– Ладно, – не сдерживаюсь я. – Скажу Тёме, когда он вырастет, что его отец не очень хотел, чтобы сын появился на свет.
Стас одним движением сбивает меня с ног, опрокидывает на диван и вдавливает коленом в обивку. Тесёмки подушки царапают мне щеку. Мою руку он загнул за спину, наклоняется к уху и шипит:
– Сука, только попробуй ещё раз такую хрень сказать!
Конечно, я пытаюсь скинуть его, но силы не равны. Борюсь молча, чтобы не разбудить с таким трудом успокоившегося сына.
Но Тёма что-то почувствовал и снова проснулся с криком.
– Мне надо к малышу.
Стас отпускает меня:
– Вечером у нас будет серьёзный разговор. Готовься.
Я сползаю вниз, поднимаюсь с пола и бегу к Тёме. Забыться, уткнуться в сладкую макушку носом. Мне хочется вернуть волшебство… Чувство неприкосновенности. Когда он жил у меня в животе, я была неуязвимой. Но чары рассеялись, мы уже не одно целое. Мы теперь, как и все на Земле, – одиночки, которые утешаются крохами близости в виде объятий.
В короткую передышку, когда Тёма снова засыпает, я дремлю рядом на диване.
Стас трясёт меня за плечо:
– Мы не поговорили.
Я мычу что-то, не разлепляя глаз.
– Пошли в спальню, – диктует он.
– Давай завтра, – отмахиваюсь я.
Он разворачивает меня к себе. Потом чувствую, как резко развязывает на мне пояс, распахивает халат, снимает лифчик.
– Я сейчас испачкаю молоком диван, – бормочу я. Он не отвечает, сдёргивает трусы.
– У меня швы ещё не зажили…
– Какие ещё швы. Тебе же не кесарево делали, – сопит он.
– Внутренние…
– Хватит чушь нести!
Я мысленно молю Тёму, чтобы он опять проснулся.
Глава двадцать пятая
Я слежу за каждым своим словом. Любая неверно высказанная мысль, неосторожные слова могут вызвать новый взрыв гнева. Я старательно подбираю фразы, прежде чем сказать что-то мужу. Но чаще предпочитаю молчать. Так безопаснее. Так меньше шансов, что Тёма услышит крики и мат. Стас давно не сдерживает себя в выражениях.
Тёме уже не пара месяцев. В три года ребёнок – сознательный человек. Он всё чувствует. Стас ненавидит слёзы, и Тёма у нас почти не плачет. Когда он нервничает, то начинает непроизвольно шмыгать носом. Я понимаю – так не должно быть.
Я плохая мать. Не могу создать условий, в которых моему ребёнку будет спокойно и безопасно.
Сын играет с полотенцем. Вот так покупаешь ребёнку конструкторы и развивающие игрушки, а он выбирает кусок махровой ткани и фантазирует: то накрутит его себе на голову, то машет, как опахалом, то завяжет концы полотенца на шее и, взяв сабельку, изображает древнего воина в плаще.
Я наблюдаю за его смешной детской грацией. Нам хорошо вдвоём. На плите булькает борщ, в духовке обливается соком окорок – я всё успела.
Стас возвращается ровно в семь. Тёма выбегает его встречать.
Скупо поздоровавшись со мной, он идёт в ванную мимо ребёнка.
– Почему полотенце валяется на полу? Оно теперь грязное.
– Упало.
– Само? – недоверчиво фыркает Стас.
– Тёма играл полотенцем.
– Ты должна с детства приучать его к порядку!
– Ему три года.
– Без разницы! Надо и в три знать, что у каждой вещи есть своё место. Пойдём, Тёма, я покажу тебе, куда можно положить полотенчико. Мама у тебя – неряха и, видимо, хочет, чтобы ты таким же вырос.
Хочется перевернуть кастрюлю с борщом. Да, я ужасная хозяйка, не успела повесить «полотенчико» на место к приходу мужа. Теперь он и Тёму научит говорить, что мать неряха.
Достаю окорок из духовки, неловко берусь за край противня и обжигаюсь. Острая боль пронзает руку. Жирное мясо скользит и падает на пол, брызги сока и масла летят на дверцы кухонного шкафа.
Мне очень больно, хочется плакать, но нельзя, будет только хуже.
Стас заходит на кухню и на минуту застывает. Затем отпускает руку Тёмы и быстро идёт ко мне. Его губы на уровне моих глаз, близко-близко. Мне кажется, что сейчас он меня ударит. Я уже не чувствую боли в пальце. Ничего не чувствую, кроме страха.
– Руки из жопы растут. Я даже не удивлён, – шипит он, потом разворачивается и разводит руками: – Хорошо, что она ещё суп не пролила. А то бы ели мы с тобой с пола, Тёма, как свиньи. Она сама хрюшка и хочет, чтобы мы такими же стали. Хрю-хрю.
Тёме смешно, папа ведь шутит, так забавно хрюкает, и сын охотно повторяет:
– Мама Мира – хрюшка.
Глава двадцать шестая
Сегодня День города. Я люблю праздники. Стас говорит, что в нашем городе нечего делать, скукота, а вот если бы мы жили в столице… Но мне нравится наш городок, потому что почти в любой район можно добраться пешком. У нас много парков и тенистых аллей, а также маленьких речушек с изогнутыми мостами, которые придают городу особое очарование.
