышав знакомый гул, Орпата поднял голову. На высоте в два человеческих роста в стволе липы зияло дупло, окруженное шевелящейся массой. Дикие пчелы ползали по коре, деловито жужжа.
— Надо будет к борти[224] наведаться, — заявил Токсис, когда друзья остановились на ночевку.
Костер они разожги возле поваленной бурей сосны, спрятавшись за разлапистым корневищем, как за стеной.
— Утром и сходишь, — согласился Орпата. — Позавтракаем медом.
Завернувшись в бурнус, сколот смотрел на пламя. Разговаривать не хотелось, ведь из головы не шла девушка возле ручья. Он так и не узнал, кто она: меотка или сайримка.
"Да какая разница! — с раздражением подумал Орпата. — Где я ее теперь искать буду?"
Потом все-таки спросил друга:
— Слышь, в Херсонесе кто живет?
— Греки, кто ж еще, — буркнул тот. — В основном ге-раклеоты. Ну, еще саммеоты, которые туда сбежали от Перикла. Но они тоже греки. Правда, Сенамотис говорил, что им через год разрешили вернуться на свой остров, так что теперь не знаю…
— Греки в Афинах живут, а эти другие.
— Что значит "другие"? — удивился Токсис. — Раз по-гречески разговаривают — греки.
Орпата хмыкнул, тогда Токсис решил поспорить:
— Ну, смотри, первый человек в степи, Таргитай, произошел от богов — Папая и Апи. У него было три сына…
Он начал загибать пальцы:
— Старший, Липоксай, породил авхатов. Средний, Арпоксай, породил траспиев и катиаров, а младший, Колаксай, — наше с тобой племя паралатов. И все вместе мы — сколоты. Понимаем друг друга, хотя некоторые слова и отличаются. Так и греки — разница в языке у них есть, но они тоже друг друга понимают.
— Выходит, что и пантикапейцы, и нимфейцы, и китейцы… тоже греки?
— Ага, — согласился Токсис.
— Чудно… Греки везде, их, наверное, в мире больше всех… Как с ними бороться-то?