Совершенно секретно — страница 5 из 7

Дела давно минувших дней

Перед вами книга, материал к которой собирался из совершенно разных источников много лет. Не все эти источники бесспорны, некоторые даже неправдоподобны, но, как говорится, цель оправдывает средства — книга получилась, она интересна и даже, можно сказать, необходима желающим понять суть некоторых событий, составляющих историю “шпионства” ушедшего столетия. В конце концов вся историческая наука основывается на источниках, которые по большей части создавались людьми заинтересованными, и кто может сейчас с точностью сказать, что именно в нашей “рукописной” (не говоря уж об устной) человеческой истории достоверно, а что нет — порой самая настоящая фальшивка выглядит более чем правдоподобно, а истина настолько фантастична, что не воспринимается всерьёз даже самым информированным знатоком. Тогда-то и множатся всякие версии одного и того же события, и приверженцы каждой из этих версий, руководствуясь своими собственными соображениями, извращают историю настолько, что превращают ее в самое настоящее болото, в котором, в свою очередь, размножаются всяческие миазмы откровенно зловонной дезинформации. Итог сей “эволюции” неутешителен — напрочь испорченные учебники истории, по которым подрастающее поколение ориентируется, выбирая варианты собственного мировоззрения, и тогда уж пенять совершенно не на кого, потому что и сами составители порой не имеют совершенно никакого представления о том, откуда вся эта история берет корни, и куда в конечном итоге движется…

И тем не менее настоящего исследователя никогда не пугает обилие вариантов. И он никогда не будет брать под сомнение какой-то один источник, даже если его опровергают множество других, гораздо более, на вид, достоверных. История богата примерами, когда “гадкий утенок” истины обретал крылья и восставал из обструкции, во мгновение ока разрушая казавшиеся прежде такими незыблемыми бастионы устоявшихся представлений. Особенно много таких “бастионов” пало в последнее время в связи с известными переменами в бывшем СССР во второй половине прошлого десятилетия, но это вовсе не значит, что за последние годы были раскрыты все тайны. Многое запуталось еще больше, и не без сознательной “помощи” профессиональных фальсификаторов, которые порой и сами верят в то, что выдумывают, но зачастую действуют ради сиюминутной выгоды. Безотрадное положение сложилось практически на всех направлениях исторической науки, и история международного шпионажа, пожалуй, пострадала наиболее сильно.

…Имя Маты Хари стало нарицательным не только по отношению к разведчикам всех мастей, но мало кто даже из специалистов до недавнего времени мог даже подозревать, что эта личность к истории всемирного шпионажа могла иметь отношение не просто отдаленное, а вообще никакое, являясь обыкновенной проституткой-выскочкой, ставшей банальной жертвой своих более могущественных конкуренток. Легендарный Рихард Зорге, много десятилетий считавшийся самым главным советским разведчиком, своей деятельностью гораздо больше пользы, скорее всего, принес американцам, предоставив прекрасный повод президенту Рузвельту расправиться не только с “подвернувшейся под руку” (или скорее “под ногу”) Японией, но в первую очередь с главным своим врагом — Британской империей. Что до “обросшего славой” Клауса Фукса, якобы виртуозно укравшего у того же Рузвельта из под самого носа секрет атомной бомбы, то ныне эта личность предстала перед нами самым настоящим козлом отпущения — почти “доказано” уже, что Рузвельт подарил этот секрет своему самому задушевному приятелю Сталину еще до того, как Фукс вообще узнал о существовании практической возможности расщепления ядра атома. И пусть кто-то вопит о том, что современные версии — также всего лишь ВЕРСИИ, но не следует забывать о том, что эти НОВЫЕ ВЕРСИИ пользуются среди сегодняшней любознательной публики гораздо большей популярностью, нежели старые, давно всем надоевшие. Вполне возможно, что лет через тридцать окажется, что никакой Маты Хари в природе не существовало, а ее образ являлся чисто собирательным, наподобие юлиан-семёновского Штирлица-Исаева, что Рихард Зорге — псевдоним высокопоставленного японского самурая-провокатора, предоставившего простаку-Гитлеру некие “достоверные” данные, заставившие последнего вторгнуться в пределы Советского Союза в самый неподходящий для Сталина момент, а Клаус Фукс был не советским шпионом, а американским, и украл бомбу не у Рузвельта, а у Сталина в пользу первого еще до войны. Разницы между всеми этими версиями нет совсем никакой — наиболее здравомыслящими журналистами уже давно подмечено, что всё в мире происходит не так, как необходимо для человеческой истории, а именно так, как того хочет в определенный момент оплачивающая газетную информацию публика.

И на самом деле — что в наше суматошное время есть историческая истина? Кто эти люди, которые выдают себя за ученых исследователей-историков и ломают копья, пытаясь доказать что-то, что в никаких доказательствах по большей части не нуждается? Почему практически любая “непреложная” историческая истина подвергается коренной ревизии каждую тысячу, сотню, а то и десяток лет? Однозначно верных ответов на эти вопросы нам не сформулировать, учитывая изменчивость представлений всего человечества не только на окружающий его мир, но и на собственную историю. В таком случае остается разве что принять на вооружение такое знакомое всем понятие, как АЛЬТЕРНАТИВА.

Научное понятие этого термина таково: альтернатива — это необходимость выбора одной из двух или нескольких взаимоисключающих возможностей. К исторической науке альтернатива, по мнению некоторых наиболее трезвых специалистов, подходит более всего, принимая во внимание царящий в умах потребителей массовой культуры разнобой и невозможность стопроцентного доказательства какого-либо варианта исторической истины предвзятыми в своем подавляющем большинстве учеными-историками. Все в мире, как известно, относительно. Не составляет счастливого исключения и проблема “дел минувших дней”. Если разложить все версии какого-то одного исторического события по полочкам, классифицировать их не по правдоподобности, а исключительно по типам и категориям, сохраняя, так сказать, историческую объективность, то получится весьма интересная картина: из зловонного болота наша история в один прекрасный миг превратится в цветущий сад, и тогда весьма определенно можно говорить о самом настоящем историческом Эдеме, где и волки будут сыты, и овцы целы. Каждый из обитателей этого Эдема сможет выбрать плод себе по вкусу, и даже если и возникнут какие-то трения между приверженцами отдельных версий, то это будет выглядеть не столь принципиально, как если бы доминировала какая-либо одна идея. Альтернатива тем и хороша, что позволяет рассматривать историю не как свершившийся факт, заключенный в позолоченный мавзолей и выставленный на обозрение праздным зевакам забальзамированный труп дряхлого старца, вокруг которого циркулируют претендующие на правдоподобие сплетни и слухи, а как вечно свежую и прохладную струю родниковой воды — кому от этого станет хуже, кроме тех, которые спят и видят, как бы половчее присвоить себе все достижения человеческой цивилизации, не сильно при том напрягаясь?

Но вернемся на землю. Альтернативная история как была, так и остается уделом исключительно так называемой “желтой прессы”, а так называемые “серьезные историки” успешно держат оборону, поворачивая историю только в им выгодное русло. Самое интересное, что некоторые такие историки предпочитают даже допустить происхождение человека не от обезьяны, а от Адама и поверить в весьма многообразные (и столь же бездоказательные) библейские чудеса, чем акцентировать свое внимание на более тщательном изучении наиболее принципиальных моментов человеческой истории, и в частности — истории международного шпионажа. В последнее время и в среде самих “апологетов истины” нет общего мнения на такие вопросы, как результаты воздействия деятельности разведки на основные политические решения за последние 100 лет — один всезнающий “мэтр” утверждает, например, что советская разведка была лучшая в мире, другой это отрицает, противопоставляя гитлеровскую, третий — японскую, а четвертый уверенно заявляет, что против американского ЦРУ не попрут все разведки мира вместе взятые. И при этом ни один из этих знатоков и не подозревает, что в своих исследованиях пользуется исключительно данными, принципиально ничем не отличающимися от данных, использующихся презираемой ими “желтой прессой”. Как можно догадаться, не напрягая излишне собственного воображения, отдельно взятая историческая истина, как и отдельно взятый закон математики, к примеру, не может иметь множественного толкования, и каждый, кто утверждает, что он умнее и сообразительнее своих коллег, рискует попасть в разряд самых откровенных фальсификаторов. Вот тут и следует приступить к рассмотрению некоторых особо показательных примеров.

Широко ныне известный певец нашей отечественной военной разведки (ГРУ), бывший советский шпион Виктор Суворов, в одном из своих замечательных трудов утверждает, что гитлеровская разведка была самой бездарной разведкой во все времена, мало того, он подкрепляет эти свои утверждения убийственными доказательствами. Думающий человек, изучив даже малую часть этих доказательств, придет к аналогичному выводу, но тем не менее после этого в мире всё равно останется немалое количество дураков, которые и не подумают принять очевидное, а будут изучать доказательства, приводимые в своих эпохальных мемуарах другим “историком”, бывшим начальником управления шпионажа и диверсий службы безопасности СД третьего рейха — небезызвестного Вальтера Шелленберга. Эти доказательства, конечно же, также убийственны, как и доказательства Суворова, но доказывают они совершенно обратное утверждаемому одним из лучших отечественных (невзирая на иноземное гражданство) историков-аналитиков последнего десятилетия. И пусть твердят, что недобитому фашисту вряд ли можно доверять хоть в чем-то, но все же непонятно, на каких основаниях “беженец” Виктор Суворов может считаться компетентнее и честнее Вальтера Шелленберга? Если уж сравнивать до конца, то Шелленберг, в отличии от Суворова, клятвопреступником не был никогда, и на официальной лжи его не смогли уличить даже безответственные в своих утверждениях журналисты. Из этого не следует, конечно, что шпиону-перебежчику меньше веры, но отвергать версии нациста, честно пострадавшего за идею (пусть и ужасную), тоже не годится.

Другой пример взят из совсем иной оперы, но он также показывает, что материалы, которые представляют нам некоторые компетентные (по словам других компетентных) историки, могут быть сфабрикованы по тем же рецептам, какие применяют и фальсификаторы из “желтой прессы”. Имена советских биологов-генетиков Н.И.Вавилова и Т.Д.Лысенко известны не только специалистам-агрономам, но и более-менее образованным людям. Несколько меньшее число любознательных прекрасно осведомлено об основных причинах, побудивших этих двух крупных в своей “епархии” ученых скрестить шпаги в защиту двух разных, хотя и одинаково верных (на то время) концепций “наследственности, изменчивости и видообразования организмов а также биологических основах селекции растений”. Тогда победило учение Лысенко, и с тех пор оно использовалось в народном хозяйстве без малого треть века, пока до генетики не добрался “разоблачитель сталинских преступлений” Никита Сергеевич Хрущев. Пострадавший от Сталина Вавилов был реабилитирован (правда, посмертно), Лысенко же пострадал от Хрущева и был “уволен без выходного пособия”, а его так называемую “лысенковщину” объявили вредной для советской науки ересью. Это помешало, правда, разоблачить “сталинского прихвостня” до самого конца и посадить в тюрьму, и про чудеса дедушки Мичурина (на революционных опытах которого Лысенко и создал свою теорию) учителя в школах рассказывали своим любознательным и восприимчивым к любым идеям ученикам еще несколько десятилетий спустя после разоблачения “вредителя”. Да, “лысенковщина”, по мнению многих светил с мировым именем, нанесла огромный вред советской генетике, но, спрашивается, почему такие же самые светила прошлого столько десятилетий считали ее истиной в первой инстанции? Почему потребовалось вмешательство не природы, а политиков (причем политиков не высшего, можно сказать, пошиба), чтобы выяснить, что доминировавшая десятилетия подряд теория (научная версия) в корне неверна, и каким таким образом социалистическое сельское хозяйство, развивавшееся столько времени по “неправильным” законам, вообще дожило до наших дней?[180] И кто даст гарантию, что в один прекрасный момент не окажется, что оба учения — и Вавилова, и Лысенко — совершенно безосновательны, и какой-нибудь агроном Иванов или Петров обрушит на нас третью, “наиболее правильную” версию, которая с помощью заседающего в правительстве Сидорова (которому Иванов или Петров приходится приятелем, или даже родственником) будет тут же принята в качестве официальной, а с ее противниками поступят точно также, как в свое время с предшественниками чересчур талантливого агронома, возмечтавшего стать “патриархом отечественной науки”?

Приведенные примеры показывают, что историческая истина так же изменчива, как и синее море в бурном океане, что очень часто события, отстоящие от настоящего времени буквально на дни, часы и даже минуты не имеют однозначной трактовки, а то и вовсе преподносятся в совершенно ином не только качестве, но и воплощении. Кто сейчас сможет даже приблизительно сказать, что именно произошло в Баренцевом море в 200 милях севернее Мурманска 14 августа 2000 года? Кто сейчас заявит под самой страшной клятвой на свете, что в точке с координатами 69*40” с.ш. и 37*35” в.д. на морском дне на глубине 100 метров до недавнего времени лежала атомная субмарина именно под названием “Курск”? И кто сможет дать свою собственную голову на отсечение, что именно в тот день и именно в том месте ВООБЩЕ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИЛО? Все данные, которыми оперируют “наиболее осведомленные” информаторы, имеют свойство самых настоящих ВЕРСИЙ, и каждая из этих версий имеет право на существование, хотя по большей части среди них истины может и не оказаться. Вполне возможно, что этой истины никогда не узнают даже те, кому по должности она обязана открыться прежде всего. И тем не менее ни одна из версий, коли уж она возникла, не может отвергаться какими бы то ни было “мыслителями”, пока ее несостоятельность не будет доказана фактами, не способными вызвать сомнения даже у самого отъявленного скептика. И пусть этот скептик окажется банальным идиотом, но не будем забывать, что даже у банального идиота имеется соображение, хоть и примитивное, но с помощью которого он вполне способен различать более-менее заметные противоположности.

Итак, уяснив себе, что понятия “научные круги” и “желтая пресса” — всего лишь два разных наименования одного и того же явления, можно перейти наконец к изучению материалов по темам, которые издавна считаются наиболее подверженными фальсификации. Каждый шпион, выйдя в отставку или перебежав во вражеский стан, считает за прямую обязанность настрочить том, другой, а то и целую серию так называемых “мемуаров”, которые, по общему мнению заинтересованных “специалистов”, являются всего лишь разновидностью рассказов капитана Врунгеля или барона Мюнхгаузена. Примечательна в этом плане история бывшего советского шпиона Олега Калугина, который в 1993 году угодил в английскую тюрьму за соучастие в убийстве болгарского писателя-иммигранта Эмиля Маркова, совершенного якобы по приказу КГБ. Поводом для обвинения Калугина послужили его собственные мемуары, однако бывший шпион отвертелся от наказания, заявив, что вся его писанина — сплошная выдумка с целью подзаработать. Какое отношение останется у любознательного читателя к ценности этих “мемуаров”, можно себе только представить, однако сочинения обиженного на Советскую власть по-прежнему пользуются невероятным коммерческим успехом. Невероятно, но это факт — всякая информация, даже на самые, казалось бы, серьезные темы, ценна не столько содержанием, сколько выгодной формой. В этом случае Калугин выступил не как очевидец или участник событий, а как весьма искусный беллетрист, создатель популярных боевиков на уровне знаменитого сочинителя Яна Флемминга.[181] И хотя он прилюдно об этом заявил, рассказанные им истории о “злодеяниях” КГБ вошли практически во все учебники для повышения квалификации и расширения кругозора начинающих современных шпионов.

В данной книге вы найдете истории, которые если и были кем-то когда-то сочинены, то опровергнуть их практически невозможно по той самой причине, что на них не существует “компромата” — они взяты из источников, которые сами в свою очередь, по замыслу неизвестных авторов, должны были послужить в качестве этого же самого “компромата” на другие события, широко известные общественности. Более того — эти истории настолько прекрасно вписываются в общую картину мировой истории, что даже самый заядлый разоблачитель всяческих мифов сто раз подумает, прежде чем решит попытаться подвергнуть сомнению заложенные в них факты. Это, конечно, не говорит о том, что истории эти достойны занять место в каких бы то ни было учебниках, но выбирая во что верить, любой здравомыслящий потребитель исторической информации отнесется к предложенному материалу с определенным интересом. В любом случае ему больше просто ничего иного и не останется.

Часть 1. История с филателией

Перед вами история, которая с равным основанием может считаться и шпионской, и филателистической. В среде филателистов эта история получила хождение еще в незапамятные, можно сказать, времена, и долгое время служила эталоном, по которому оценивались прочие преступления на ниве филателии. К истории шпионажа она до определенного времени не имела совсем никакого отношения, но один за другим стали раскрываться секретные архивы, и выяснилось, что филателистическая окраска этой истории — самая настоящая шапка-невидимка, скрывающая в себе чисто шпионское нутро. Вообще-то шпионаж — вещь, в чистом виде никогда не существовавшая,[182] и почти всегда маскирующаяся более заурядными аспектами человеческих и общественных отношений и проблем. Чаще всего шпионские истории используются сочинителями детективных романов, чуть реже — любовных, в данном случае пришлось прибегнуть к услугам филателистической науки. Так что необычный окрас этой истории не должен сбивать читателя с толку — эта самая настоящая шпионская история, под какой бы личиной она не подавалась.

Глава 1. Гавайи, два цента

…Итак, дело происходило в 1892 году, а точнее — 12 июня. В тот день на своей парижской квартире был найден задушенным некий Гастон Леру, богатый рантье, и следователь криминальной полиции Жюль Массар, пытаясь разобраться в этом убийстве, быстро зашел в тупик: он никак не мог выяснить мотивы преступления. Дело в том, что в доме богача вроде бы ничего не пропало, все вещи, деньги и драгоценности, которыми буквально был набит дом, были на месте. Немного поразмыслив над открывшимися обстоятельствами, Массар сделал выводы, что грабителя интересовала только одна какая-то вещь, о существовании которой скорее всего знали только двое — убитый и убийца.

