Славка отбросил ветку, и, затаив дыхание, позвонил… в гроб.
Длинные гудки заставили его покрыться холодным потом. Мобильный Иды Григорьевны оказался доступен и неразряжен, отчего стало жутко и затряслись колени.
Ответа всё не было.
Орлик испытал облегчение и разочарование одновременно. Его блестящая идея была провалена, зато не пришлось разговаривать со старухой, во вменяемости которой он сильно сомневался.
– Алло! – вдруг ответил хриплый голос Иды Григорьевны. – Кто это?
– Вы где? – заорал Славка.
– Понятия не имею, – невозмутимо сказала старуха. – Тут сыро, темно и воняет мышами. Выйти я не могу, потому что кругом одни стены и ни одной двери. Я прощупала всё вокруг!
– Погреб, – пробормотал Славка. – Скорее всего, это какой-то погреб! Как вы там оказались?
– За огурчиками полезла! – захохотала старуха. – Прямо в гробу и свадебном платье! Орлик, миленький, найди меня поскорей, – вдруг жалобно взмолилась она. – Жрать хочется, сил нет! Я заснула, а проснулась уже в этом гнусном пространстве. Кто-то похоронил меня заживо вместе с розовым одеялом, которым ты меня укрыл. Найди меня, умоляю! Я очень боюсь мышей, но ещё немного, и мне придётся ловить их и есть.
– Скажите, на территории дома есть подземные коммуникации?
– Полно. Водопровод, канализация, линии связи, энергокабели и даже подземный ход с выходом за границу на случай смены власти и раскулачивания буржуазии. Что тебе больше подходит?
– Чёрт! – Славка почесал затылок. – А погреб есть?
– Только кладовая, где хранятся продукты. Но поверь, это не она. Там бы я с голоду не померла!
– Чёрт! Да как же вас искать?!
– Найди меня, Орлик, найди! А то ещё денёк-другой, и я преждевременно и скоропостижно скончаюсь от нехватки коньяка и сигар. Знаешь, где я беру воду?
Орлику было глубоко наплевать, где Ида Григорьевна берёт воду, но он из вежливости спросил:
– Где?
– Слизываю с бетонных стен. Кажется, это называется конденсат.
– Держитесь, – посоветовал Орлик. – Ради бога, держитесь! Лижите стены, ловите мышей, только не помирайте преждевременно и скоропостижно! Я вас найду, обещаю.
Старуха громко чихнула, потом закашлялась.
– Хорошо хоть одеяло со мной, – глухо сказала она. – И телефон. Иначе бы я уже сдохла от холода и недостатка общения.
– Отключайтесь, – приказал Славка. – Отключайтесь немедленно, а то просадите мобильник, и у нас не будет никакой связи!
Орлик первым нажал отбой, прикидывая в уме план действий. Он не сразу заметил, что по тропинке к нему медленно идёт Лидия.
Она была бледна, грустна и очень задумчива. Она не смотрела ему в глаза, что было совсем не в её привычке.
Славка бросился к ней, схватил за руку, и, не придав значения холодной, дрожащей ладони, выпалил:
– Я знаю, как искать Иду!
– Как? – безучастно спросила Лидия.
– У старухи в гробу есть мобильник. Если постоянно звонить ей, можно по звуку отыскать гроб!
– Ты обыскивала Иду в гробу? – вскинула на него глаза Лидия.
– Я?! – Славке опять предстояло врать, и он снова почувствовал себя на горячей сковородке, правда, на этот раз в ней была насыпана соль. – С чего ты взяла?
– А с чего ты взяла, что у неё есть мобильник в гробу?! – нехорошо усмехнулась Лидия.
– Знаешь, – пряча глаза, сказал Славка, – мне доктор Фрадкин прописал женские гормоны. Он считает, что у меня проблемы с репродуктивной системой.
– Лучше бы он гормоны от вранья тебе прописал.
– Что ты имеешь в виду? – Славка почувствовал, как холодеет в желудке.
– Откуда у тебя это? – Лидия протянула руку, которую прятала за спиной, и показала сверкающий крест.
– Тьфу ты! – невоспитанно сплюнул на землю Славка. – Ты рылась в моей постели?
– Извини. Хотела прибраться. Ксюня совсем не справляется со своими обязанностями.
– И что ты об этом думаешь? – указал Славка на крест.
– Что ты воровка. И вполне возможно…
– Убийца?! – захохотал Славка.
Лидия кивнула.
– Во всяком случае, ты единственная, кто из всей этой ненормальной компании способна действовать и соображать, – мрачно сказала она.
– Спасибо, – широко улыбнулся Славка. – То же самое я могу сказать о тебе.
Он забрал у неё крест, взял за руку и повёл к скамейке, которая неизвестно зачем стояла под раскидистой елью.
Полночь не наступала.
Минуты бежали, секундная стрелка скакала по циферблату, но – полночь не наступала.
Как заколдованная.
Паша созрел для шалостей, – для каких прекрасных шалостей он созрел! – но время подчинялось каким-то тупым земным законам и приходилось терпеть, отсчитывая градусы, граммы и сантиметры.
Ведь призраки появляются только в полночь и ни секундой раньше. И чёрт его знает, какие часы не врут, ведь он сам безобразничал стрелками каждую ночь…. Впрочем, часы были тут не при чём, и градусы, и сантиметры, потому что когда наступала полночь, Пашкина сущность обретала способность передвигаться в пространстве с лёгкостью и скоростью мыслей.
