– Ты просто придурок, кукушонок, – прошептала старуха. – Зачем расстреливать дверь, если у тебя есть ключ?!
– Не смейте называть меня вонючей кукушкой! Я Вячеслав Иванович! Да!
– Ух, ты! Иванович! Молодой и перспективный?! Кукушонок ты и есть кукушонок! Подкидыш! – Ида Григорьевна вдруг вскочила и так быстро понеслась в дом, что Славка рта не успел открыть.
– Стойте! – побежал он за ней. – А гроб?! А одеяло?! А поговорить?!
Подхватив подол белого платья, старуха неслась вперёд, сшибая с пальм листья.
– Стойте! – орал Славка, с удивлением понимая, что не может догнать столетнюю спринтершу. – В доме заложники! Раненые! Трупы и призраки! Подложные документы! Вы должны во всём разобраться!!
В три прыжка преодолев лестницу, Ида залетела на второй этаж, ворвалась в какую-то комнату и закрылась на ключ.
Славка, налетев на закрытую дверь, обессилено сполз по стенке.
– Слышь, Орлик, – прохрипела старуха, – как ты думаешь, меня никто не увидел?
– Думаю, нет. Я сам-то вас не очень-то рассмотрел.
– Отлично, Вячеслав Кукушонович! Закажи мне в японском ресторане тройной обед, литр сакэ и танец живота.
– Танец живота – это другой ресторан.
– Делай, что я говорю! Все разговоры потом!
– Но…
– Обед! Водку! Курево! И турецких девок для разугреву!
– Вам не интересно, что происходит в доме? – Была ещё маленькая вероятность, что старуха шутит…
– Только попробуй, проболтайся кому-нибудь, что я жива! В полночь назначь всем встречу в бассейне. Придумай причину, повод, но знаю что… Эй, почему ты молчишь?
– Вы рекомендовали мне много думать.
– И что ты думаешь?
– В полночь я скажу вам, кто убил Горазона, и стану вашим наследником.
Ида Григорьевна захохотала. Она хохотала громко, заливисто и оскорбительно весело.
Очевидно, старуха держала Славку за дурака и выскочку.
Орлик сплюнул под ноги, зажал драгоценную сумку под мышкой и пошёл в свою комнату.
Переодеваться в мужчину.
– Финита ля комедия, – бормотал он под нос единственное знакомое ему французское выражение. – Финита! Ля! Комедия, блин!!!
Паша Горазон не находил себе места.
До полуночи оставалось больше восьми часов, – или градусов, или тонн?! – он совсем запутался в этих мерах времени, веса, длины и человеческих ценностей.
Тоска брала Пашку за сердце, когда он думал о том, что до полуночи ещё целая вечность, а последний штрих в его расследовании ещё не поставлен. Можно было попробовать нарушить все законы природы и явиться в дом среди ясного дня, только получится ли?..
Смертельный трюк для призрака. Головокружительный и вопиюще наглый. Но если при жизни он делал такие трюки, почему бы не попробовать после смерти?!
Ведь это была лучшая его роль. Последняя и любимая.
Эх!!! Была не была, как говаривал старина Гамлет…
И Пашка, сделав неимоверное усилие над собой, виртуозно преодолел границы света и тьмы, реальности и сумеречного пространства.
– Жжёшь, Пашка, – похвалил он себя, с грохотом приземляясь на подоконник. – Только чересчур громко.
За стеклом Ида Григорьевна Гошина руками ела кальмаров, фаршированных рисом, и отпивала суп из тарелки жадными большими глотками. Она сидела в кресле с ногами, и её сухое тельце скрывал атласный халат.
– Ида Григорьевна! – радостно закричал Паша, заколотив по стеклу руками и напрочь забыв, что окно для него не препятствие. – Душка! Голубка! Нашлась, старая грымза! Вот радость-то!! Вот радость-то! – повторил Горазон, найдя эту фразу интонационно недоработанной.
Гошина потрясла пальцем в ухе, словно в него попала вода, и продолжила лакать суп.
Пашка с лучом света проник в комнату, и, зацепившись за гардину, повис, раскачиваясь, словно на турнике.
– Суки-японцы забыли в суп ложку покласть, – чудовищно выразилась Ида Григорьевна. Отодвинув тарелку, она вдруг резво вскочила и задёрнула шторы на окне, занавесив его вместе с Пашкой. Пашка сразу понял недостаток своего дневного явления – его просто не видно!
Шторы были пыльные, и он чихнул.
– Суки-японцы морскую капусту с песком жрут, и мне такую же кушать впаривают, – продолжила ворчать Ида, употребляя невиданные обороты.
Паша опять чихнул. Вот уж не думал он, что какая-то пыль может раздражать его призрачный нос!
– Да какая японская сука чихает? – огляделась старуха.
– Я не сука! – заорал Пашка. Он выбрался из-за шторы и на максимальной скорости трижды облетел Иду Григорьевну, чтобы она хотя бы ощутила движение воздуха.
– Кто не сука? – резво завертев головой, с чрезвычайным интересом спросила старуха.
– Я! Горазон!! – Пашка любовно потрепал её по лысому, сморщенному затылку.
– Я знала только одного Горазона, но он был порядочной сукой! – продолжила вертеть головой Ида, словно не могла разглядеть комара, который пищал над ухом.
– Почему? – Пашка обиженно плюхнулся на кровать, поверх шёлкового покрывала. – Почему Горазон был порядочной сукой?!