Вооруженный этим соображением, полицейский обыскивает квартиру более тщательно, чтобы наткнуться хоть на какое-то упоминание о похищенной вещи, и случайно обнаруживает альбом почтовых марок с полной описью коллекции, который был спрятан в потайном отделении книжного шкафа. Опросив некоторых знакомых убитого, Массар узнал, что Гастон Леру был страстным коллекционером, и в отличии от своих коллег интересовался исключительно марками экзотических стран.

…Массар не был филателистом, но все же был немного знаком с миром почтовых марок, и потому, тщательно изучив опись коллекции, обнаружил, что из альбома исчезла одна из марок Гавайских островов, выпущенная почтовым ведомством этой страны еще в 1851 году. Детектив мигом сообразил, что марка эта, по всей вероятности, настолько ценна, что вполне может подвигнуть на убийство. И на самом деле, пообщавшись с филателистами, полицейский выяснил, что пропавшая марка является огромной филателистической редкостью, потому что существует в одном-единственном экземпляре. Речь идет о негашеном экземпляре первой в истории гавайской почты марке достоинством в 2 цента — в то время, как гашеные экземпляры сохранились в некотором количестве, чистый двухцентовик стал самым настоящим уникумом,[183] а соответственно цена на него на филателистическом рынке может быть установлена именно такая, которую будет готов заплатить за нее любой богатый коллекционер.

Массар, не теряя времени, стал наводить справки у всех парижских марочных торговцев, но убийца никому из них пропавшую марку еще не предлагал. Тогда он начал соображать дальше, и наконец подумал о том, что марка могла быть похищена вовсе не для перепродажи — в противном случае вряд ли бы убийца не соблазнился бы драгоценностями, которые в квартире Леру лежали открыто. Украсть марку, подумал Массар, мог только такой же коллекционер — не иначе, и в таком случае ее следы на филателистическом рынке искать совершенно бессмысленно. Следователь снова стал опрашивать филателистов насчет того, кто мог быть заинтересован в приобретении драгоценных “Гавайев” больше всего, и тут впервые всплыло имя некоего Гектора Жиру.

Гектор Жиру был богатым парижским коммерсантом, еще более богатым и респектабельным, чем сам Леру. К тому же оба богача были добрыми друзьями, но Массар уже отбросил прочь всякие сомнения — Жиру, также как и Леру, был страстным коллекционером марок всяких экзотических стран, а инспектор из своей богатой практики прекрасно знал, на какие злодейства порой способен одержимый коллекционер, лишь бы заполучить вожделенный предмет в свою коллекцию. Правда, у Массара не было вообще никаких доказательств того, что Жиру был именно одержимым коллекционером, но добыть такие доказательства полицейскому необходимо было прежде всего. Или же распрощаться с мыслью уличить убийцу в совершенном преступлении.

Итак, следователь Массар решил пойти ва-банк. Несколько недель он посвятил изучению филателии и некоторым особо необходимым навыкам начинающего коллекционера. Затем на каком-то филателистическом празднике он познакомился с Жиру, представившись ему провинциальным собирателем марок, и сказал коммерсанту, что приехал в Париж специально для того, чтобы увидеть знаменитого мсье Жиру и почтительно просить его поделиться секретами филателии. Мэтр Жиру был польщен. Первая часть плана была выполнена, и вскоре скромный провинциал и блестящий парижанин стали неразлучными друзьями.

…Однажды полгода спустя почтительный “ученик” завел разговор о различных филателистических редкостях и как бы невзначай упомянул о первой марке Гавайских островов. С жаром провинциала он стал утверждать, что в каталогах допущена ошибка, и негашеного экземпляра данного двухцентовика вообще уже не существует. Сначала Жиру не возражал, но затем, умело втянутый в дискуссию хитрым сыщиком, позволил себе усомниться в такой непонятной осведомленности оппонента. Массар, почувствовав, что наживка может вот-вот сработать, принялся умело играть на самолюбии филателиста. Он заявил, что если бы чистый экземпляр “Гавайи, 2 цента” существовал на самом деле, то об этом стало бы известно марочным торговцам, тогда как от них до сих пор не поступало никаких сведений. Много чего еще наговорил законспирированный полицейский уязвленному Жиру, но наступил момент, когда тот не выдержал и достал альбом с заветной маркой.

“Ученик” был поражен. Он давно ждал этого момента, но тот все равно наступил слишком неожиданно. На репродукции марка выглядела не так впечатляюще, как в оригинале, но Массар, далекий от филателии как от вида искусства, поневоле залюбовался ею, однако тут же спохватился и поинтересовался у Жиру, давно ли эта марка у него? Наверное, мсье Жиру выложил за сей уникум баснословную сумму денег? А может быть, как это ни трудно предположить, мсье Жиру нагло обманули и вручили весьма тонкую подделку?

Легенда гласит, что страшно возбужденный Гектор Жиру тут же доказал инспектору подлинность марки, а затем сказал, что купил ее несколько лет назад. “Впрочем, вы все равно не поверите, — добавил он, — Я к вашим услугам. Да, Леру не хотел продать мне марку ни за какие деньги, и потому я задушил его…”

…До нас дошли сведения, что на суд над убийцей собрался весь Париж — ведь мсье Жиру был любимцем “высшего общества”. Перед тем, как выслушать смертный приговор, он сказал:

— Я догадывался, кто он на самом деле, мой ученик. Но я не мог не похвастать, что ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ экземпляр негашеных “Гавайев” имеется только у меня!

Гектора Жиру на этом громком процессе защищал один из лучших адвокатов Парижа — Пьер Гурльт. Гурльт говорил о том, что его подзащитный убил мсье Леру в припадке умоисступления, и потом искренне лил слезы над могилой друга, а еще он уверял достопочтимую публику, что обвиняемый — примерный семьянин, очень любит комнатных собачек, всегда честно ведет свои дела и вообще один из уважаемых членов общества… Дамы лили слезы, расчувствовался и сам судья, но закон есть закон, и потому незадачливому обладателю уникального клочка бумаги пришлось получить по заслугам. Эта история терзала умы и сердца любознательной публики более ста лет, пока не выяснились новые обстоятельства, заставившие взглянуть на все это дело совсем с другой стороны. И в итоге оказалось, что…

Впрочем, все по порядку.

Глава 2. Появление двойного агента

Для начала желающему узнать истинную подоплеку приведенной выше истории следует уяснить себе одну немаловажную для нашего расследования вещь — многие детали этой истории выдуманы и “выпущены в свет” известным французским писателем-детективщиком, автором знаменитого романа “Убийство в Желтой Комнате” Гастоном Леру, а имена персонажей “в оригинале” были совсем другими. Но после смерти Леру произведение о “филателистическом убийстве” почему-то забыли включить в собрание его сочинений, а по свету стала гулять “весьма достоверная” байка о каком-то “однофамильце” писателя, убитом якобы из-за весьма ценной марки. Опровергать эту байку никто не спешил, все вышло наоборот, рассказ о мытарствованиях “гавайского уникума” вскоре заполонил все филателистические издания в качестве убедительного примера той фантастической силы, с которой воздействуют почтовые марки на некоторых особо азартных и неустойчивых в моральном плане коллекционеров. Спору нет, некоторые почтовые марки на некоторых не вполне уравновешенных коллекционеров и на самом воздействуют с поистине фантастической силой, но вряд ли более-менее здравомыслящий человек поверит в то, что на этой почве сходят с ума по-настоящему. С ума можно сходить только из-за денег, которые сулят эти марки, между тем как вымышленный “Гастон Леру” проявил верх немыслимого безумства, совершив преступление, которое “имеет право на жизнь” исключительно на страницах захватывающих романов или на экранах кинотеатров.

Вторая неувязка, которая делает “этюд” Гастона Леру (писателя, имеется в виду) неправдоподобным, заключается в том, что в 1892 году, согласно английскому филателистическому журналу “Gibbons Stamp Weekly”, негашеных гавайских “двухцентовиков” в мире насчитывалось не менее трех десятков (а то и втрое больше, судя по данным некоторых других, хотя и менее компетентных изданий), и цена за каждый экземпляр не была баснословной — в каталоге известного филателистического магазина “Golden Stamp” значилось всего 160 фунтов стерлингов — знаменитый “Голубой Маврикий”, к примеру, по тому же каталогу стоил тогда более чем в сто раз дороже! Из-за такой “заурядной” почтовой “редкости”, сами понимаете, пойти на преступление мог только отчаявшийся маньяк-сумасброд, но никак не уважаемый член парижского общества, который к тому же очень любил комнатных собачек.

И третье. С этим самым “гавайским двухцентовиком” связана история более зловещая, чем какое-то банальное убийство на почве “крайне выраженной филателифилии”. И деньги в этой истории играли далеко не первую роль. Можно даже сказать, что они не играли совсем никакой роли, если не считать оплаты услуг некоторых действующих лиц. Ведь дело происходило во Франции, и в те самые времена, когда между французами и немцами, самыми заклятыми врагами со злопамятного 1870 года, когда на Францию императора Наполеона III обрушился “карающий меч” в виде безжалостной прусской армии, существовали такие непримиримые отношения, которые служили самой идеальной питательной средой для всякого рода шпиономании и злоупотреблений в чиновничьей среде обеих стран — и побежденной, и победившей.

…Ровно два года спустя после раскрытия преступления, совершенного Гектором Жиру, путем убийства своего приятеля завладевшего редкостным экземпляром экзотической почтовой марки, во Франции начал раскручиваться политический скандал, впоследствии известный как “дело Дрейфуса”. Прямого отношения к нашей истории это “дело” не имеет, однако оно как нельзя лучше символизирует многие социально-политические процессы, происходившие в тогдашнем французском обществе, и которые явились одной из причин появления так называемого “дела Жиру”. Ненависть рядовых французов к обложившей их непосильной контрибуцией Пруссии была так велика, что позволила французской аристократии под шумок обделывать свои собственные делишки, которые в рамки закона зачастую не то что б не укладывались, а и вовсе эти рамки игнорировали вместе с самим законом.

Главным героем намечающегося исторического расследования является некий Жак Ленуар, отставной унтер-офицер французской армии, к которому летом 1890 года обратился парижский агент германской секретной службы Юрген Блюм с предложением пошпионить в пользу Германии. Блюм прекрасно знал, что и кому предлагал, так как Ленуар, обремененный многочисленной семьей, находился в так называемой почетной отставке, не предполагающей выплаты хоть какой-нибудь пенсии, и потому француз, что называется, шлялся по Парижу и без дела, и без денег, и даже без всяких перспектив. Немец предложил Ленуару выгодное дело, и тот без всяких раздумий согласился, даже не скрывая от агента, что предложение Блюма — это его последняя надежда выкарабкаться. Блюм мог быть доволен — француз “клюнул”, но он тогда еще не мог предполагать самого неприятного для себя во всем этом деле — это того, что Ленуар нуждался в деньгах настолько сильно, что щедрый немец играл в родившемся в его голове плане далеко не ведущую роль.

На следующий же день после знакомства с Блюмом Ленуар написал военному министру Франции письмо, в котором детально изложил сказанное немецким агентом и внес предложение использовать немца для дезинформации тех, кто этого немца послал, а также — чем черт не шутит — попытаться использовать информацию, которую удастся у немца получить. После этого он собственноручно отнес письмо в министерство и стал терпеливо ждать ответа.

Ответ последовал без проволочек. Начальник французского генерального штаба генерал Франсуа Буадефр, на рассмотрение которого тотчас передали послание Ленуара, прекрасно знал, что Блюм является одним из лучших и опасных германских агентов во Франции, и потому быстро сообразил, что у французского унтер-офицера действительно на плечах голова, а не подставка для шляпы. Если Ленуар сумеет завоевать полное доверие Блюма, размышлял Буадефр, тогда с немцами можно начать вести действительно интересную игру, которая может увенчаться в итоге новым, более головокружительным витком карьеры самого генерала. Он вызвал Ленуара и после недолгого собеседования сообщил ему, что записывает его в “отдел статистики” при генеральном штабе и отныне “двойному” шпиону будет идти приличное жалование.

Это было как раз то, чего добивался Ленуар: отныне он получил шанс избавиться от надоевшей уже нищеты. Двойной оклад — и от французского командования, и от немецкого — позволял изобретательному “предателю” жить припеваючи. Однако новоиспеченный агент должен был вызвать полное доверие немца, для чего ему следовало поставлять ему именно ту информацию, которую от него ждали. Блюм немедленно после вербовки буквально засыпал своего нового информатора всевозможными анкетами: немцев интересовали в первую очередь мобилизационные планы и планы французских укреплений на франко-германской границе, а также схемы вооружения, разработанного и проверенного, но еще не введенного в строй, и потому грозящего стать неприятным сюрпризом для немецкой армии в случае нового вооруженного конфликта. Было в тех анкетах также много других важных вопросов относительно французских военных секретов, и потому вскоре почти все сотрудники Второго бюро французского генерального штаба (разведки) были привлечены к сочинению ответов, способных заинтересовать немцев.

Однако при всем при этом игра, затеянная французами, могла в любой момент обернуться против них самих. И хотя “донесения”, которые Ленуар передавал Блюму, перед этим неизменно представлялись на одобрение лично начальнику генерального штаба, в них наряду с дезинформацией содержалось и немало верных сведений, иначе немцы очень быстро распознали бы подделку и предприняли свои контрмеры. Все это попахивало самой настоящей изменой невзирая на цели, с которыми дело затевалось, и в случае утечки информации “на сторону” (то есть за пределы разведывательного ведомства), любой из этих “игроков” (а то и все сразу во главе с начальником генерального штаба) мгновенно могли быть привлечены к суду на основании старого, но грозного французского закона о выдаче конфиденциальных документов, касающихся национальной обороны, иностранной державе.

Впрочем, это вовсе не беспокоило тогда французскую разведку. Игра хоть и была опасна, но стоила свеч, потому что, как написал впоследствии Ленуар в своих мемуарах, он передал своим соотечественникам немало ценных сведений о системе и целях немецкого шпионажа во Франции, чем помог до известной степени противостоять этому самому шпионажу своей контрразведке, и попутно выведал (в основном путем анализа поступающих анкет) многие военные секреты Германии, чем облегчил работу французской разведке.

Глава 3. Шантажист поневоле

…Три года продолжалось “сотрудничество” Жака Ленуара с Юргеном Блюмом, покуда вдруг к Франсуа Буадефру не поступили сведения, что унтер-офицер работает вовсе не на французскую сторону, а на германскую. Одному из агентов контрразведки совершенно случайно удалось перехватить зашифрованную депешу Ленуара, адресованную не Блюму, а самому Максу фон Шварцкоппену, германскому военному атташе в Париже. Также совершенно случайно эту депешу удалось расшифровать, и французская контрразведка с неприятным удивлением узнала, что Ленуар, на услуги которого за три года и вообще на всю “контршпионскую” затею с его участием были ухлопаны поистине астрономические средства, являлся одним из самых эффективных агентов злейшего врага Франции — Германии. В расшифрованной депеше содержались исчерпывающие сведения о новейших французских корабельных 340-мм орудиях, которыми должны были быть оснащены четыре только что построенных и введенных в состав флота броненосца типа “Тулуза”…

Только тут начальник генерального штаба Буадефр осознал, в какое дерьмо вляпался, затеяв эту всю возню, и увидел опасность, которая ему грозила в связи с разоблачением Ленуара. Тщательно все взвесив, он приказал ликвидировать “двойного агента”, но Ленуар каким-то образом пронюхал о готовящемся покушении и при встрече с Буадефром предупредил его, что б не вздумал рыпаться, иначе материалы, касающиеся “игр” с немецкими генштабом попадут прямиком в прессу, причем не только во французскую. Впервые в жизни всемогущий генерал почувствовал себя одураченным, и кем — несчастным унтер-офицером, который за три года до этого буквально умирал с голоду без средств к существованию. Однако делать было уже нечего — шантажист выбрал самый подходящий для своих угроз момент: именно в это самое время происходили некоторые замещения командного состава в военном ведомстве, и Буадефру подобная реклама абсолютно не была нужна. Он ограничился тем, что приказал провести тщательное расследование с тем, чтобы выяснить источники поступающей к Ленуару секретной информации.

Выйти на эти источники французской контрразведке, к немалому удивлению Буадефра, не удалось. К тому же Ленуар упрямо твердил о своей непричастности к утечке действительно секретных данных, заявляя, что его просто-напросто подставили, и утечку следует искать в самом ближайшем окружении генерала. Сначала Буадефр не поверил ему, но после того, как секретной службе удалось перехватить еще две депеши с не менее убойным содержанием, к отправке которых Ленуар не мог быть причастен по причине своего заключения в парижской военной тюрьме на улице Шерш-Миди, в душу генерала закралось сомнение. Он подверг тайной проверке своё окружение, и остановился на одном кандидате — это был сотрудник генерального штаба майор Гектор Жиру, который за год до описываемых событий вернулся с Гавайских островов, где исполнял обязанности военного атташе Французской республики.

…Возвращение Жиру во Францию было связано с оккупацией Гавайских островов американцами, которые свергли королеву Лилиукалани и провозгласили марионеточную республику во главе с проамерикански настроенным президентом Эльми Дали. Американцы выслали Жиру, которого подозревали в шпионаже в пользу Германии, имевшей на Гавайские острова свои виды, но во Франции эти подозрения не распространились, потому что у бывшего атташе оказались хорошие связи в правительстве, дополненные блестящим послужным списком.

Для Буадефра положение становилось угрожающим вдвойне: Жиру был посвящен в гораздо большие тонкости “игры”, чем Ленуар, а потому был не в пример более опасен, нежели унтер-офицер. На счастье, Жиру был, несмотря на свое довольно высокое положение, человеком весьма недалеким и напыщенным сверх всякой меры, что облегчало наблюдение за ним, к тому же у генерала было несколько серьезных единомышленников — профессиональных контрразведчиков, специалистов в своем деле, которые к тому же ради сохранения необходимой секретности были готовы на все. Жиру, правда, затаился после перехвата депеш, которые вовсю постарался приписать Ленуару, но после некоторой проверки его деятельности, организованной в тайне от многих других работников контрразведки, генералу стало ясно, что его помощник в списке подозреваемых должен стоять именно под № 1.