В День города к нам всегда приезжают гости – звезды сцены. Но мне они не интересны. И так приятно, когда вокруг просто улыбаются люди, играет музыка, дети прыгают на батутах и едят сладкую вату. Да много всего происходит. Стас ходит со скучающим видом, отбывая номер, мол, вывел семью на прогулку. Поэтому и мне становится неловко радоваться.
Он идёт впереди, в двух метрах от нас маячит своей широкой спиной.
Мы с Тёмой не успеваем за ним, то остановимся у цветка со шмелём, то ботинки поправим, то любуемся речкой.
– Подожди, – прошу я мужа.
На минуту спина замирает выжидающе и снова продолжает движение. Он ведь подождал.
– Бежим, – натягиваю на лицо вымученную улыбку. – Бежим, Тёма, давай папу догонять!
Сын радостно щурится, изо всех сил старается бежать быстро, но запинается и падает, повисая у меня на руке, бороздит коленями по земле. Пока я роюсь в сумке, чтобы найти платок (влажные салфетки я опять не купила, в этом месяце выданная мне карманная мелочь уже закончилась), Стас подходит и укоризненно смотрит на меня:
– Вот такая у тебя, Тёма, мамаша неуклюжая, даже удержать ребёнка не может.
Тёма шмыгает носом, терпит.
– И не смей ныть. Ты же не девчонка. Это мама твоя вечно плачет. Но ты же, как я, сильный. – Муж закатывает рукав рубашки и демонстрирует налитой бицепс. Тёма выдаёт кривую улыбку и пытается продемонстрировать свою мускулатуру.
Стас снова уходит вперёд, а Тёма остается стоять рядом со мной. Слабой ничтожной женщиной, не способной даже удержать ребёнка – такой я теперь выгляжу перед сыном. В нежном возрасте дети верят каждому слову родителей. Они так устроены, доверяют непоколебимым авторитетам. А папа в жизни мальчика – безусловно важная персона.
Тёма смотрит на меня изучающе, пока он ещё мал, но мне кажется, что в его взгляде уже чувствуется холодок, та самая льдинка снежной королевы. Меня пронзает мысль: «Когда-нибудь он тоже будет смотреть сквозь меня, как отец». Это настолько пугает, что я резко притягиваю его к себе. Крепко обнимаю, сын обхватывает меня за шею в ответ, не противится нежности. Пока не противится.
Тёма просится на аттракционы.
– Нет, – отрезает Стас.
У меня нет денег, это унизительно. Я не могу купить сыну даже мороженого. Мы идём мимо рядов с сувенирами, Тёма подбегает к прилавку с вертушками и восторженно глядит на трепещущие на ветру игрушки.
– Хочу эту, – тычет пальчик в разноцветное колесо с блестящими бабочками.
– Пошли, – Стас движется дальше.
– Ну, купи ему, – тихо прошу я, останавливая мужа за руку.
– Ты видела, сколько она стоит? Какая-то хрень за пятьсот рублей. Деньги на ветер.
Боже мой, но у нас же есть деньги! Вернее, у него. Неужели ему жалко такой суммы на ребёнка?
– Игрушка ему так понравилась. И сегодня праздник, – пытаюсь я уговорить мужа.
– Что предложишь взамен? – Стас понижает голос.
Он чувствует, как я колеблюсь.
– Ночью расплатишься, – бросает мне Стас и возвращается к прилавку. – Дайте нам вертушку.
Продавец достает ту, что понравилась сыну.
– Нет, не эту. Вон ту, поменьше.
– Тёма, смотри, что тебе папа купил, – вручает ребенку игрушку так, будто она из золота. Тёма сначала было запротестовал, он же хотел большую. Но Стас сразу пресёк возражения:
– Зачем тебе эта с бабочками, девчачья? Вот тебе синяя, как для настоящего мужика.
Тёма соглашается. Глядя на его довольную мордашку не так противно думать о предстоящей ночи.
Ловлю на себе сочувствующий взгляд продавца.
– Ну и цены у вас. Вообще залупили, – недовольно качает головой Стас.
Продавец пожимает плечами. Мне стыдно, мог и не комментировать.
Испанский стыд. Я не могу от него отделаться.
Глава двадцать седьмая
Любовь слепа, зато семейная жизнь – гениальный окулист!
Михеевский мост – один из самых старых в нашем городе. На облезлых перилах висит дюжина замков-сердечек от новобрачных. Остальные сняли и запретили вешать новые, чтобы мост не разрушался из-за лишней тяжести. Четыре года назад мы со Стасом тоже закрепили похожий замок, только на другом мосту. Мы тогда немного повздорили. Я хотела, чтобы моё имя было написано полностью – Мирослава. Но Стас сказал, что хватит одного длинного имени и заказал надпись с укороченным вариантом. Я смиренно посчитала, что будущему мужу нужно уступать, всё-таки он будет главой семьи. Все перепалки мне тогда казались шуточными, из разряда «милые бранятся – только тешатся». Каждый раз, когда я не соглашалась с ним, Стас устраивал мне игнор, мог промолчать несколько часов.
«Какой ранимый, – думала я. – Тонкая натура».
Первое наше разногласие в браке произошло на второй день после свадьбы. У нас была шикарная свадьба, гуляли два дня. Вечером, после всех брачных торжеств, когда мы вернулись в его квартиру, Стас обиженно спросил, почему я не запостила фотографии с нашего праздника в Инстаграм.
– Чего не делишься с подругами? Ты ведь хотела платье из Италии. Мы его купили, а ты ни одной фотки даже не залила.
– Не успела, – виновато пожимаю плечами я.