– Доход свой от меня скрывал, – начала загибать пальцы старуха, – в мобильнике на мой звонок поставил «гав-гав», на фотографиях мне подставлял рожки, пальто не подавал, из машины выходить не помогал, спал, сволочь до четырнадцати ноль-ноль, а ложился с рассветом, на съёмки всегда опаздывал, за что я пендюли получала, мясо ел только средней прожарки, рыбу мне за батареи сувал, гадость, носки в гостях зачем-то снимал и на вешалку для шляп вешал, а ещё, сука такая, всё время рассказывал один и тот же тупой анекдот:
– Ты молока купил?
– Я?! Молокаку?! Не пил!
И ржал над ним в одиночестве!!
– Хватит! – замахал невидимыми руками Пашка. – Сдаюсь! Признаю, что я ничем не лучше повара из японского ресторана, который подаёт суп без ложки, а морскую капусту с песком! Сдаюсь, дорогая Ида Григорьевна!
Ида опять потрясла в ухе пальцем и огляделась.
– Пашка, ты, что ли, жужжишь? – осторожно спросила она.
– А то кто же? – Горазон позвенел китайскими колокольчиками, висевшими у изголовья кровати.
– А чего среди бела дня припёрся? Ты же призрак!
– И после смерти есть место подвигу. Я смог преодолеть законы природы и явиться днём! Одна беда – меня совсем не видно.
– Раздолбаем был, раздолбаем остался, – проворчала старуха. – Придумал тоже – являться днём!
– Вы мне не рады? – обиделся Пашка.
– Носки где повесил?
– Я без носков.
– А как я узнаю, что это ты, а не какой-нибудь самозванец?
Пашка задумался. Ида Григорьевна была не из тех, кто верит на слово.
– Пощупайте меня, – предложил он. – Что ж вы, на ощупь меня не узнаете?
Гошина протянула руки и пошла вперёд, ощупывая пространство перед собой, словно слепая. Пашка завис у неё на пути, вытянувшись по струнке.
– Щекотно! – захихикал он, когда скрюченные пальцы старухи коснулись его груди.
– Рука, рука, грудь, живот, ой… Что это?
– А-а! – заорал Горазон. – То самое…
– Неплохо. Зад, ноги, ага, наклонись!
– Нет!!!
– Передом наклонись, балбес, я лицо потрогаю. Как же я тебя без лица опознаю?
Зажмурившись, Пашка подставил под старухины пальцы лицо.
– Вроде похож! – Она вцепилась холодными пальцами в его нос.
– Пуштите, – прогундосил Горазон.
– Зачем явился?
– Рашштавить все тоцки над «ы».
– Есть что расставлять?
– Ешть! Я рашледовал, расспрашивал, пугал, шантажыровал…
– Ага! – Ида отпустила его нос и вытерла о халат руку. – Значит, ты знаешь, кто сделал так, чтобы ты свернул себе шею?!
– Если ответите на пару вопросов…
– Я?!
– Есть вопросы, на которые ответить сможете только вы!
– Я отвечу, Пашка, отвечу. Но пообещай одну вещь.
– Для вас, мой дорогой спонсор, могу обещать всё, что угодно!
– Если найдёшь неоспоримые доказательства чьей-то вины… пожалуйста, передай их белобрысому пацану, который рядится в женские тряпки.
– Зачем? Насколько я знаю, тот, кто назовёт имя убийцы, может рассчитывать на все ваши деньги!
– Ты сделаешь то, о чём я прошу?
– Странная просьба.
– Сделаешь?!!
– Хорошо. В конце концов, я вам всем обязан. Даже своей героической и загадочной смертью.
– Задавай свои вопросы, стервец. – Ида Григорьевна легла на кровать, закинула ногу на ногу и безмятежно и завораживающе стала трясти сухой, костлявой ступнёй.
Пашка переместился на люстру, подтянул к подбородку колени и с трудом вспомнил первый вопрос.
– Кто вас украл?
– Понятия не имею. Я очень крепко сплю, ты же знаешь. Меня можно в Африку увезти, если я заснула на сытый желудок! – Ида так выразительно посмотрела на люстру, что Пашка засомневался в своей невидимости. Он вдруг плохо себя почувствовал и чуть не свалился вниз, его удержало лишь то обстоятельство, что в случае падения, он оказался бы со старухой в одной кровати.
Впрочем, ему и при жизни с ней становилось плохо, и при жизни он боялся загреметь к ней в постель, тем более что пресса издевательски долго муссировала слух, будто Пашка расплачивается с престарелым спонсором, продюсером и другом – натурой.
– Зачем вы устроили свои похороны?
– Разве это не весело?
Вот в этом была вся она! «Разве это не весело?!»
Пашке так захотелось вылить недоеденный суп ей на голову! И растереть по лицу морскую капусту с песком!
– Что вас связывает с Башкой?
– Только рыбалка! Он возит меня на какую-то реку и насаживает на крючок моего спиннинга огромных осетров. Я делаю вид, что верю, будто в мелких речушках водятся осетры, а он безумно счастлив, что ему удаётся меня провести!
– Вы знаете, что у Фёдора есть двойник?
– Что такое – двойник?
– Человек, как две капли воды похожий на Фёдора.
– И это не Фёдор?!
– Да нет же!
Иногда Ида становилась непроходимо тупа.
– А кто?
– Я у вас хотел спросить – кто!
– Фёдор мой давний приятель, который раз в год нанизывает осетров на мою удочку. Ты непроходимый тупица, Пашка! – Ида Григорьевна даже сделала попытку повысить голос, но перешла на длинный зевок. – Последний раз осётр был нафарширован зеленью и грибами! Милейший человек этот Фёдор! Эх, была бы я помоложе, я бы этого осетра с грибами… – Она опять подавилась зевком. Глаза у старухи слипались, язык заплетался.