Так как к Жиру было трудно подступиться с любой стороны, принимая во внимание щекотливое положение, в котором оказалось всё Второе бюро французского генерального штаба, Буадефр решил не торопиться и выждать. “Игра” с немцами посредством “двойного агента” Ленуара становилась бессмысленной, но так как теперь следовало во что бы то ни стало решить внутреннюю проблему, Ленуару придавалось особое значение. Его выпустили из тюрьмы, не сообщив, однако, истинных причин освобождения, и генерал принялся разрабатывать комбинацию, которая была призвана убить, так сказать, двух зайцев сразу. Честно говоря, Буадефр не до конца верил в непричастность своего “двойного агента” к германскому шпионажу во Франции — Ленуар имел доступ кое к каким французским военным секретам, которые немцев не заинтересовать не могли никак, и хотя у них во французском генеральном штабе имелся более сильный агент (Гектор Жиру), но Ленуар мог быть им необходим хотя бы для перепроверки некоторых сведений, поставляемых майором, и наивно было бы полагать, что унтер-офицер не соблазнится такой существенной прибавкой к своему “двойному” жалованию — по большому счету Буадефр и сам не являлся особо истинным патриотом своей Франции, а что уж тут говорить о нижнем чине, обремененным постоянными заботами о своей немалой семье? Короче, с некоторых пор генерал стал сомневаться в лояльности окружающих, особенно учитывая то, с какой легкостью немецкой разведке всегда удавалось вербовать агентов во всех слоях французского общества, включая сюда и саму французскую секретную службу…[184]

Комбинация, к которой решил прибегнуть генерал Буадефр, заключалась в физическом устранении Жиру, причем все следовало сделать так, чтобы предатель до самого конца ни о чем не догадался и не решил принять меры наподобие тех, которые предпринял хитрец Ленуар. Естественно, наиболее желателен был “несчастный случай”, но на худой конец годился любой способ, лишь бы следы неизбежного расследования не привели ко Второму отделу. Для разработки и проведения столь ответственной операции генерал выбрал двух своих наиболее проверенных единомышленников — это были его заместитель, генерал Мишель Гонза и директор французской охранки Вильям Кошфер. Кошфер, досконально изучив жизнь и деятельность Жиру в свободные от службы часы, а также его привычки и повадки, обнаружил, что майор коллекционирует почтовые марки, то есть является филателистом, и в его распоряжении имеется полная коллекция марок Гавайских островов, собранная им за время пребывания в этом экзотическом королевстве в качестве военного атташе. Кошфер разработал хитроумную комбинацию, которая хотя и требовала значительных капиталовложений, зато в случае успеха гарантировала исключительно “чистый” результат.

Суть дела заключалась в следующем. Филателия в ту пору уже заявила о себе не только как бездумное собирательство, но и как самая настоящая наука, претендующая на все атрибуты, присущие любой науке на свете. Уже в те годы существовала обширная торговая сеть, поставлявшая почтовые марки непосредственно коллекционерам, наиболее известными мировыми фирмами издавались подробнейшие и богато иллюстрированные каталоги, в которых были описаны и систематизированы практически все почтовые выпуски начиная с 1840 года, когда марки впервые начали появляться в официальном обращении в наиболее развитых странах. Изучив некоторые каталоги гавайских почтовых марок, Кошфер в качестве анонимного коллекционера связался со всеми крупными филателистическими фирмами и выразил пожелание приобрести самую первую марку Гавайев — как мы знаем, тогда этот “негашеный гавайский двухцентовик 1851 года выпуска” еще не был редкостью и оценивался более чем скромно по нынешним меркам.

…Очень скоро на анонимный адрес директора охранки стали поступать первые предложения, и в течение двух недель он стал обладателем тридцати экземпляров этого “уникума”. Средства на приобретение марок поступали по каналам Второго отдела французского генерального штаба — как известно, французская разведка и контрразведка, по примеру немцев, никогда не скупилась на оплату услуг своих агентов, вот эти деньги и были списаны на “приобретение” новых “агентов”, которые в ведомостях секретной службы числились под ничего не выражающими именами. Согласно сохранившимся документам, “услуга” “агента Жана Люфьера”, например, обошлась французской казне в 900 франков, “Мориса Бланшара” — в полторы тысячи, “Ивена Боннэ” — во столько же. “Услуги” последующих “агентов” возросли, некоторых даже существенно, но это объяснялось тем, что все новые и новые экземпляры гавайской марки (которые и были зашифрованы под именами несуществующих людей) агентам филателистических фирм удавалось отыскать все с большим трудом, и за последний “двухцентовик” в “коллекцию” Кошфера военному ведомству Франции пришлось выложить уже три с половиной тысячи.

Конечно, в планы “коллекционеров” не входило скупить абсолютно все “Гавайи № 1” — да это и не удалось бы, потому что некоторые коллекционеры, такие, как всемирно известный богач Филипп Феррари,[185] например, со своими экземплярами не расстались бы ни за какие деньги. Но и того, что оказалось в сетях Кошфера, было достаточно — хоть его филателистическая затея и обошлась французской казне почти в сорок тысяч франков, но эти траты были частью плана, призванного спасти от крупных неприятностей не только одного генерала Буадефра, но и репутацию всей французской военщины, а потому дело стоило тех денег, которые были затрачены на его разработку. Когда подавляющее большинство известных экземпляров необходимой почтовой марки было закуплено, в действие была запущена вторая часть плана.

…Так как все закупки производились на имя ни о чем не подозревающего Ленуара, то на сцену настал черед выходить именно ему. 5 декабря 1893 года унтер-офицер получил приглашение майора Жиру “обсудить некоторые не подлежащие огласке дела”, как значилось в приглашении, и аудиенция должна была состояться вечером следующего дня на квартире Жиру, где он проживал один с момента своего возвращения с Гавайев. Заинтересованный Ленуар принял приглашение майора, и на следующий вечер, применив все способы конспирации, он уже стоял у дверей квартиры Жиру. Однако на настойчивые звонки никто не отвечал, и тут Ленуар услышал в квартире какие-то странные звуки. Наиболее искушенный агент моментально сообразил бы, что в этом деле что-то не так, и без лишнего шума ретировался, но Ленуар не был тайным агентом в полном смысле этого слова, так как соответствующей подготовки не получал, к тому же элементарная осторожность человека, замешанного в шпионские дела на этот раз ему изменила, на что и рассчитывали устроители этого маскарада, прекрасно знавшие своего подопечного. Ленуар заметил, что дверь в квартиру майора приоткрылась, вероятно от действия сквозняка, возникшего из-за открываемого окна, он толкнул дверь, подозревая, что в квартиру пробрались грабители, и достав свой пистолет, вошел внутрь.

То, что предстало глазам пораженного Ленуара, не поддавалось описанию. В гостиной на полу в луже крови лежало тело майора Жиру, исколотое ударами шпаги, брошенной тут же. Все в квартире было перевернуто вверх дном, но убийц и след простыл — окно и в самом деле было распахнуто, и на подоконнике имелись следы грязи с башмаков грабителей. Ленуар снова огляделся, и только тут начал что-то соображать, конкретные мысли в его голову, конечно, не лезли, но он вдруг понял, как некстати ему сейчас становиться свидетелем убийства работника генерального штаба и как трудно ему будет доказать свою непричастность к убийству, особенно в свете посыпавшихся на него незадолго до этого обвинений в сотрудничестве с германской разведкой.

И незадачливый “агент” сделал то, что сделал бы любой другой здравомыслящий, случайно оказавшийся на месте преступления, к которому был абсолютно непричастен — он тихо ретировался. Именно на этом “здравомыслии” обреченного агента и строился план хитроумного Кошфера: как лицо, отдавшее секретной службе почти полвека, он вынужден был просчитать всё, чтобы его план не дал осечки, и потому он просчитал даже те действия своей жертвы, о которых сама жертва не смогла бы в нужный момент отдать себе полного отчета. Дальнейшее было делом техники — как только Ленуар очутился дома, заглянув по дороге в бар, что б опрокинуть стаканчик бургундского и успокоить нервы после увиденного на квартире майора Жиру, к нему вломились агенты полиции, и не дав времени на выяснение отношений, увезли его на аудиенцию с директором охранки, который заканчивал последние приготовления к обстоятельной беседе с арестованным по подозрению в зверском убийстве “предателя”.

Как и следовало ожидать, готовый вроде бы к любым проискам своих недругов, Ленуар оказался абсолютно не подготовлен именно к такому повороту событий. У гораздо более опытного Кошфера в запасе всегда было достаточно приемов, чтобы добиться поставленной цели, в том числе и элементарный блеф, с которым он щедро перемешал имеющиеся в его распоряжении факты. А факты были таковы: выбегающего из квартиры Жиру Ленуара видели двое вызывающих доверие свидетелей — это был сосед майора, а также случайный прохожий, возвращавшийся со службы домой. Вдобавок ко всему в квартире Жиру обнаружили отпечатки обуви унтер-офицера, но что самое главное, в кармане его пальто при обыске было найдено письмо майора, в котором он требовал от Ленуара аудиенции.

Письмо, конечно же, было искусной подделкой, а оба свидетеля, были принужденны Кошфером оказаться в нужный момент в нужном месте в связи с разными обстоятельствами, но отпечатки ботинок Ленуара были настоящими — агенты охранки загодя рассыпали перед парадным входом в дом Жиру некоторое количество липкой глины, которая пристала к подошвам Ленуара и таким образом оказалась в комнате убитого. Однако блеф заключался вовсе не в этом, а в том, что Кошфер сделал вид, будто ему совсем наплевать и на судьбу начальника генерального штаба Буадефра, и на репутацию французской разведки в целом, а потому раскрутка “двойного агента” на ниве настоящего предательства пойдет в совершенно неожиданном направлении. Неожиданность же состояла в том, что на квартире Ленуара при обыске был обнаружен филателистический альбом, в котором хранились… гавайские марки выпуска 1851 года достоинством 2 цента каждая, всего 30 штук. Словом, это были те самые марки, на которые военное ведомство потратило почти сорок тысяч франков.

…Альбом с марками принесли сразу же после того, как Кошфер довел до сознания унтер-офицера мысль, что суть убийства майора Жиру следует искать именно в этих марках. Директор охранки и не скрывал того, что Ленуара попросту подставили — это было бы глупо скрывать, но тем самым блеф достигал своей цели: потрясая перед носом Ленуара счетами из филателистических магазинов за подписью самого Ленуара, который их якобы оплачивал, Кошфер убедил арестованного в том, что убийство проще всего свести к банальному ограблению, что очень понравится и журналистам, и французскому генеральному штабу. Все было продумано до мелочей: если Ленуар откажется передать директору охранки все материалы, которыми он намеревался шантажировать генерала Буадефра, то это его дело — вся операция ради того и затевалась, чтобы убрать гнусного предателя Жиру. Дело уже сделано, и Ленуар, по личному плану Кошфера, вместе с простофилей Буадефром станут классическими козлами отпущения, а разведке не повредит некоторая критика в связи с обнародованием факта провала затеянной ею три года назад дурацкой “игры” с немцами — на смену провинившимся придут более достойные люди, которые подобных ошибок допускать уже не будут. Лично Кошферу такой вариант нравится больше, но возможны и другие варианты, при которых обиженных окажется меньше, а Кошфер поимеет выгоду другого характера.

Ленуар кое-что понял из этого монолога, а кое-что — нет. Он никак не мог взять в толк, каким же таким образом Кошфер сможет объяснить публике мотивы убийства — ведь Ленуар не филателист, к тому же вся эта затея с приобретением нескольких десятков хоть и дорогих, но все же не достаточно ценных почтовых марок выглядит несколько громоздко. Кошфер постарался разъяснить непонятливому унтер-офицеру и это: не обязательно быть филателистом, чтобы не попытаться извлечь выгоду из страсти некоторых богачей к коллекционированию почтовых марок, в частности — филателистических редкостей. По данным Кошфера (состряпанных им же со знанием дела), Ленуар действовал в интересах проживающего в Париже филателиста-миллионера Филиппа Феррари, который в тот момент тратил миллионы, доставшиеся ему в наследство, налево и направо (то есть на покупку марок), и особенно его интересовали всякие редкости. Но редкость является редкостью только тогда, когда она и на самом деле редкость, и Ленуар, по плану Кошфера, задумал провести небольшую аферу, чтобы заставить раскошелиться расточительного Феррари на кругленькую сумму. Сорок тысяч франков, необходимые для скупки гавайских марок, сумма, конечно, порядочная, и простому унтер-офицеру, естественно, она не по зубам, однако учитывая возможности ведомства, к которому он был причислен, собрать ее не составляло труда: Кошфер показал Ленуару списки несуществующих агентов, на оплату услуг которых он якобы брал в казначействе Второго отдела деньги. Конечно, скупить все экземпляры какой-то одной, пусть и не очень многочисленной марки с целью создания уникума — дело немыслимое, но в данной ситуации мог сгодиться и простой раритет:[186] в результате незатейливой операции 40 тысяч потраченных Ленуаром франков могли запросто превратиться в миллион, в любом случае без навара изобретательный мошенник от слишком азартного в своем увлечении Феррари не ушел бы.

Насчет кажущейся громоздкости всей операции директор охранки дал своему пленнику такое объяснение: чем более громоздким будет дело, тем больше возможностей запутать его настолько, чтобы невиновный Ленуар всю жизнь прождал окончания следствия за решеткой, если, конечно, в тюремной камере с ним не случится какая-нибудь неприятность. И вообще, во Франции легче, чем в какой-либо другой стране мира запутаться в бюрократической паутине неповоротливой судебной системы даже кристально честному и известному на всю страну человеку, если за дело берутся такие специалисты своего дела, как Кошфер и его коллеги из охранки.[187] Так что сам Кошфер при любом повороте этого дела ничего не теряет, не в пример несчастному Ленуару. Ленуару предложили честную сделку, и отныне его судьба находится в его собственных руках.

“Двойной агент” после недолгих раздумий пришел к такому же выводу и полностью согласился с Кошфером. Не прошло и нескольких часов, как он уже был дома полностью оправданным, а торжествующий Кошфер докладывал генералу Буадефру, что бумаги Ленуара находятся в его руках, и отныне ни генералу, ни военному ведомству ничего не угрожает. Убийство майора Жиру вызвало некоторый интерес у журналистов, но благодаря стараниям Кошфера и его подручных, интерес этот, сразу же направленный в нужное русло, очень скоро угас…

Карьера самого же Ленуара с этого момента претерпела некоторые изменения. Французской разведке услуги “двойного агента” в связи с полным провалом когда-то предложенной им “игры” с немцами были уже совершенно не нужны, и ему предложили приготовиться ко второму почетному увольнению из французской армии. Пенсии в таком случае опять-таки не предусматривалось, но Ленуару предложили единовременную денежную выдачу в размере годичного оклада и бесплатный билет в Бразилию для него и его семьи в один конец. Это было явным нарушением заключенного с Кошфером соглашения, но Ленуар вполне отдавал себе отчет, что еще дешево отделался, и с готовностью принял это предложение. В феврале следующего, 1894 года, трансокеанский лайнер “Нормандия”, вышедший из Гавра в южном направлении, навсегда избавил Буадефра от ходячего напоминания о его фиаско на ниве “контршпионажа”, и более-менее свободно вздохнули все, кто хоть как-то был причастен к этому позорному для престижа Франции дела.

Глава 4. Мемуары на закуску

…Однако с отбытием “Нормандии” из Гавра и началась эта самая пресловутая история с похищением “гавайского двухцентовика”, которую попытался использовать в своих литературных целях писатель Гастон Леру. Он что-то слышал о загадочном убийстве некоего майора Гектора Жиру в Париже в конце декабря 1893 года, и эта история его заинтересовала. Не доверяясь газетам десятилетней давности, Леру, живший тогда в Брюсселе, явился в Париж и обратился прямиком к Вильяму Кошферу, находившемуся в тот момент на заслуженной пенсии. Он получил от него как раз ту информацию, какую тот счел нужным ему предоставить — рассказ под названием “Убийство филателиста” появился в январском номере бельгийского журнала “Крок” за 1903 год, и больше не переиздавался. Таким образом убийцей стал Гектор Жиру, благодаря интересам бывшего директора французской охранки превратившийся в богатого парижского коммерсанта, а жертвой — рантье Госе де Калам, позднее в многочисленных пересказах безответственных болтунов и сплетников превратившийся в самого Гастона Леру.

Спору нет, история вышла привлекательная, однако еще привлекательней она могла бы стать, если бы в свое время кто-то обратил внимание на мемуары некоего Анри Бови, вышедшие в Бразилии на португальском языке перед первой мировой войной, но популярности не снискавшие и потому благополучно позабытые. Настоящим автором этих записок был не кто иной, как сам Жак Ленуар, от которого мы и можем сейчас судить, как в действительности разворачивались события, озаглавленные Гастоном Леру как “Убийство филателиста”. Конец “двойного агента”- неудачника неизвестен: умер он на чужбине, или вернулся в конце концов во Францию — о том мы не знаем. Потомки Ленуара также не дали о себе знать, и потому с этой стороны историю можно считать оконченной. Но остается еще один аспект всего этого дела — филателия, призванный придать всей этой истории наивысшую степень законченности.