Как он любил это время! Как он любил эту роль…
Можно было выйти из сумрака и вволю покуролесить, наплевав на замыслы всех самых великих режиссёров вселенной.
Пачкать стены, воровать семечки и играть в бильярд он больше не собирался. Это было мелко, неинтересно и абсолютно бессмысленно.
Кому нужны эти кентервильские[1] заморочки? Разве что ему самому, чтобы не взвыть от скуки, скитаясь в сумеречном пространстве.
Он решил выяснить, кто виноват в его смерти.
Он решил наверняка это выяснить, пользуясь своим статусом призрака.
С потусторонними силами люди должны быть предельно открыты и откровенны, ведь призрак – это тебе не следователь, не мент; призрак – это нечто волшебное, а значит, недоступное пониманию, а всему, что пониманию недоступно, врать нельзя, мало ли что…
Какая блестящая идея пришла Иде Григорьевне – собрать на своих мнимых похоронах всех, кто мог быть причастен к его смерти!
Он начнёт с Ксюни.
Ксюня – простая душа, она выложит Горазону всё, что знает, чует и предполагает, если в первую секунду не помрёт от страха.
Чтобы скоротать до полуночи время, Паша быстренько смотался в Южную Африку, посмотреть, как в горном озере купаются юные негритянки и занимаются любовью жирафы. Ему всегда было любопытно, как жирафы занимаются этим, оказалось – ничего интересного, они просто не задумываются о длине своих шей.
Гораздо занятнее оказались юные негритянки, они визжали, брызгали друг в друга водой, а одна даже задумала утонуть, заплыв на середину глубокого озера, и пришлось деликатно, незримо её спасать, поддерживая за самые интересные и выпуклые части шоколадного тела, на поверку оказавшимся, мокрым, холодным и ни капли не соблазнительным.
Лучше бы тонула жирафиха. Её можно было бы не спасать.
В конце концов, он не ответственен за всё происходящее в Южной Африке, ему бы со своими проблемами разобраться.
В полночь он был в доме Иды Григорьевны.
Проник через все стены и двери в комнату Ксюни с лёгкость острого ножа, режущего мягкое масло.
Ксюня вязала в кровати носок, напевая под нос:
– Кручу-верчу, я к тебе хочу
Кручу-верчу, я тобой дорожу
Я закрываю замочек, идёт дело к ночи
Не бойся остаться со мной!
Спицы мелькали, отблескивая, в её руках. Носок казался непомерно большим, длинным и невероятно розовым, отчего в голову приходила мысль, что Ксюня вяжет его просто так, для занятия рук и успокоения нервов. На столе горела настольная лампа, давая приглушённый, неяркий свет. Паша приземлился на шкаф, предварительно выдернув из розетки лампу.
– Тьфу, чёрт, – беззлобно ругнулась Ксюня и зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель. – Опять напряжение скачет!
– Это не напряжение, Ксения Павловна, это я, – прошептал Горазон и постучал по шкафу, привлекая к себе внимание.
Ксюня подняла глаза к потолку и… метнула в него огромным носком, ощеренным сразу пятью спицами.
– Нечисть паршивая, уходи! – твёрдо сказала Ксюня и попыталась нащупать на столе икону.
– Какая же я нечисть, Ксюня? – обиделся Горазон. – Ты же меня любила, все фильмы мои смотрела!
– Пшёл отседова! – сменив икону на лохматый дастер, Ксюня подпрыгнула и попыталась прихлопнуть Пашку, как будто он был не благородный призрак, а примитивная моль.
Глубоко оскорблённый Паша переметнулся на люстру. Сколько бы не прыгала Ксюня, здесь она его не достанет.
– Йо-хох-хо-хо-хо! – утробно захохотал он, чтобы вызвать у служанки если не страх, то хотя бы уважение.
– Хоть бы прикрылся, бесстыдник, – задрав голову, пристыдила его Ксюня. – Сколькова я привидений видывала, все очень пристойно выглядели, а ты…
– Пардон, мадам! – свесился Горазон с люстры. – Я думал для вас это не принципиально. Но если вас смущает мой…
– Смущает! – замахнулась дастером Ксюня. – Я отродясь такой большой срамоты не видывала!!
– Так смотри! Радуйся! – захохотал Паша.
– Щас свет включу, – пригрозила Ксюня. – Мигом растворишься вместе со своим большим…
Схватив со стола скатерть, Паша обернулся ей и опять угнездился на люстре.
– Мне очень обидно, что ты не рада видеть меня, Ксения Павловна. Никто не рад! – вздохнул Горазон.
– Дык… если б ты настоящий был!
– Я и есть настоящий!
– Ты помер! Шею сломал, – напомнила Ксюня, погрозив Горазону лохматым дастером.
– Вот об этом-то я и хотел поговорить.
– Вот ещё! Буду я с призраками разговаривать! Так и до психушки недалеко.
– Но ты уже со мной разговариваешь.
– Уходи, – Ксюня вдруг заплакала, помахивая на себя дастером, словно веером. – Уходи, окаянный! Я страсть как боюсь всяких Горазонов мёртвых.
– Ксюня, душа моя…
– Видела я твою большую душу! Под скатертью…
– Ксюня, послушай меня! Я скитаюсь между тем миром и этим, потому что кто-то убил меня. Я уйду, как только выясню – кто.