…Любой начинающий филателист владеет информацией о том, что “гавайский двухцентовик” 1851 года в чистом (то есть негашеном) варианте существует в единственном экземпляре, и положение это сохранялось как минимум более целого столетия — об этом написано во всех популярных книжках, освещающий этот вопрос. Более информированные специалисты слышали о том, что во время второй мировой войны в оккупированной гитлеровцами Франции появилось некоторое количество “двойников” этого уникума, но сразу же после войны они все были признаны искусно сделанными в “ведомстве Гиммлера”[188] фальшивками и осели в коллекциях наименее щепетильных коллекционеров в качестве неофициальных новоделов.[189] И уж некоторые самые продвинутые исследователи (в основном не принадлежащие к многочисленной когорте собирателей знаков почтовой оплаты) наверняка знают, что “всплывшие” в 1941 году “Гавайи” при надлежащем к ним отношении всяческих экспертов имеют все шансы из фальшивок превратиться в самые настоящие подлинники. Во-первых, ни один из экспертов еще не доказал, что данные марки поддельны на все сто процентов: владея априорной информацией, основанной на “утке”, выпущенной “обиженным” во время первой мировой войны французами Филиппом Феррари, утверждавшем, что единственный экземпляр негашеного “двухцентовика” имелся ТОЛЬКО В ЕГО КОЛЛЕКЦИИ, владельцы практически всех официальных филателистических изданий признают факт наличия только одного-единственного негашеного “гавайского двухцентовика”, который ныне оценивается чуть ли не в десять миллионов долларов (но оценка эта крайне символична, так как данный кусочек ветхой бумажки хранится в коллекции одного из самых крупных филателистических собраний в мире — в Берлинском почтовом музее, откуда он вряд ли когда-то куда-то денется, разве что будет похищен).

Во-вторых, если с пониманием отнестись к мемуарам “Анри Бови”, переизданным недавно в Португалии уже под настоящим именем когда-то написавшего их “двойного агента”, то вполне определенно можно заключить, что все тридцать закупленных когда-то Вторым бюро французского генерального штаба в том далеком 1893 году вовсе не были уничтожены, а исчезли в глубоких и неприступных до поры до времени архивах французских спецслужб, пока те не были “разорены” бесцеремонными временными хозяевами в лице гитлеровских оккупационных властей во время второй мировой войны. Проследить механизм появления “гавайских двухцентовиков” на рынке сейчас сложно, но сложности эти не носят принципиального характера. Труднее объяснить, почему еще тогда, в 1941 году, гитлеровская филателия не соизволила отметить такое событие, как открытие считавшихся утерянными раритетов, а поспешила объявить найденные марки фальшивками. Может быть они и на самом деле оказались фальшивыми, а приведенная выше история — плод досужего вымысла склонного к мистификациям мемуариста?

Но вполне может случиться так, что тут кроется еще одна тайна, место которой на страницах совсем иного труда.

Часть 2. Невероятная одиссея знаменитого самоубийцы

Всем более-менее информированным любителям истории прекрасно известно имя Альфреда Редля — начальника контрразведывательного отдела австро-венгерской военной разведки в 1901-13 годах. Также известна его роль в развязывании первой мировой войны Антантой и относительно успешном ее ведении на начальном этапе Сербией. Хорошо известно и о том, что, разоблаченный благодаря собственной неосторожности, этот архипредатель покончил жизнь самоубийством, оставив предсмертное письмо, полное раскаяния, но мало кто знает, что эта версия, получившая статус официальной — далеко не единственная, и даже не самая правдоподобная. Каким образом ее удалось протащить заинтересованным в качестве таковой в анналы истории международного шпионажа, не совсем понятно, но зато это можно допустить: данная версия на протяжении почти девяноста лет прекрасно отвечала интересам всемирной истории, но настал момент, и она этим интересам отвечать перестала. И как только это случилось, были “отысканы” другие “документы”, согласно которым вся история выглядела несколько (а то и совсем) иначе. И никаких странностей в этом искать не стоит — история не терпит единожды утвержденной трактовки, и если уж появились иные варианты, то статус “незаконнорожденных” к ним вряд ли может быть применён.

Впрочем, “просмотр” всех этих версий на страницах данного труда не запланирован — у нас совсем иные цели, имеющие мало общего с пресловутым “ниспровержением истин”. Предстоящее расследование скорее должно напоминать калейдоскоп, состоящий из имен, событий и фактов, сопутствовавших этому громкому делу, но по разным причинам не привлекших до сих пор внимания целенаправленных “летописцев международного шпионажа”. И в таком на первый взгляд пренебрежительном отношении к делу этих “летописцев” винить вовсе не обязательно, потому что история шпионажа, по большому счету, не является наукой или даже составной частью всемирной истории — это всего лишь “популярная история”, имеющая к науке как таковой такое же отношение, как сказки братьев Гримм — к теориям Альберта Эйнштейна или законам Исаака Ньютона.

А теперь приступим к рассмотрению официальной версии — самой официальной, правильней было бы сказать, потому что в каждой стране мира имеются свои летописцы, приноравливающие всемирную историю к особенностям национального вкуса граждан именно своей страны. Версия взята из книги шефа австро-венгерской секретной службы Максимилиана Ронге, лично знавшего героя нашего “повествования” и знакомого со всеми секретами представляемого им ведомства, и если уж он и исказил эту историю, то наверняка в гораздо меньшей степени, нежели его “последователи”. В интерпретации Ронге всё выглядело так: летом 1902 года майор (тогда еще) Редль, будучи начальником агентурного бюро при австрийском генеральном штабе в Вене, подвергся мощному шантажу со стороны русской разведки под угрозой разоблачения его гомосексуальных связей. Отвертеться бедному майору было никак, и он был вынужден начать продавать свою родину врагам.

…История в шпионской среде банальная, но она привела, как утверждается, к последствиям для Австро-Венгрии поистине катастрофическим. Самой главной задачей австрийского контрразведчика на новой “службе” было оповещение своих новых хозяев о всех агентурных акциях Вены, направленных против России и ее союзников. Целых десять лет продолжалось предательство Альфреда Редля, за эти долгие годы он выдал русским практически все секреты Австро-Венгрии, какие ему только удавалось раздобыть, а раздобыть ему удалось немало. Помимо несметного множества копий всевозможных секретных документов, кодов, шифров, отчетов, карт, графиков, полицейских рапортов, тайных приказов, мобилизационных планов, описаний всех железных и шоссейных дорог, а также списков австрийской агентуры, достоянием русской разведки стала также секретная карта операций против Сербии на случай войны. Последующее изучение этого плана в штабе сербской армии (куда он оперативно был передан из Петербурга) словно рентгеном высветило для сербов стратегическое мышление лучших умов австрийской армии. Когда в 1914 году наконец разразилась война, лучший сербский полководец — генералиссимус Радомир Путник — с помощью своей маленькой армии нанес австро-венгерской армии ряд тяжелых поражений, и вряд ли ему это удалось, если бы не помощь Редля. Попутно австрийский майор (с годами ставший полковником), не допустил утечки в руки австро-венгерской разведки русских планов, выдав своим работодателям десятки и сотни самых лучших шпионов, действовавших на территории России. Словом, это был такой супершпион, о каком мечтали во все времена все разведки всех стран в мире, и просто непонятно, почему австрийская армия не проиграла войну сразу, а вполне успешно сопротивлялась (и даже наступала) целых четыре года первой мировой войны!

Но об этом потом, а пока же остановимся на самой главной версии падения столь выдающегося шпиона. Согласно истории, Редль попался на удочку им самим же введенному приему — сплошной цензуре почтовых отправлений, которая начала действовать в Австрии в предвоенные годы. И дело якобы происходило так.

Глава 1. Преступление и наказание

…2 марта 1913 года в так называемом “черном кабинете”, где обычно производится вся тайная почтовая цензура, полицейским чиновником, имя которого до нас не дошло, были вскрыты два конверта без адреса отправителя, и предназначавшиеся до востребования на главном почтамте Вены. В обоих конвертах находились деньги: в одном — шесть тысяч австрийских крон, в другом — восемь тысяч. Никаких сопроводительных записок к деньгам приложено не было, но чиновника насторожил тот факт, что конверты эти, судя по штемпелям на почтовых марках, пришли из немецкого городка Эйдкунен на границе Восточной Пруссии и России. Этот Эйдкунен был хорошо известен австрийской разведке как перевалочная база всех шпионских резидентур с Запада на Восток и обратно, и потому стало определенно ясно, что выявить получателя этих странных денег не просто желательно, но и крайне важно.

Начальник венской разведки, капитан Максимилиан Ронге, дал указание вернуть конверты на почтамт и отрядил своих лучших агентов проследить за тем, кто придет их получать. В расположенном рядом с почтамтом полицейском участке было установлено сигнальное устройство, от которого протянули провод к окошку до востребования. Как только человек, которому были адресованы деньги, появился бы у этого окошка, дежурный на почте был должен нажать тайную кнопку, чтобы в полицейском участке раздался условный сигнал, а затем ему следовало как можно дольше тянуть с оформлением выдачи, чтобы двое сыщиков, дежурившие у аппарата, успели явиться на почту и задержать получателя писем.

Однако с акцией задержания получателя подозрительных денег вышла задержка почти в три месяца — за ними никто не приходил, и создавалось впечатление, что эти четырнадцать тысяч крон были вовсе никому не нужны. Капитан Ронге, поначалу с еле скрываемым нетерпением ожидавший результатов, к концу мая уже подумывал свернуть столь многообещающую операцию, решив, что шпион, которому предназначались деньги от русских (в этом у него никакого сомнения не было), почуял неладное, заметив слежку за почтамтом, и решил не испытывать судьбу. Помощник капитана, лейтенант Кампф, склонный по своей природе к самым невероятным фантазиям, вполне серьезно предположил, что человек, которому были адресованы конверты, наверняка служит в венской контрразведке, или же имеет в ней своего информатора — этим и можно объяснить тот факт, что за четырнадцатью тысячами крон, которые сами по себе являются суммой порядочной, так никто до сих пор не явился. И хотя в предположении Кампфа присутствовало рациональное зерно, Ронге запретил ему даже думать об этом. Ему стало не по себе при одной мысли о том, что кто-либо из его сослуживцев может служить источником утечки секретной информации.

24 мая Ронге наконец отдал приказ о снятии поста наблюдения возле почтамта и изъятия подозрительных конвертов с деньгами. Однако, не успели агенты приступить к демонтажу сигнализирующего устройства в полицейском участке, как зазвонил звонок, которого они уже совершенно не ждали. Фельдфебель Шепке в этот момент сидел в уборной, а сержант Матушич вышел в ближайшую лавку за сигаретами. Когда оба агента появились наконец перед окошком выдачи на почтамте, почтовый служащий, пославший сигнал, сообщил, что неизвестный только что получил деньги и вышел на улицу. Агенты выскочили вслед за ним, но увидели только отъезжающее от почтамта такси.

Постгассе, на которой располагается венский почтамт, улица весьма оживленная, но, как назло, именно в этот момент на ней не оказалось ни одного пустого такси. На извозчике же догнать быстроходный автомобиль было немыслимо, и поэтому Шепке и Матушич очень скоро сообразили, что самым натуральным образом провалили ответственное задание. Решая, как докладывать начальству о своей вопиющей халатности (как бы там ни было, а звонка они все же дождались), агенты с полчаса топтались на площади перед почтамтом, и тут им несказанно повезло. Матушич первым увидел приближающееся к ним такси, на котором прямо перед их носом улизнул неизвестный с четырнадцатью тысячами в кармане. Таксист вернулся на свою стоянку перед почтамтом, тут-то его и взяли в “оборот” оскандалившиеся контрразведчики.

Не прошло и минуты, как Шепке и Матушич мчались на этом самом таксомоторе к кафе “Кайзергоф”, расположенному в совсем другом конце Вены — именно там таксист, по его утверждению, и высадил интересующего сыщиков незнакомца. По дороге, исполняя профессиональный долг, они тщательно обыскали салон машины, и под сиденьем Шепке обнаружил замшевый футляр от перочинного ножа. Предположив, что эта находка каким-то образом может быть причастна к искомому ими лицу, он сунул футляр в карман.

…Тем временем такси подъехало к “Кайзергофу”, и агенты поспешили внутрь. Однако в этот час в кафе было пусто, и допрос, учиненный кельнеру, показал, что в последние полчаса никто из посетителей в него не заходил. Стало очевидно, что подозреваемый просто сел в другое такси, и разыскав ближайшую стоянку дежурных таксомоторов, Шепке и Матушич выяснили, что некий шикарно одетый господин с подходящими приметами как раз совсем недавно сел в другое такси и уехал. Удача снова улыбнулась сыщикам: один из таксистов совершенно случайно запомнил, что его коллега повез пассажира в отель “Кломзер”, располагавшийся в десяти минутах езды от “Кайзергофа”.

Окрыленные сыщики помчались дальше. Прибыв в “Кломзер”, они первым делом кинулись к портье и поинтересовались у него, не приезжал ли кто-нибудь из постояльцев на такси за последние полчаса. Портье удовлетворил их любопытство, и среди прочих назвал имя некоего Редля, полковника. Шепке и Матушич многозначительно переглянулись. Они прекрасно знали, что лет восемь назад Редль, будучи еще майором, был начальником контрразведывательного отдела военной разведки в Вене, а в 1905 году был переведен с повышением в Прагу, где родился, вырос, и знал там всех и всё. Тогда Шепке вытащил из кармана замшевый футляр, найденный им в такси, и показал его портье.

— Спросите ваших постояльцев, не потерял ли кто-нибудь из них эту штуку. — сказал он.

Портье взял футляр и положил его в ящик на стойке. Сыщики удалились в другой конец фойе и в ожидании нужного им лица занялись просмотром утренних газет. Примерно через минут двадцать в фойе по лестнице спустился Редль и отдал портье ключ. Портье достал из ящика футляр, предоставленный ему насторожившимися полицейскими, и спросил, не его ли, случаем, эта штука?

— Ну да! — радостно ответил Редль, даже не обратив внимания на усиленно делающих вид, что они тут не при чем, сыщиков. — Ну конечно же, это мой! Благодарю вас.

Он сунул футляр в карман и вышел из гостиницы. Шепке и Матушичу стало ясно, что их часть задания почти уже выполнена. Они выскочили из гостиницы вслед за Редлем, но за порогом разделились: Матушич поспешил за полковником, а Шепке — к ближайшей телефонной будке. В страшном смятении сыщик набрал секретный номер тайной полиции и сообщил своему начальству все, что ему довелось узнать. Теперь настала очередь вытянуться лицам начальства, когда переданная агентом информация достигла их ушей…

Тем временем Шепке преследовал Редля по длинному бульвару, и тот наконец обратил внимание на то, что за ним тянется “хвост”. Не видя возможности оторваться от настырного преследователя, он на ходу вынул из кармана первую подвернувшуюся под руку бумажку, быстро разорвал ее на несколько частей и кинул себе под ноги. Шепке, посчитав, что дальнейшая погоня за преследуемым бессмысленна, собрал клочки и поспешил с ними в управление.

…Капитан Ронге, начинавший свою карьеру под началом Редля, до самого последнего момента не мог поверить в то, что его бывший начальник, придирчивый учитель, до сих пор являвшийся для него образцом для подражания, каким-то образом причастен к делам русской разведки. Получив от Матушича неожиданное сообщение по телефону, он тотчас помчался на почтамт и забрал специальную форму, которую заполнил получатель конвертов с деньгами. Затем он вернулся в управление, заперся в своем кабинете и стал сравнивать почерк на этом документе с почерком Редля, зафиксированным в тетрадке, где последний перед своим переводом в Прагу давал последние советы преемникам в разведке — в свое время Редль посчитал этот документ слишком секретным для того, чтобы отдавать его на перепечатку машинистке. Сомнений не могло быть никаких — деньги на почте получил именно Редль.

Однако это пока ни о чем еще не говорило — деньги по почте получают все-таки не только одни шпионы. Ронге успокаивал себя именно этим соображением, но так совсем не считал главнокомандующий разведкой Конрад фон Гётцендорф. Как только Гётцендорфу доложили о случившемся, он сразу всё понял.

— Не стоит обольщаться. — сказал Гётцендорф понуро. — Деньги пришли из Эйдкунена — этого знаменитого шпионского гнезда… Полковник Редль обязан сознаться, и как только это произойдет, дайте ему пистолет. Всё должно свершиться до утра.

Тем временем в управление примчался Шепке с “оброненными” Редлем бумажками и передал их находившемуся в прострации Ронге. Капитан тщательно склеил обрывки — это были три квитанции на заказные письма, отправленные незадолго перед этим в Брюссель, Лозанну и Варшаву. Прочитав адреса, Ронге помрачнел еще больше — было похоже, что Гётцендорф был абсолютно прав: по брюссельскому адресу располагался соединенный штаб французской и русской разведок, по лозаннскому — иностранное бюро итальянской секретной службы, а варшавским адресатом Редля оказался хорошо известный австро-венгерской разведке пронырливый русский шпион доктор Геге Кац.

…В полночь к главному входу отеля “Кломзер” подкатил полицейский автомобиль, и из него вышли четыре офицера в парадных мундирах. Они неторопливо поднялись по широкой лестнице и через несколько минут они появились в номере Редля. Полковник, судя по всему, ждал их — при виде вошедших он встал и раскланялся.

— Я знаю, зачем вы пришли, господа. — казалось бы невозмутимо сказал он. — То что вы неминуемо ко мне придете, я понял еще сегодня днем, сразу же после того, как портье вручил мне потерянный мною футляр от перочинного ножика. Я сам испортил себе жизнь, и потому заранее написал прощальные письма…

Редль указал на бумаги, аккуратно сложенные на столе.

— Нас интересует не это. — ответил Ронге. — Мы должны знать масштабы и продолжительность вашего предательства.

— Все, что вы хотите знать, — ответил Редль, — вы найдете в моей квартире в Праге. — А теперь дайте мне револьвер.

Но ни у одного из офицеров, невзирая на четкое и ясное указание Гётцендорфа, при себе оружия не оказалось, и тогда один из помощников Ронге вышел на улицу, где поджидала охрана, принес браунинг с одним патроном и вручил его полковнику. Через минуту всё было кончено. Когда Конраду фон Гётцендорфу доложили о самоубийстве Редля, он назначил тайную следственную комиссию из высших офицеров разведки, которые тотчас отбыли в Прагу.

Результаты осмотра квартиры предателя оказались потрясающими. До сих пор мало кто из раскрытых шпионов мог оставить следователям столь подробный “отчет” о своей деятельности. Когда расследование завершилось, стало предельно ясно, что полковник Редль целых десять лет был важнейшим агентом русской разведки. Деньги, которые платили ему его “наниматели”, позволяли вести Редлю жизнь, какую не мог себе позволить даже высокопоставленный Гётцендорф. Кроме роскошно обставленной квартиры в Праге и большого дома в Вене у полковника контрразведки, получавшего жалованье всего в 6 тысяч крон в год, обнаружилось дорогостоящее имение под Комарно на Дунае, в гараже которого стояли четыре самых современных автомобиля. Его сослуживцы всегда считали, что Редль располагает какими-то личными средствами, но на самом деле он жил не просто как богач, а как самый настоящий миллионер. До сих пор считается, что тогда удалось обнаружить всего лишь малую часть состояния Редля, потому что царская разведка, как известно, отличалась невиданной щедростью, и потому резонно было бы предположить, что Редль “стоил” в несколько раз больше, чем удалось выявить. В последовавшей через год после описанных событий мировой войне австрийцы за автомобили и шампанское предателя расплатились чересчур дорогой ценой. Многие вполне серьезно утверждают, что всей своей деятельностью Редль в немалой степени содействовал поражению не только Австро-Венгрии, но и Германии, а по большому счету явился прямым виновником крушения трёх империй.

Глава 2. Жизнь после смерти

В той версии, которая только что предстала перед нами, всё прекрасно, кроме одной маленькой детали: она неправдоподобна. По подобному сценарию были в разные времена состряпаны самые известные версии и других известных событий из истории международного шпионажа, и во всех этих версиях фигурирует одна и та же банальщина — какого бы высокого класса не был агент, его провал в итоге следует исключительно в результате его же собственной “неосторожности”, а то и целого ряда поступков, на которые способен только потерявший ориентацию в пространстве и времени и не отдающий отчета в своих действиях человек. В качестве одного из примеров можно привести хотя бы того же Рихарда Зорге — по официальной версии, “засыпался” сам и погубил всю свою организацию исключительно по причине… неосторожного пользования радиопередатчиком. Леопольд Треппер, руководитель легендарной “Красной Капеллы”, раскинувшей свои сети по всей Германии и оккупированным ею во время войны странам, имел аналогичную проблему. Гуго Кароль, венгерский антифашист, вхожий в канцелярию самого адмирала Хорти, попался в руки врагов только потому, что забыл стереть отпечатки своих пальцев на ручке сейфа. Да что там говорить, можно вспомнить и Штирлица, который чуть было не провалил всё своё дело, наплевательски отнесясь к самой главной, пожалуй, своей задаче на ниве шпионажа — более-менее тщательному инструктажу своего не худшего, можно сказать, агента относительно исключительной важности системы паролей и условных знаков. Конечно, любой шпион может попасться на самой глупой банальности… но если бы в официальной истории шпионажа это случалось хотя бы периодически, то это было бы не так подозрительно.

…Как мы можем заметить, “важнейший агент русской разведки накануне первой мировой войны” полковник Редль мало того что “попался” на самой откровенной мелочи, так он еще угодил, как утверждается, “в свои же собственные сети”, рассыпая улики против себя на пути своих преследователей широким веером. Авторы этой версии вовсю хотят нас уверить в том, что всех этих “улик” было достаточно, чтобы хотя бы бросить тень на репутацию столь высокопоставленного и чересчур авторитетного в шпионских кругах лица. Но между тем, в тексте этой истории нет и намека на то, что у австрийской контрразведки был хоть какой-то повод для ареста Редля, кроме его собственного признания, сделанного, в конце концов, по совершенно непонятным мотивам. Легенда гласит, что в одной из своих предсмертных записок Редль записал такие слова: “Легкомыслие и страсти сгубили меня. Я расплачиваюсь своей жизнью за собственные грехи”. Из этой информации можно сделать вполне определенный вывод, что Альфред Редль сдал себя сам — вероятно, надоела собственная жизнь, и таким оригинальным способом он решил покончить с ней все счеты. Однако промелькнувшее слово “расплачиваюсь” явно подводит всю версию. Для самоубийцы смерть, как известно, не расплата, а избавление, и потому приходится снова говорить о “досадном проколе”, который, конечно же, не был запланирован ни одной из сторон.

Однако речь не об этих мелочах. Самое главное заключается в том, что шпионы такого калибра, как Альфред Редль, не вербуются такими методами, какие приводятся в официальной версии. По дошедшей до нас характеристике, якобы составленной русским военным атташе в Вене в 1902 году для своего петербургского начальства, Редль “…человек лукавый, замкнутый, сосредоточенный, очень работоспособный. Склад ума мелочный. Вся наружность слащавая. Речь мягкая, угодливая. Глаза постоянно улыбающиеся, вкрадчивые. Более хитер и фальшив, нежели умен и талантлив. Циник”. Другие сведения дополняют эту характеристику: Редль, никогда не был богатым, чересчур завистлив к чужому благополучию. Подвержен “содомскому пороку”, который “окупается дорого", отчего Редль вынужден “кредитовать” себя в долг.

…Трудно представить, чтобы австро-венгерская контрразведка не была хотя бы осведомлена о пороках и пристрастиях своего высокопоставленного члена, раз уж об этом была прекрасно осведомлена русская разведка. Ни вымышленный гомосексуализм Редля, ни более правдоподобно выглядящая его тяга к неправедному богатству не помешали бы начальству и сослуживцам майора (а затем и полковника) хотя бы теоретически предположить, что тот способен вести двойную игру. Тут одно из двух: либо шпион совсем не выглядел продажной сволочью (как оно следует из дошедших до нас характеристик), либо всё же выглядел, но действовал исключительно по заданию своего венского начальства, предоставляя русской разведке первосортную “липу”. Контрразведка любой страны, как известно не только специалистам — наиболее прогрессивное подразделение в системе обороны, и можно сколь угодно хулить правительство или армию в целом, но в контрразведке, как правило, идиоты не работают. Исключения, если они и встречаются, лишь подчеркивают это правило, но рассматривать в качестве исключения ВСЮ австро-венгерскую разведку сверху до низу по меньшей мере было бы глупо.

Непонятно также поведение австро-венгерских контрразведчиков к определению масштабов утечки информации. Вместо того, чтобы не мешкая ни секунды схватить предателя и допросить его, они устраивают ему самый натуральный побег — иначе это не выглядит. Идея эта исходит от самого главы имперской секретной службы, и это даже более, чем подозрительно, причем вовсе не в отношении Гётцендорфа, а в отношении источника, из которого эта романтическая сказка в свое время выплыла на свет. Поэтому даже самый поверхностный анализ вышеприведенной истории позволяет нам оставить ее в покое и заняться исследованием других источников, которые до поры до времени были скрыты от постороннего глаза. Но только до поры до времени.

…С момента “тотального рассекречивания всяческих архивов” на свет всплыло великое множество самых разнообразных историй, большая часть которых основана на фактах, которые даже теоретически невозможно подвергнуть какой бы то ни было проверке. И тем не менее “не всё то дерьмо”, как говорится, “что воняет”. При умелом обращении даже заведомую фальшивку всегда можно использовать для выявления действительного факта, и сделать это гораздо проще, чем кажется. В истории с предательством Альфреда Редля вполне определенно можно говорить о том, что вся информация, взятая из книги Ронге под названием “Развитие военной разведывательной службы в габсбургской монархии” (и препарированная затем Ричардом Роуаном, известным американским “историком шпионажа”) носит явный отпечаток мотивов и вкусов не только самого автора, потому что сейчас любому простофиле, неравнодушному к истории, ясно что так называемым “мемуарам” очень мало веры, особенно если они выходят из под пера лица, причастного к спецслужбам — написать голую правду такому лицу не позволят прежде всего силы и обстоятельства, благодаря которым мемуарист и получил в свое время доступ к этой самой правде. Версия о гомосексуальности и фальшивости Альфреда Редля появилась только лишь потому, что любому зеваке, из которых по большей части и состоит нынешняя читательская аудитория, с помощью этих понятий можно очень быстро и доходчиво обрисовать “действительный” облик натурального предателя родины. Тут налицо попытка создания самого настоящего стереотипа — раз предатель, то значит аморален и гнусен обликом. В общем, это всё похоже на сказку для детей, которая окупается многомиллионными тиражами.

Но вот теперь настал черед и других источников, которые столь долго лежали под спудом, что их появление воспринимается многими “специалистами” как продукт самой настоящей “мемуаристики”. В случае с предателем Альфредом Редлем это проявляется весьма интересным образом. В 1997 году в Праге вышла в свет книга чешского журналиста Оскара Куптины под названием “Проданный корпус”, в которой автор пытается объединить новые данные, взятые из давно забытых источников, касающихся “одиссеи” небезызвестного “Добровольческого чехословацкого легиона” в пределах бывшей Российской империи в 1916-20 годах. В главе, посвященной деятельности так называемого “Филиала Чехословацкого Национального совета в России”, располагавшегося в 1917 году в Киеве, приводятся такие строки:

“…После Февральской революции в Петрограде и свержения русского царя Николая II, в среде радикально настроенных чешских легионеров возник план свержения габсбургской монархии в Австро-Венгрии и провозглашения независимой чехословацкой республики. Несколько ведущих офицеров, объявивших себя членами сербской террористической организации “Черная рука” (в которую они вступили еще до войны, пропитавшись идеями панславянизма), разработали так называемый “Устав террористических чехословацких групп”, согласно которому в случае подходящей обстановки на юго-западном фронте чехословацкому корпусу следовало пробиться в Австро-Венгрию через Кавказ и Персию и проводить там индивидуальный террор, разрушать железные дороги, взрывать стратегически важные мосты и туннели, вызывать социальные беспорядки, подогревать антиправительственные, антигосударственные и антидинастические настроения и тем самым готовить твердую почву для всенародного восстания…

…В число заговорщиков входил и бывший начальник пражской контрразведки полковник Альфред Войтех Редль, отосланный на фронт в конце 1914 года после катастрофического провала его агентуры в Восточной Галиции, стоившего свободы и жизни лучшим австрийским шпионам. Поговаривали, что Редль, как агент сербской “Черной руки”, объединившей в своих рядах не только одних сербов, сам был сербско-русским шпионом, но это были всего лишь слухи, от которых полковник всячески открещивался. Тем не менее именно через него в Киеве осуществлялись контакты чешской “Чернойруки” с русской разведкой, принявшей самое деятельное участие в создании информационного центра корпуса…

…Сразу же после Брестского мира, заключенного большевиками с Германией и ее союзниками в марте 1918-го, идейный руководитель националистического чехословацкого движения Томаш Масарик, спешно прибывший в Россию, предотвращает раскол корпуса и объявляет его составной частью французской армии. Всякая “вольница” пресекается самым жестоким образом, подвергаются гонению как явные интернационалисты, так и откровенные националисты….

…Примерно в это же время полковник Редль входит в контакт с английским шпионом Сиднеем Рейли, который под видом сербского офицера посещает Киев, и при непосредственном участии большевистского резидента Фикера заговорщики разрабатывают план убийства Масарика. Однако заговор проваливается, Рейли и Фикеру удается скрыться, а Редлю не везет — после весьма условного суда его с уцелевшими после беспощадных чисток членами “Черной руки” расстреливают как…немецких шпионов!”…

Итак, перед нами новый поворот старой истории. В рассказе Куптины явные нелепицы обильно перемешаны с очевидными несуразицами, что и послужило поводом для особо скептически настроенных критиков объявить все, что в этом сочинении касалось Альфреда Редля, чистым вымыслом. Однако новоявленные обличители почему-то не сочли нужным отметить, что основные факты, послужившие основанием для этого вымысла, в действительности имели место. Например, “чешское отделение” знаменитой террористической организации “Черная рука”, созданной в начале века сербскими офицерами, одержимыми идеей создания “Великой Сербии”. Конечно, “чешское отделение” сугубо сербской подпольной организации — чистый абсурд, невзирая на привлекательность этой идеи лично для Куптины, однако в чехословацком корпусе в России имелась своя, национальная “Черная рука”, не имевшая к сербской совсем никакого отношения. Официально эта организация называлась “Группа 12 октября”, и идейные руководители ее ратовали за немедленное выступление всех пленных чехов и словаков на стороне русской армии против Австро-Венгрии Организация имела свой легальный печатный орган — журнал “Революция” (в котором печатал некоторые свои статьи и небезызвестный Ярослав Гашек), немалую “партийную” кассу и даже свою импровизированную службу разведки и контрразведки. Однако существование “Черная рука” прекратила не в результате чисток в 1918 году, в после изменения политической обстановки в России после февральского переворота 1917 года. Оскару Куптине зачем-то понадобилось объединить эти два действительных факта в один, и возможно, он сделал это несознательно.

Однако следующую выдумку несознательной никак не назовешь. То, что Сидней Рейли и на самом деле весной 1918 года под видом сербского офицера посетил Киев — факт несомненный, подтвержденный не только самим Рейли в своих мемуарах, но и многими другими документами, никогда ни от кого не скрывавшимися и не верить которым особого повода не имеется. Однако цель этого посещения была несколько иная — англичанин по заданию своего руководства в Лондоне занимается переброской с “мятежного” Дона в оккупированный британским экспедиционным корпусом Мурманск Александра Керенского, спасая “любимца революции” от неминуемой расправы от рук как “красных республиканцев”, так и “белых монархистов”. “Большевистский резидент Фикер” также лицо реальное, под этим псевдонимом скрывался один из самых верных агентов главы русской контрразведки (перешедшего после революции на сторону большевиков, генерала М.Д.Бонч-Бруевича) — А.И.Филькенштейн, и этот Филькенштейн также находился в Киеве в те неспокойные дни с официальным заданием держать под контролем украинское националистическое движение, но в сговоре одновременно и с австро-венгерским контрразведчиком, и с английским шпионом он вряд ли мог состоять, а даже если и состоял, то эти сведения не дошли бы до нас даже в пересказе, потому что и у англичан, и у большевиков есть веские основания хранить тайну о готовившемся покушении на Томаша Масарика — главного претендента на пост президента независимой Чехословакии.

Вот теперь можно перейти и к личности чудом воскресшего после так шикарно разрекламированного самоубийства Альфреда Редля, которого Куптина “отослал на фронт” после какого-то мифического провала агентуры в Восточной Галиции. То, что присутствие этого “самоубийцы” в чехословацком корпусе в Киеве и его расстрел после неудавшегося покушения в 1918 году не подтверждаются ни одним официальным или неофициальным документом, еще, сами понимаете, ни о чем не говорит, и потому списывать со счетов этот факт довольно рано. Всякое упоминание о деятельности Редля во время войны могло быть просто-напросто вымарано из истории еще в те времена, которых не застали даже самые старейшие из исследователей данной темы. Если Редль и на самом деле был тем, за кого его выдает неблагодарная история, и если он каким-то чудом остался живым после своего “грандиозного провала” (по официальной версии, конечно, но не по версии чешского журналиста, который официальную версию просто проигнорировал), то вряд ли вся его дальнейшая деятельность проходила под старым именем. Тут уж приходится верить либо “недоношенному официозу”, либо буйной фантазии Куптины. Но есть и третий вариант — поверить и тому, и этому, но понемногу.

Глава 3. Следы ведут в Киев

В первой версии наиболее сильная деталь — сам факт существования Альфреда Редля, офицера австро-венгерской контрразведки, и причастность его к делам русской разведки. Во второй не подлежит никакому сомнению существование в Чехословацком корпусе, дислоцированном под Киевом оппозиционной Национальному совету этого корпуса организации под названием “Группа 12 октября” (“Чёрная рука”) и наличие в руководстве этой оппозиции опытного офицера австро-венгерской контрразведки, чеха по происхождению, но обладателя совсем другого имени — во всех документах, остававшихся открытыми для любого желающего на протяжении более восьмидесяти лет, фигурировало имя Франца (Франтишека) Винтера. Однако это имя не встречалось ни одному исследователю ни до, ни после 1918 года — биография этого офицера покрыта самым настоящим мраком тайны, и даже его конец далеко не бесспорен — судить-то его судили, об этом твердят все источники, а вот с расстрелом — дело темное. Ни одному историку не попался пока еще ни один документ, в котором было бы зафиксировано исполнение приговора заговорщикам. Из этого можно заключить, что Винтер и его сообщники вовсе не были расстреляны, точно также, как и Редль в свое время не наложил на себя руки.

Однако тут следует сделать ряд небольших, но крайне важных для нашего расследования отступлений. В мемуарах известного британского шпиона Роберта Кокрофта, который в 1918 году посетил Киев с германскими войсками под видом мелкого болгарского коммерсанта, упоминается некий чешский полковник А.Редлинский, взятый в плен немцами в сражении у станции Бахмач, что в 150 километрах от Киева к востоку, и которого выкупил (!) у немецкого командования большевистский эмиссар, имени которого, к сожалению, Кокрофт узнать не смог (или же не захотел этой тайной поделиться). Даже если допустить, что англичанин этот эпизод просто выдумал, то тут имеет место довольно странное совпадение, которое заставляет поверить в то, что биография “гнусного предателя родины” полковника Альфреда Редля гораздо красочней, нежели нас старались в том уверить. В книге Куптины имя Кокрофта не упоминается ни в каком качестве, записки же англичанина не выводят ни на один из источников, которыми пользовался чех. Один автор умер задолго до того, как появился на свет второй, так что в каком бы то ни было творческом сговоре заподозрить обоих весьма затруднительно. А так как тезис о том, что “идеи носятся в воздухе” применить к этому делу можно только с очень большой натяжкой, то вполне определенно можно допустить два варианта: полковник Альфред Редль прожил минимум на пять лет дольше, чем повествуется в официальной версии, или же под одним этим именем скрывались два разных человека.

Как и та, так и другая версия по своему сильны, но не будем забывать, что во всех случаях, включая и официальную, Редль-Редлинский был очень крепко связан с русскими и большевистскими (тоже русскими) разведками, и мимо этого факта трудно пройти спокойно, потому что во всех трех случаях эти связи замыкались на одном-единственном лице — начальнике русской (а впоследствии большевистской) разведки и контрразведки — М.Д.Бонч-Бруевиче. Трудно даже предположить, что почти в одно и то же время существовали три бывших австро-венгерских контрразведчика с одинаковыми инициалами и связанных с одним и тем же Бонч-Бруевичем. Но даже если все трое выдуманы разными авторами от начала до конца, то тогда можно только подивиться такому поразительному совпадению, особенно учитывая самую сильную сторону самой слабой, на первый взгляд версии — это связь “куптиновского” Редля с английским шпионом Сиднеем Рейли.

Настоящее имя “англичанина” Сиднея Рейли — Семен Маркович Розенблюм, место рождения — Одесса, гражданство (при рождении) — российское, а национальность — сами можете догадаться какая. Однако на родине проходит лишь малая часть жизни будущего знаменитого шпиона, университетское образование он получает в Германии, а школу жизни постигает в Англии, где закрепляется основательно. В 23 года Семен Маркович, “перекрестившийся” в Сиднея Рейли, принимает участие в английской этнографической экспедиции по дебрям Амазонии, где подпадает под влияние одного из членов этой экспедиции — майора английской разведслужбы Роберта Фрейзерджилла. Отныне любознательный молодой человек, склонный к риску, на всю оставшуюся жизнь отравлен шпионской романтикой, и через несколько лет является одним из самых лучших агентов британской “Сикрет интеллидженс сервис”, специализирующимся по извечному врагу Британской империи — России.

Пути Рейли к вершине успеха на столь значительном поприще весьма замысловаты и местами крайне запутанны, но многие факты его биографии не представляют собой особого секрета. В 1912 году Рейли приезжает в Петербург и поступает на службу в военно-морской концерн “Мандрочович и Шубарский” (“Мандро”). Эта деятельность позволяет уже довольно матерому шпиону завязать нужные связи в нужных кругах, и довольно скоро он становится “хозяином” всей русской резидентуры английской разведки. Во время империалистической войны главной задачей Рейли на “восточном направлении” было оказание помощи русской контрразведке в ее борьбе против немецкого и австро-венгерского шпионажа. Однако после прихода к власти большевиков в 1917-м и заключения Брестского мира единственной целью Рейли становится свержение ленинской диктатуры и возвращение России в военный лагерь Антанты. К этому моменту авторитет Рейли в шпионских кругах возрос настолько, а его личные связи оказались столь обширными, что не имея практически никаких полномочий со стороны своего руководства в Лондоне, он подчинил себе всю антибольшевистскую шпионскую сеть во главе с официальным резидентом английской разведки в России Эрнестом Бойсом.

Обширные связи практически во всех сферах политической и общественной жизни России позволили Рейли приступить к осуществлению нового плана незамедлительно. С помощью своего давнего агента — бывшего главного военного прокурора при штабе Западного фронта, а ныне председателя Центральной уголовно-следственной комиссии при Наркомате юстиции Северной области[190] В.П.Орлова, “затесавшегося” на службу к большевикам по своим личным мотивам (невиданные доселе возможности “самофинансирования” путем “экспроприации эксплуататорских классов”), Рейли получает надёжные документы на имя Рейлинского, агента Петроградского уголовного розыска. Покровители Орлова — сам Феликс Дзержинский и уже известный нам Д.М.Бонч-Бруевич, которые по каким-то не вполне понятным и до сих пор причинам полностью доверяют своему протеже, и потому законспирировавшийся английский шпион в это смутное время может чувствовать себя в Петрограде совсем как дома.

Однако на данном этапе у шпиона появляется еще одна неотложная работа — совместно с Орловым он занимается спасением бывших царских офицеров, которым грозит неминуемый расстрел за отказ сотрудничать с новой властью. С помощью английских денег, немерянным потоком проходящих через руки Рейли, удается вызволить из тюрем и переправить в Архангельск и Финляндию почти три тысячи офицеров. В мемуарах, которые оставил после себя Орлов, приводится упоминание об одной операции по спасению одного из самых главных агентов Рейли на Украине, зашифрованного под псевдонимом “Прукопник”, но на этот раз не из лап чекистов, а из германского плена.

…Материалов по этому делу не сохранилось практически никаких, и потому тут также приходится верить на слово мемуаристу, в данном случае — Орлову. Книга этого “слуги всех господ” под названием “Убийцы, фальсификаторы и провокаторы” впервые вышла в Брюсселе в 1935 году, и хотя на Западе она некоторое время пользовалась определенной популярностью, но практически все “серьезные историки” единодушно сошлись во мнении, что этим “запискам” верить можно с очень большой осторожностью, потому что многие данные, приведенные Орловым, явно сфальсифицированы, а то и просто выдуманы, что б привлечь читательский интерес и быстро наполнить карманы оказавшегося “на мели” в изгнании самого настоящего “убийцы, фальсификатора и провокатора”. Дело о спасении “Прукопника” осталось лишь небольшим эпизодом, не привлекшим никакого внимания исследователей, но для нас оно интересно прежде всего тем, что подтверждается данными, взятыми из мемуаров некоторых других “писателей”, которым доверия хоть также мало, но оно все же имеется по той простой причине, что тезису “идеи в воздухе носятся” веры еще меньше.

В данном случае следует начать хотя бы с того, чтобы попытаться объяснить существование такого странного, на первый взгляд, псевдонима, как “Прукопник”. “Прукопник” в переводе с чешского означает “Пионер”, и особо мудрить в происхождении этого термина относительно агента английского шпиона Рейли, каким-то образом попавшего в плен к немцам в самом сердце Украины, не обязательно. “Пионер” (“Прукопник”) — это название газеты, издававшейся в 1917-18 годах в Киеве чехословацкими легионерами-коммунистами, и вплотную сотрудничавшими с чешскими радикалами-республиканцами из организации “Черная рука”, о принадлежности к которым полковника Альфреда Редля твердит нам со страниц своих собственных “записок” журналист Оскар Куптина. Если принять версию о том, что Редль, Винтер и Редлинский — одно и то же лицо, то вырисовывается достойная внимания интересная цепочка: наш герой, высокопоставленный офицер австро-венгерской контрразведки, “покончивший с собой” еще в 1913 году, спустя 5 лет оказывается в руках англичан и перебрасывается в Архангельск, где его следы теряются… до следующих “записок” следующего “мемуариста”!

Глава 4. Маленький секрет физика Вильсона

Рассказ о дальнейших похождениях нашего героя в России следует начать несколько издалека — от этого никуда не деться, учитывая подозрительную заинтересованность в его судьбе англичан, которых трудно уличить в необоснованных интересах как к чему-либо, так и к кому-либо. Однако заинтересованность эта в Альфреде Редле налицо, и хоть на данном этапе это доказать сложно, но попытаться проследить всю цепь превращений одного лица в другое весьма занятно.

Итак, одно из звеньев этой интересной цепи — это официальная история о том, как в конце 1918 года с полуофициальным визитом в Москве побывал английский физик Чарльз Томсон Вильсон — изобретатель знаменитой “камеры Вильсона” (электронной трубки, созданной ученым для применения в первых телевизионных приёмниках). Впрочем, нобелевским лауреатом Вильсон стал только девять лет спустя после описываемых событий, а в 1918 году он был простым капитаном радиосвязи британского экспедиционного корпуса в Архангельске.

…В хорошо оформленной и богато иллюстрированной биографии Чарльза Вильсона, вышедшей в Лондоне через пять лет после смерти этого ученого, приводится хрестоматийный рассказ об этом полуюмористическом вояже британского интервента в самое сердце Советской России, вошедший впоследствии во все труды, посвященные Вильсону. Этому рассказу очень хотелось бы верить, потому что другого у нас попросту нет, да к тому же он записан со слов самого Вильсона и подтверждается некоторыми другими источниками, в том числе и советскими. Но самое главное, в конце концов, состоит в том, что он интересен и воспринимается “на слух” без всяких “если”, что нетипично для многих других рассказов многочисленных “западных эмиссаров”, побывавших в “большевистском логове” в те критические для мирового коммунистического движения времена.

Вкратце дело выглядело так.

В декабре 1918 года капитан вооруженных сил Его Королевского Величества Ч. Т. Вильсон отправился с инспекцией всех радиопостов британской армии, дислоцированной на доброй половине нынешней Архангельской области. Цель инспекции — перевод всех радиостанций “на один ключ”, чтобы во время готовившегося наступления на окопавшуюся в непроходимых северных лесах армию красных не происходило досадных недоразумений. Инспекция требовала скорейшего ее проведения, и потому Вильсон отправился в путь на аэроплане, ведомом опытным летчиком. Однако на каком-то этапе путешественникам не повезло — самолет был сбит зенитным огнем, и так будущий телевизионный гений попал в плен к большевикам. Расстреливать проклятого интервента красные, правда, не стали, а привезли его в Вологду, приставили чекиста и первым же поездом отправили в Москву (нелишне будет отметить, что Вильсон ехал в международном вагоне первого класса — с прислугой и ванной).

В Москве “пленного” Чарли Вильсона поселили в большом доме, где, помимо него были собраны все иностранные офицеры, попавшие к большевикам в плен на разных фронтах гражданской войны — англичане, американцы, французы, греки, сербы, бельгийцы, австралийцы, японцы и прочие. Пленные содержались без охраны, но бежать не могли, так как были связаны офицерским честным словом, данным большевикам. Кормили всех как на убой, обслуживание было по первому разряду, но в обязанность им вменялось ежедневно посещать московские театры, где со своими концертами тогда выступали такие знаменитости, как Собинов, Шаляпин, Нежданова…

Несколько недель продолжалось это странное “заточение”, Вильсон успел даже влюбиться в одну американскую корреспондентку и предложить ей свои руку и сердце, и вот наступил момент, когда его без всяких объяснений снова посадили на поезд и отправили обратно в Вологду (в том же вагоне первого класса, причем уже вместе с невестой), а затем вывели обоих на линию фронта и сообщили, что они совершенно свободны и вольны возвращаться к своим в Архангельск.

…Налицо “грязный” пропагандистский трюк большевиков, и сам Вильсон впоследствии все уши прожужжал всем заинтересованным, что вернулся к своим он самым настоящим большевистским агитатором, в качестве личной инициативы он даже устроил в одной из пивных Архангельска что-то вроде импровизированной пресс-конференции, где на разные лады расхваливал Советскую власть, за что немедленно был посажен на пароход и отправлен на родину в Англию.

— Мне здорово повезло, — любил заканчивать Вильсон свой рассказ в кругу друзей, знакомых и журналистов. — Я посмотрел Россию своими глазами и теперь не поверю никакой пропаганде против Советов.

…Верил ли сам ученый в то, что говорил, или не верил, но вот нам-то уж верить ему вовсе не обязательно, потому что существуют сведения, что в ту суровую зиму он привез из Москвы в Архангельск вовсе не свою будущую жену (которая впоследствии всегда поддакивала мужу, когда тот заводил старую шарманку о своей удивительной “одиссее” по бескрайним российским просторам), а некоего белогвардейского поручика Шлягина, пробиравшегося из Киева на север к англичанам. Сведения эти, правда, существуют только в виде версии, к которой тоже нет особого доверия, но эта версия самым удивительным образом пересекается еще с одной версией, примененной совершенно к иному делу, и мы эту версию, конечно же, рассмотрим немедленно.

Дело касается контрразведывательной сети, раскинутой в 1918-19 гг. интервентами на всей территории оккупированной ими Северной области, куда входили Архангельск и Мурманск. Как известно, главные силы интервентов включали в себя еще так называемый Славяно-Британский легион, который состоял не только из русских добровольцев, но и сербских, польских, чехословацких. И все эти братья-славяне, в свою очередь, поставляли своих лучших спецов и в органы белогвардейской контрразведки, которая в Северной области была самой сильной контрразведкой всего белого движения в России. Так, одним из помощников начальника архангельской контрразведки капитана Рихарда Келле (латыша по национальности) в 1919 году, перед самым уходом из города англичан, был некий поручик Йозеф Штепанек, благодаря которому был предотвращен переход к красным чехословацкого полка, развернутого на позициях в районе города Шенкурск — важного стратегического пункта в обороне белогвардейцев. Официальная история гласит, что агентам Штепанека тогда удалось добыть важные сведения о намечающемся восстании в полку, и потому своевременно проведенные аресты и расстрелы помешали красным прорвать линию фронта в этом районе. Откуда взялся этот Штепанек, куда потом делся, история умалчивает, но, оказывается, интересующие нас сведения можно добыть и по совсем другим каналам — в данном случае даже вовсе не из мемуаров, а из самой банальной прозы, которой, как водится, доверия еще меньше, чем сказкам братьев Гримм.

Источник называется так: “Возврата нет”, и автор ее, некий В. И. Конопин, являлся одним из тысяч или даже десятков тысяч советских писателей — певцов романтики Гражданской войны во главе с Серафимовичем, Фадеевым, Панкратовым. Не останавливаясь на всех достоинствах романа, следует сразу же перейти к искомому предмету — это эпизод, где начальник мурманской контрразведки поручик Понятовский в беседе с командиром ингушского кавалерийского эскадрона ротмистром Селлером упоминает имя некоего полковника Штопанского.

“- Я пришел на Мурман, где всё качалось. — втолковывал Понятовский Селлеру за бутылкой водки. — Я выправил положение громадного края и повернул его в сторону союзнической ориентации. И сейчас я могу сделать всё, что пожелаю, меня боятся даже генералы! А тут какой-то выскочка Штопанский указывает мне, кого я должен расстреливать, а кому в ножки кланяться!

— Я не стал бы с этим типом ссориться. — заметил Селлер, плеснув себе в стакан водки. — говорят, его англичане из самого Киева в Архангельск приволокли. Они с чистенькими руками хотят остаться, но и не нам же, русским, чехов усмирять?

Поручик поморщился.

— Так пусть и разбирается со своими чехами в Архангельске. А в чужой монастырь со своим уставом не суются. Шлепнуть его, что ли… да так, что б концы в воду?

Селлер кивнул.

— Я бы лично так и поступил — с меня взятки гладки. Но вам, Аркадий Викторович, не советую. С англичанами шутки плохи.

— Да мне и наплевать на англичан! — взбеленился Понятовский. — не сегодня — завтра они исчезнут, как будто их и не было. И твой Штопанский вместе с ними. А мне после него всё расхлебывать тут…

— Говорят, этот Штопанский — опасный террорист у себя в Чехии. — проговорил ротмистр, задумчиво пережевывая соленый огурец. — А в Киеве вознамерился ухлопать своего президента, который явился с визитом.

— Наплевать на президента. — дернул рукой захмелевший поручик. — И на Киев тоже наплевать…

— Я не о том. — продолжал Селлер. — Штопанский — это хитрый и опасный человек, и вряд ли с ним вам удастся разделаться, как с большевистскими подпольщиками. Да и не поручик он вовсе, а самый настоящий полковник. Какого рожна, спрашивается, Келле перед своим подчиненным так распинается?”

Кроме вышеприведенного куска диалога двух мурманских белогвардейцев имя таинственного Штопанского не упоминается в книге больше нигде, и потому достоверно нельзя понять, кто это такой, откуда взялся и куда исчез, и вообще — каким это таким образом он умудрился вмешаться в планы всемогущего Понятовского. Кстати, очень многие герои романа Конопина — вымышленные, а настоящего начальника мурманской контрразведки звали С.И.Барнс, и он не был таким запойным пьяницей, каким выведен в книге “Возврата нет” Понятовский. Даже если допустить, что Штопанский — вымысел, а не прототип реально существовавшего Йозефа Штепанека, то тогда удивляет поразительное сходство некоторых деталей во всех рассмотренных нами версиях относительно полковника Редля и его предположительных “двойников”: Винтера, Редлинского, “Прукопника” и Шлягина.

В идеале можно допустить, что во всех источниках идет речь об одном и том же человеке. Все они имеют отношение к контрразведке, и по крайней мере трое из них — чехи. Двое из них поручики, а двое — полковники, но зато все в 1918-19 годах бывали в Киеве. И возвращаясь к капитану Вильсону, которого, судя по его собственным воспоминаниям, взяли в плен большевики и привезли в Москву, чтобы показать западному интервенту все прелести коммунистического режима, можно предположить, что он предпринял эту “командировку” совсем по другому поводу. Учитывая, какой свободой передвижения по Советской России пользовался английский супершпион Сидней Рейли, следует взять на вооружение версию о том, что Вильсон, официально числившийся офицером связи, весьма успешно осуществил связь Архангельска с Москвой, которая в те времена, по воспоминаниям Орлова, являлась самым настоящим “пересыльным пунктом” на пути, которым перебрасывались с Юга на Север и обратно всякие “белогвардейские офицеры”, а попросту — личности, выполнявшие всякую работу для большевиков в самых разных регионах, ибо трудно поверить в то, что большевики хотя бы не догадывались о том, что творится у них под самым носом и не имели никакой возможности пресечь эти “безобразия”. В официальной отечественной историографии очень мало внимания уделяется той роли, которую играли бывшие австро-венгерские контрразведчики славянского происхождения в российской гражданской войне, и потому тут опять следует кое-что прояснить. И начать надо именно с личности, которая никогда серьезно не рассматривалась ни нашими историками, ни западными, в качестве фигуры, имеющей хоть какое-то заметное значение не только в истории, но и в истории тайных служб в частности.

Глава 5. Слуга трёх господ

История жизни и деятельности нового нашего героя — В. И. Кривоша в изложении каждого отдельно взятого автора, посвятившего некоторое количество строк своего труда этому несомненно интересному человеку, может уложиться буквально на ладони: даты рождения и смерти, род деятельности в общих чертах, и краткая характеристика: слуга трех господ. Каждый исследователь стремится привнести в биографию Кривоша нечто новое, неизвестное, зачастую взятое из неведомо каких источников, и почти всегда освещающее этого “тёмного мерина” с неприглядной стороны. Наиболее объективные данные, пожалуй, содержатся в книге бывшего помощника военного прокурора Юго-Западного фронта А.Г.Рукавишникова “История немецкого шпионажа”, вышедшей в 1930 году в Берлине, но и там их кот наплакал. Поэтому в этой главе вполне уместно было бы сложить всю информацию, накопленную совершенно разными писателями-специалистами, и попытаться некоторым образом ее препарировать, чтобы разобраться наконец в том, какое именно отношение имел этот “слуга трех господ” к тайне нашего “сокрушителя трех империй” — полковника Альфреда Редля, и вообще что это был за тип, заслуги которого в истории международного шпионажа все берут под большое сомнение, но без упоминания о котором в своих “академических трудах”, тем не менее, никак не могут обойтись.

…Владимир Иванович Кривош родился в венгерском городе Комаром, 1 декабря 1865 года. Отец его, чиновник городской управы, по национальности чех (с сильными украинскими корнями), в молодости успел попутешествовать по белу свету, и от него молодому Кривошу досталась тяга к иностранным языкам, которую будущий шпион впоследствии сделал самым главным своим ключом к жизненному успеху. Когда Кривошу исполнился 21 год, он приехал в Россию, где поступил вольнослушателем в Санкт-Петербургский университет на факультет восточных языков, а спустя год стал студентом этого же факультета. Еще через год он оформил все нужные документы для принятия российского подданства и в сентябре принял присягу.

Итак, проучившись в университете два года, многообещающий студент вдруг бросил его, чем занимался следующие два года, доподлинно неизвестно, однако в 1891 году молодой человек был принят на службу в петербургское почтово-телеграфное ведомство, где вскоре, поразив свое начальство совершенным знанием восьми основных иностранных языков и целым “букетом” других (включая новомодный эсперанто), был переведён в одну из структур русских спецслужб, так называемую Цензуру иностранных газет и журналов.

Надо сказать, что под прикрытием этой самой Цензуры в те времена весьма успешно действовали знаменитые “черные кабинеты”, осуществлявшие тайное вскрытие всей почты империи, включая, в самую первую очередь, дипломатическую, и весьма сообразительная и эрудированная личность, каковой Кривош являлся без всякого сомнения, имела все возможности для блестящей карьеры именно на этом поприще. За следующие семь лет Кривош досконально овладел всеми главнейшими стенографическими системами на многих языках и даже разработал две своих собственных, названных им “русской” и “универсальной”. В 1898 году наш герой получил первый классный чин коллежского регистратора,[191] и в целях более полного изучения иностранного опыта в делах перлюстрации (так называется тайное вскрытие почты) был послан в Париж, что говорит о его очень высокой квалификации.

…Какими именно знаниями обогатился Кривош за границей, доподлинно неизвестно, но за следующие пять лет своему служению новой родине он обогатил отечественную “науку перлюстрации” многими несомненно полезными открытиями, за самое “незначительное” из которых получил орден Св. Владимира 4-й степени от самого Столыпина: это был “новый способ вскрытия писем, не оставлявший ни малейших следов вскрытия даже для опытного взгляда перлюстратора”. В изобретательском багаже способного специалиста были также способы изготовления печатей, которые от настоящих при тогдашнем техническом уровне отличить не было никакой возможности, но более всего он гордился созданными им “Самоучителем русской скорописи” и “Самоучителем стенографии, применимой ко всем языкам мира”. Уже в начале нового столетия Кривош стал одним из виднейших специалистов в этой области, и потому постоянно приглашался для ведения заседаний самых разных государственных комиссий различного ранга секретности. С декабря 1904 года по август 1906-го он состоял при секретном отделении Департамента полиции в качестве переводчика-дешифровщика, а после этого пять лет провел в “Особом делопроизводстве Морского Генерального Штаба для заведования агентурой”.

…В июле 1904 года в составе Особого отдела Департамента полиции, в котором сосредоточились все дела о государственных преступлениях, было создано сверхсекретное “Особое отделение по розыску о международном шпионстве”. Так как Кривош был хорошо знаком и с криптографией, он был немедленно приглашен в это отделение в качестве переводчика-дешифровщика. Нельзя сказать, чтобы и до этого Кривош жил бедно, но именно начиная с этого момента окружающим бросается в глаза явная склонность его к разгульной жизни. Желание пожить на широкую ногу не относится, вообще-то, к значительным порокам, но если такую жизнь начинает вести лицо, причастное к высшим государственным тайнам, то это по меньшей мере выглядит подозрительно.

Практически все материалы, которые хоть в какой-то степени способны служить источниками для воссоздания биографии этого неординарного человека, твердят нам о том, что когда Кривош получил возможности для создания агентуры для секретной службы Морского генерального штаба, то стал позволять себе значительные вольности с казенными деньгами. В изданных недавно в Харькове “Выписках из альбома лиц, зарегистрированных жандармской, сыскной и общей полицией по подозрению в шпионстве на 1916 год” в разделе, посвященном Кривошу, приводятся такие строки:

“…Допрошенные по делу в качестве свидетелей, сослуживцы В.И.Кривоша, хорошо его знавшие, характеризовали его как человека выдающихся способностей, но в высшей степени алчного к деньгам, и не особенно разбирающегося в способах их приобретения, включительно до утайки наградных денег, выдававшихся ему из Морского Генерального Штаба для передачи некоторым чиновникам, оказывавшим услуги Морскому Штабу… Так, получив однажды от своего начальника по Морскому Генеральному Штабу М.И.Дунина-Борковского несколько тысяч рублей для открытия новых цензурных пунктов, Кривош и новых пунктов не создал, и отчета о расходовании полученных средств не представил”.

Другой источник, не менее “академический” (“Материалы тайных следствий”, Г.Д.Бахтер, 1991, СПб.), сообщает:

“…Заметное улучшение материального состояния Кривоша В.И., когда он начал широко жить и приобрел дорогой автомобиль, свидетели относят к периоду 1909–1910 года… Примерно в это же время Кривош стал распускать слухи о полученном им наследстве в 1 миллион крон после умершего своего отца, но свидетели, зная Кривоша за человека лживого, не доверяли его рассказам о наследстве… В результате разразился громкий скандал. Кривош был вынужден не только с позором оставить морское ведомство, но и в декабре 1911 года подать прошение об отставке с другой должности, которую он занимал — младшего цензора”.

Но, как говорится, если личность гениальна, то она гениальна до конца. Предвидя, что в своих преследованиях власти не остановятся ни перед чем, Кривош принялся их самым натуральным образом шантажировать. Он каким-то чудом умудрился снять фотокопию с подлинника доклада о его награждении орденом Св. Владимира 4-й степени, в котором было весьма неосторожно упомянуто о способах вскрытия корреспонденции, одобренных лично Николаем II — на документе имелась собственноручная императорская пометка: “Согласен”, а так как практика перлюстрации противоречила законам Российской империи, то нетрудно догадаться, что находящийся в руках пройдохи документ был самым настоящим компроматом против высшей власти, и этот пройдоха прекрасно этим компроматом воспользовался. Кривош не только избежал преследований за “поведение, недостойное ответственного государственного чиновника”, но и весьма разумно полагал, что сумеет блестяще произвести новый виток своей карьеры, принявшись за реализацию собственных идей по организации новой сверхсекретной придворной перлюстрации.

…Не прошло и нескольких недель с момента разжалования Кривоша, как он обратился к царю с шикарно разрекламированным им планом бесперебойно доставлять государю перлюстрированные материалы так называемого “выдающегося государственного значения и интереса”. Как и следовало ожидать, проект получил ход, и 1 февраля следующего, 1912 года, “изгнанник” получил специально для него созданную должность помощника заведующего Собственной его императорского величества библиотеки, в которой хранились все секретные издания. И именно под “прикрытием” этой самой Собственной библиотеки Кривош и принялся создавать новую сверхсекретную службу. Не сохранилось достоверных сведений о том, была эта служба в конце концов создана, или не была, об этом можно судить только по воспоминаниям самого Кривоша, которым доверия в общем-то ничтожно мало. Существуют многочисленные косвенные свидетельства существования придворной перлюстрации, но достоверно о ней не знали даже руководители других секретных служб империи, которые впоследствии в своих многочисленных мемуарах однозначного ответа на этот весьма интересный вопрос дать так и не смогли.

Однако было бы наивно полагать, что столь выдающийся интриган удовольствовался бы всего лишь одной какой-нибудь, пусть и самой престижной и “хлебной” должностью. Параллельно с созданием придворной перлюстрации Кривош принимал самое активное участие в работе так называемого “Шифровального департамента” Министерства иностранных дел и вскоре руководил целой армией сотрудников, занимавшихся разбором копий шифротелеграмм, вскрытых на Главном телеграфе столицы — это были донесения дипломатов своему руководству, в том числе из Москвы, Варшавы, Киева, Одессы и других городов, где размещались иностранные консульства. Весной 1912 года Кривош принимает самое непосредственное участие в делах Государственного совета и получает чин статского советника, что соответствует полковничьему званию.[192] Отныне дальнейшая его карьера, как можно полагать, вне всякой опасности. Может так оно и было, если бы не появились новые соблазны в виде грянувшей в скором времени первой мировой войны.

Сразу после начала войны Кривош поступил в разведотдел штаба Восьмой армии генерала Брусилова, действовавшей против Австро-Венгрии в Галиции.[193] Довольно скоро в его распоряжении имелась довольно боеспособная агентурная сеть, созданная им с помощью своих бывших сослуживцев по цензуре В.И.Пирогова и Г.Р.Шнапцева. Агенты Кривоша проникали в Австро-Венгрию через нейтральную еще пока Румынию, у которой с любыми сопредельными странами еще не было паспортно-визовой системы. Осваивая достаточно новое для него — опытного перлюстратора и дешифровальщика (имевшего, ко всему прочему, и немалый опыт работы с агентурой) — дело организации разведывательной работы в военных условиях, Кривош был настроен весьма оптимистически, однако его поджидали новые испытания. Не прошло и полугода, как Кривош был арестован.

…Это событие произошло 6 апреля 1915 года в городе Самборе, расположенном на занятой в ходе военных действий русской армией территории Галиции, и Кривошу, занимавшему официальную должность переводчика при штабе Восьмой армии, было предъявлено обвинение не иначе как “по подозрению в военном шпионстве”. Это было как нельзя некстати, и не помогло даже заступничество самого Брусилова, неоднократно заявлявшего следствию, что Кривош “оказал русской армии своей работой неоцененные и незабываемые заслуги”. Всё было тщетно, но следствию тем не менее, несмотря на все усилия и многочисленные компрометирующие обстоятельства прежней деятельности Кривоша, так и не удалось от подозрений перейти к конкретным обвинениям в шпионаже в пользу противника. Поэтому составленная по итогам расследования справка завершалась лишь предположением, что подследственный статский советник, уличенный во лжи и денежных злоупотреблениях, совершенных в прошлом, мог преследовать корыстные и даже преступные цели…

Как известно, в судебной практике дореформенной России “имела хождение” формулировка “оставлен в подозрении” в совершении того или иного преступления, ставившая крест на возможности дальнейшей карьеры подсудимого, чья вина так и не была доказана. После окончания расследования, не принесшего ожидаемых результатов, начальником Охранного отделения, ведавшим подобными делами, было решено внести представление о высылке Кривоша в Сибирь, в Иркутскую губернию “…под гласный надзор полиции на основании п. 17 ст. 19 Правил военного Положения на всё время действия этого Положения”. Кривош, наверняка уверенный в своей безнаказанности, искренне возмущался таким решением: “На мое прошение о том, чтобы меня судили и за малейшее преступление поступили со мною по законам военного времени, мне официально ответили, что суда надо мною не будет за неимением оснований к обвинению!.. Мне, таким образом, было отказано в такой малости, как СУД, и мои обвинители не дали даже возможности сказать что-либо для опровержения того гнусного обвинения, в котором меня подозревали, и моя ссылка была основана исключительно на низком доносе!”

На этот раз выручить зарвавшегося авантюриста не смог даже сам царь, а свой убойный компромат Кривош пустить в ход разумно поостерегся. Карьера Кривоша в императорской России завершилась полной катастрофой — статский советник превратился в иркутского ссыльного, да еще подозреваемого в шпионаже, и состоял под надзором местных жандармов, которые в условиях военного времени с личностями, подобными Кривошу, церемонились не особенно.

…Целых полтора года бывший “гений перлюстрации и дешифровки” прозябал на задворках великой империи, проклиная “низких доносчиков” и “гнусных обвинителей”. И мольбы “несчастного” Всевышним были услышаны — Февральская революция явилась Кривошу в роли феи-волшебницы, в одно мгновение превратившей афериста-хапугу в жертву произвола низложенного строя. По распоряжению министра юстиции нового демократического правительства А. Ф. Керенского все ссыльные были немедленно возвращены домой в Россию, и весной 1917 года Кривош снова примеряется к куску пожирнее, прикидывая, с какой бы стороны ему забраться в самое чрево столь любимых ему секретных служб.

Однако тайная полиция и подобные “конторы” после весеннего переворота переживали далеко не лучшие времена. Кривошу пришлось на время затаиться, и только после того, как в октябре власть в Петрограде захватили большевики, бывшему статскому советнику улыбнулась настоящая удача. Новым хозяевам страны позарез требовались специалисты калибра “невинной жертвы царского произвола”.

Сразу же после большевистского переворота Кривош обратился непосредственно к Ленину с предложением услуг, умолчав, правда, о своей работе в царских спецслужбах, но всячески выпячивая свои профессиональные способности и раскрывая свои гениальные планы. Для начала многообещающего “новобранца” прикомандировали к новообразованному наркомату иностранных дел в качестве переводчика, где он некоторое время переводил речи Троцкого и прочих большевистских вождей иностранным послам, а в декабре того же года Кривош — участник мирной делегации, выехавшей из Москвы для переговоров с немцами в Брест-Литовск. После завершения переговоров Кривош прочно обосновывается в секретариате Ленина в качестве помощника заведующего Н. П. Горбунова, и казалось, судьба опять забросила его в высший эшелон власти, но опасность подстерегала замаскировавшегося, но всегда готового к действиям афериста с другой стороны.

Оказывается, в Петрограде Кривоша знали слишком многие, в том числе и те, кому он когда-то перешел дорогу и жаждущие расправы над своим обидчиком. В 1918 году в руки хозяина большевистской ВЧК Ф.Э.Дзержинского не без помощи тайных “доброжелателей” попали некоторые материалы секретного следствия по делу “недоказанного германского шпиона”, проведенного в 1915 году. Большевикам в этот трудный для своей власти момент совсем не с руки были обвинения мирового сообщества в том, что они привлекают к сотрудничеству всяких проходимцев, и Кривоша сначала деликатно отстранили от должности, а потом и вовсе арестовали, предъявив обвинение в “попытке дискредитации Советской власти”. Дело слушалось в Революционном трибунале, и Кривош приложил массу усилий, чтобы выкрутиться из создавшегося положения. На суде он заявил буквально следующее: “Неужели непонятно, что товарищу Ленину совсем не интересно знать, кем я был в прошлом… Всё это происки тайных врагов Советской власти, потому что я всегда мечтал об освобождении России от самодержавия!”

Однако отвертеться от наказания бывшему статскому советнику не удалось — он угодил в тюрьму хоть и не как замаскировавшийся враг народа, но как взяточник и махинатор (можно только представить себе, сколько он смог наворовать, находясь на службе нового российского правительства, тем более учитывая, что вокруг большевиков всегда крутились хапуги более крупного масштаба, но остававшиеся безнаказанными даже в самые критические минуты своей биографии), но тут случилось невероятное: через полтора месяца тюремные нары самым чудесным образом были заменены Кривошу на место… переводчика Военного контроля — так тогда называлась большевистская разведка и контрразведка под управлением бывшего царского генерала М.Д. Бонч-Бруевича (перешедшего вслед за своим братом, известным большевиком и другом самого Ленина В.Д. Бонч-Бруевичем на службу к большевикам)! Общепринятое объяснение такому интересному факту однозначно — большевикам позарез были нужны “спецы” в такой деликатной сфере, как “шпионство”, и потому, “соблюдя лицо”, они вернули Кривоша на достойное его выдающихся способностей место.

Третий виток карьеры Кривоша раскручивался более стремительно — в марте 1919 года он — особо секретный сотрудник разведотдела штаба Западного фронта, в июле того же года — переводчик-дешифровальщик Особого отдела ВЧК, а через год он уже заведует отделом проверки документов в том же отделе. Непосредственный начальник Кривоша в те годы — печально известный Генрих Ягода, которого его подчиненный пережил на много лет. Под “прикрытием” этого выдающегося чекиста Кривош снова стал прокручивать темные делишки и в июле 1920 года попался на получении взятки “за пропуск за границу”. На сей раз обвинение было настолько серьезным (документы были предназначены контрреволюционеру, давно разыскивавшемуся чекистами) что хапуга был приговорен к расстрелу, в последний момент замененному 10-летним заключением.

Что там говорить, Кривоша и на этот раз выручила квалификация. Не отсидев и нескольких месяцев, он был снова освобожден, и невзирая на бывшие грехи перед новой властью, направлен на работу в святая святых новообразованных спецслужб — Спецотдел, где привлекается к разработке сложнейших шифров и их дешифровке. Дальнейший жизненный путь этого уникального человека напоминает скорее шутку потерявшего всякую объективность биографа-графомана: через семь месяцев Кривош снова был арестован “за принятие мер к выезду из страны” и снова был приговорен к расстрелу, но был помилован. В мае 1922-го — очередное освобождение и очередное назначение в контрразведку. Ровно год спустя — арест “за несанкционированные контакты с представителями чехословацкой миссии” и приговор к 10-летнему заключению в концлагерь. В 58 лет Кривош стал узником знаменитых Соловков, где пять лет просидел на теплой должности начальника метеостанции, но в октябре 1928 года постановлением коллегии ОГПУ неисправимого преступника вновь освободили досрочно и снова направили на работу во всё тот же Спецотдел.

Возможно, к концу жизни Владимир Иванович Кривош всё же несколько угомонился, потому что благополучно пережил всех своих зарвавшихся начальников в период “большого террора” 30-х годов, и закончил свою “замечательную” жизнь в 1942 году. С тех пор история знает этого человека как уникального полиглота и беспринципного авантюриста, выдающегося энциклопедиста и удачливого жулика, но на ниве международного шпионажа достойного места ему отведено так и не было. А между тем — весьма напрасно.

Глава 6. В поисках древней Гипербореи

…Стоит только удивляться такой поразительной живучести бывшего царского чиновника, к тому же погрязшего в грязных делишках вокруг продажи важных государственных секретов врагам родины. Многие вполне резонно полагают, что до революции Кривош немало помог большевикам, выдавая подпольщикам секреты царской охранки, однако весь резон проходит, стоит только получше рассмотреть судьбы сотен и тысяч подобных Кривошу “помощников” после того, как власть большевиков окрепла настолько, что в услугах “посторонних” специалистов уже не нуждалась. По всем законам логики и даже природы несомненного хапугу Кривоша большевики должны были бы поставить к стенке без всякого сомнения, но этого не происходит. Гениальный прохвост в свое время шантажировал самого царя, но с новыми хозяевами страны подобный номер вряд ли бы прошел — прецедентов, по крайней мере, не было. Значит, дело тут в чем-то другом, и это “что-то другое” до сих пор находится за пределами исследовательских возможностей самых разных специалистов-историков.

Как мы прекрасно увидели, карьера Кривоша во многом подобна карьере австро-венгерского контрразведчика Альфреда Редля — оба занимали ответственные посты, на которых были способны влиять на судьбы своих империй весьма существенно, но открыто (иначе не скажешь) вели себя так, будто находились на содержании иностранных разведок. Вместе с тем тут наблюдается одно очевидное расхождение: хотя Кривош попадался неоднократно, но от этого карьера его нисколько не страдала, причем как на царской службе, так и при большевиках, зато полковник Редль был уличен в предательстве один-единственный раз и поплатился за это. “…До сих пор специалисты, изучающие этот случай, — произнес свое веское слово по этому делу в книге “Искусство разведки” знаменитый ас американского шпионажа и создатель ЦРУ Аллен Даллес, — не перестают удивляться, как это русские в столь чрезвычайно важном деле позволили такую небрежность при передаче денег своему агенту. Это тем более странно, что почтовая цензура была одним из самых хорошо отработанных контрразведывательных приемов, используемых царской охранкой”. Ну конечно же, в этом деле все не столько очень удивительно, сколько крайне подозрительно. Австрийский полковник при всей свой изобретательности просто не мог закончить свою жизнь и деятельность таким примитивным образом, а это говорит только об одном — “залипуха” о его мифическом провале и последовавшем самоубийстве рождена в недрах самой разведки, чтобы скрыть более важные вещи. Только в недрах какой именно разведки — вот в чем вопрос.

В свете вышеизложенных соображений наступила пора рассмотреть один из самых интересных моментов ранней большевистской истории, к которому наши герои имеют самое непосредственное отношение. Дело касается отношений только-только дорвавшихся до власти коммунистов с представителями явления, известного науке как “оккультизм”. Долгое время идеология революционного во многом советского государства считалась подчеркнуто материалистической, в ней, согласно распространявшимся десятилетиями штампам, как бы не было места “буржуазному мракобесию” и “нездоровым сенсациям”, но тем не менее в большевистском руководстве сразу же отыскались люди, занимавшие высокие посты и вполне серьезно полагавшие, что занятия оккультизмом реально могут способствовать укреплению “социалистической государственности”. Эти люди создали так называемый Специальный отдел ОГПУ-НКВД, который на долгие годы стал базой для проведения оккультных экспериментов под непосредственным руководством чекистов. История эта общеизвестна, но никто никогда не связывал ее с “делом о предательстве полковника Редля”, а потому сейчас ее следует рассмотреть несколько с иной стороны.

…В самом начале 1920 года некий Александр Барченко, заведующий Мурманским морским институтом краеведения, организовал хорошо оснащенную экспедицию в пустынные тундры Кольского полуострова с тем, чтобы всесторонне обследовать загадочное ущелье на берегах одного из реликтовых озер, ныне известное под названием Ловозеро. С незапамятных времен из этого малонаселенного района приходили шокирующие сообщения о каких-то паранормальных особенностях этого места, а также о странной болезни, которой подвержены лопари — местные жители. Болезнь заключалась в том, что порой целые стойбища в определенный момент времени впадали в некое подобие транса и походили на самых настоящих зомби. Экспедиция Барченко финансировалась Петроградским институтом по изучению мозга и психической деятельности, которым в те годы руководил знаменитый академик В.М.Бехтерев,[194] и можно сказать, что идейным вдохновителем был именно он. Этого ученого всегда привлекала перспектива открытия возможности телепатического воздействия на большие массы людей, достаточно вспомнить, что идея распространения коммунизма при помощи телепатии позволила ему занять видное место на вершине коммунистической науки. Но Бехтерев по своим практическим возможностям был мелкой пешкой в сравнении с теми, кто на самом деле стоял за его спиной — а это были люди из ВЧК-ОГПУ, которые намеревались заполучить в свои руки действенное психотронное оружие не для распространения какого-то там коммунизма, а для оболванивания масс, чтобы превратить их в послушных своей воле рабов.

Конечно, об этом вслух тогда говорить принято не было, и экспедиция Барченко выглядела как чисто научное предприятие, и даже общемирового масштаба. В состав этой экспедиции входило несколько чекистов, в чьи задачи входило присматривать за руководителем, который являлся то ли скрытым масоном, то ли явным розенкрейцером, что для большевиков было практически одно и то же — ко всем этим “братствам”, конкурирующим с марксизмом-ленинизмом по популярности, они относились с крайней подозрительностью. Одним из таких соглядатаев был некий В.Неманич, функционер Особого Отдела ВЧК в Москве. Об этой экспедиции, как утверждается, благодаря стараниям ОГПУ доподлинно мало что известно и до сих пор, однако имя этого чекиста фигурирует также в кратком отчете одного из ее участников — психиатра Георгия Унгаро. Этот отчет “всплыл” в западной прессе в 1970 году, но серьезные специалисты с пренебрежением отнеслись к документу, опубликованному во французской газете “Веко”, и только более пристально рассмотрев некоторые факты, можно прийти к выводу, что документик этот не так уж спорен, как кажется на первый взгляд.

В своём “отчете” Унгаро долго и нудно описывает, как в течение более чем полутора лет экспедиция транжирила народные деньги, занимаясь ни приведшими в итоге ни к каким результатам исследованиям. “Мы открыли следы очень древней цивилизации, — пишет в предисловии путешественник, — и это, несомненно, была затонувшая в доисторические времена Гиперборея, легенды о которой существуют практически у всех народов Евразии. Среди безлюдных лапландских сопок мы обнаружили впечатляющие памятники практической магии и получили неопровержимые доказательства того, что местные шаманы являлись последними жрецами этой таинственной цивилизации. Плоды нашей экспедиции в течение длительного времени с успехом использовало высшее советское руководство и именно нам Советская власть обязана своими поистине сногсшибательными успехами во внутренней и внешней политике, и это красноречиво подтверждено тем фактом, что впоследствии практически все участники экспедиции и пославшее нас руководство ВЧК и Института по изучению мозга были уничтожены, когда Сталину потребовалось скрыть источники своей силы”.

…Георгий Унгаро, правда, ни словом не обмолвился об источнике своей потрясающей прозорливости — в июле 1921 года он бежал с Кольского полуострова, и вскоре очутился в Чехословакии, где спустя год издал книгу “Культура и наука Гипербореи”. Ничего особо интересного, правда, в этой книге не оказалось, в ней не было упомянуто даже об экспедиции, в которой он принимал участие в 1920-21 гг, и вообще, она являлась скорее фантастической, чем научной работой, и потому была очень быстро забыта. После этого следы Унгаро теряются, и поговаривают, что он был выслежен и похищен агентами НКВД и сгнил в подвалах Лубянки. Каким образом в руках редактора “Веко” очутился его “отчет” — о том никому неизвестно до сих пор, но мы сейчас копаться в этом деле не будем.

Кроме явной белиберды насчет “следов доисторической цивилизации” (которых кроме экспедиции Барченко не удосужился пока отыскать никто) и весьма пространных описаний способов и результатов “исследований” парапсихологических возможностей местных шаманов, в “отчете” содержатся также более-менее конкретные описания некоторых участников экспедиции. Чекисту Неманичу посвящены довольно интересные строки, и выглядят они так:

“…Владимир Иванович Неманич, умнейший человек, работал еще в царской разведке и контрразведке, но за свою алчность имел много неприятностей. Большевики спасли его от царской каторги, но и на службе у новой власти он успел порядочно нагадить своим благодетелям. Этот пример красноречиво показывает, что не может быть человек хорош во всём — один-единственный порок способен перечеркнуть все его достоинства. Владимир Иванович рассказывал мне, что руководил всей разведкой Юго-Западного фронта в империалистическую и Западного фронта в гражданскую, а кроме того, некоторое время был резидентом шпионской сети, действовавшей во Львовском военном округе еще за 15 лет до войны, и как специалист, я склонен ему верить, хотя в своих рассказах он не так правдив, как хочет показать. Даже доверяя мне, он не рискнул признаться, что является обыкновенным хапугой, за что и страдает. Эту свою патологическую страсть он старался замаскировать более возвышенными мотивами, но в конце концов он был никудышным психологом, и потому мне не составляло особого труда раскусить его. Как раз накануне его назначения в экспедицию Неманич снова “отличился”: он помог бежать за кордон бывшему сотруднику контрразведки, хозяйничавшей в Архангельске при английской оккупации — некоему Йозефу Штуреку (как признался мне Неманич, Штурек был его школьным товарищем, которого он просто не мог не спасти от неминуемой гибели). Другого бы большевики шлёпнули без суда и следствия, но Неманич, как специалист высшего класса был им нужен, к тому же он сумел доказать, что к белогвардейским организациям не принадлежит, а действовал только из корыстных побуждений. Делом Неманича якобы занимался сам Дзержинский, и постановил “сослать” его в тундру, а что б зря хлеб не ел, приставили его к нам. Однако через несколько месяцев, когда мы возвратились в Мурманск на зимовку, Неманича снова отправили в Москву на старое место работы…”

Тут настала пора нам кое-что прояснить. Мало того, что даже скупые сведения об этом Неманиче самым непосредственным образом совпадают с некоторыми моментами биографии Кривоша, так еще и выясняется, что Неманич — это фамилия жены этого самого Кривоша (“Материалы тайных следствий” Бахтера). К тому же тут выплывает интересное совпадение, мимо которого, конечно же, прошли многие “историки всемирного шпионства”. Это совпадение заключается в том, что Альфред Редль появился на свет в городе Комарно, который расположен на словацком берегу Дуная менее чем в пятистах метрах от венгерского Комарома, где в том же году родился и Кривош.

…Официальные версии (всегда рассматривавшиеся, конечно же, без всякой связи друг с другом) вполне справедливо гласят о том, что два этих “уникума” родились в разных странах, однако не следует забывать о том, что эти “разные страны” в те времена были частью одной державы, и маленький Альфред с маленьким Володей (или Владеком) запросто могли встречаться и, если поднапрячь воображение, то можно хотя бы теоретически предположить, что они даже ходили в одну школу, так как оба были чехами и происходили из одного сословия. Вот потому-то и резонно сейчас предположить, что бывший сотрудник архангельской контрразведки Штурек, которому Неманич-Кривош помог бежать за кордон в 1920 году, был ни кем иным, как бывшим полковником австро-венгерской разведки Альфредом Войцехом Редлем.

Глава 7. Новости из Бразилии

Итак, мы вполне определенно можем заметить, что официальная версия самоубийства предателя Редля не имеет никаких заметных преимуществ перед версией, по которой этот человек продолжал свою жизнь (и деятельность в том числе) и после описанных в этой истории событий 1913 года. Не будем сейчас размусоливать вопрос о том, каким именно силам понадобилось “умертвить” австро-венгерского полковника — это компетенция более серьезных исследователей, имеющих доступ к более значительным источникам. Пока же эти источники сохраняют гробовое молчание, как не появилось и специалистов-историков, готовых к немедленному действию. Все приведенные выше факты и попытки соединить их определенным образом могли бы в конечном итоге завести в пустоту более-менее азартного исследователя, но тут в бой вступает история, которая и послужила затравкой ко всему этому расследованию. На этот раз все сведения взяты из переписки бразильского писателя Марко Байяна со своим коллегой из США Виктором Фелтоном. Однако тут следует кое-что уточнить.

Переписка Байяна с Фелтоном была опубликована в 1992 году внучкой Фелтона в нью-йоркском журнале “Eh!” (№№ 12–15) и представляла интерес исключительно для почитателей автора нескольких десятков вполне заурядных детективных романов, из которых только два-три были изданы в Европе, но ничего интересного именно для нас в ней не было. Зато интересны для нас сведения об одном из писем Байяна Фелтону, которое по каким-то причинам издано не было, и эти сведения представил нам не кто иной, как один из почитателей американца, известный всему миру как…Уильям Сомерсет Моэм.

…Нет нужды описывать все литературные достоинства этого английского писателя и все недостатки документализированности его произведений — об этом и так всему миру известно немало. Но не присовокупить к нашему “досье” информацию, появившуюся в рассказе Моэма “Король шпионажа” было бы просто глупо. Тем более что тезис “идеи в воздухе носятся” в этом случае применить вряд ли имеется какая-либо возможность — даже если вполне резонно допустить, что все данные были беллетристом попросту выдуманы, признать, что он стал жертвой невероятного совпадения смог бы только весьма отважный смельчак.

Итак, приступим сразу к делу. Рассказ “Король шпионажа” был написан Моэмом в 1949 году в Америке, и впервые увидел свет в бостонском журнале “Литературное обозрение”. После этого рассказ долго не переиздавался, и вошел только в посмертное собрание сочинений автора в 1966-м. Речь ведется от лица вышеназванного бразильского писателя Марко Байяна, который делится некоторыми наблюдениями детективного характера со своим американским коллегой-приятелем, и происходит это якобы в 1938 году.

“…У нас в Куритибе сейчас нет продыху от австрияков, бежавших из Европы от Гитлера. Некоторые надеются через Бразилию попасть в Соединенные Штаты, но многие намерены тут обосноваться навсегда. Одного из них я повстречал повторно — в первый раз еще треть века назад, когда он скрывался от преследовавшей его австро-венгерской секретной службы, и звали его Жозеф Фуггер. Я с ним познакомился, когда он пришел в 1903 году в редакцию “Диариу популар” (где я тогда работал), и попытался продать нам историю о том, как шпионил для русских. Из этого ничего не вышло — слишком уж неуклюжа была история. Редактор выставил Фуггера за дверь, а вскоре его выдали Австрии, но не как шпиона (потому что шпионов не выдают), а как вора и мошенника. Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что на родине Фуггера судили как русского шпиона и приговорили к высшей мере наказания — 8 годам тюремного заключения.

Детали этого дела никому не были известны, и редактор “Диариу популар” долго кусал себе локти, да и я чувствовал себя не в своей тарелке. Сенсация буквально уплыла из рук. Но вот два месяца назад значительно постаревший Фуггер явился ко мне и предложил написать о его похождениях книгу. На этот раз мне было интересно выслушать его рассказы, какими бы невероятными они не были. Я дал Фуггеру денег на обустройство, но в назначенный день он не пришел, а нового адреса я его не знал. Мне ничего не оставалось, как терпеливо ждать, но через неделю терпение лопнуло, и я нанял частного детектива, чтобы он попробовал разыскать моего должника. Мне вдруг показалось, что с Фуггером не все ладно, и вполне могло случиться, что он привез за собой из Германии такой шлейф проблем, который мог запросто погубить всю его жизнь. Это было чересчур интересно, и обидно было, если бы австриец оказался простым мошенником.

К счастью (или к несчастью?) всё оказалось не так. Почти две недели понадобилось ангажированному мною сыщику, чтобы напасть на след Фуггера. Бывший шпион скрывался в одном из притонов на окраине Куритибы, где залечивал огнестрельное ранение. На мои расспросы относительно приключения, в котором он поучаствовал, Фуггер отмалчивался, и тогда я стал упрекать его в том, что он не воспользовался моей помощью, предпочтя ей прозябание в этом рассаднике заразы. Фуггер ответил, что не хотел подвергать мою жизнь опасности, и тогда-то уж я на него насел, пригрозив, что сообщу в полицию, если он не откроется мне, как и было условлено ранее.

Фуггер сдался, и рассказал, что сразу же после того, как он получил от меня деньги, на улице ему повстречался человек, благодаря которому он в 1903 году угодил в венскую тюрьму. Это был работник австро-венгерской секретной службы, некий Клаус Гохберг, и этотГохберг в свое время и подставил Фуггера (который тогда работал конторщиком армейского склада), состряпав дело о шпионаже. Фуггер на самом деле к шпионским проблемам никакого отношения не имел, он был простым махинатором, и незадолго до этого присвоил большую сумму денег, о чем Гохберг какими-то путями прознал, но решил выслужиться перед своим начальством, заявляя, что изловил опасного русского шпиона. Фуггеру каким-то чудом удалось сбежать из-под ареста и перебраться в Бразилию, но австро-венгерская разведка настигла его и там.

Гохберг предоставил суду сфальсифицированные документы, по которым конторщик якобы выдал русским планы совместных действий Австро-Венгрии и Германии по нападению на Россию через некоторые наиболее перспективные для успешного наступления районы в случае войны. На след всплыл ряд фотографий, писем, набросков и различных документов, якобы посланных Фуггером своему связнику в Варшаву, но Фуггер не признавал своей вины, заявляя, что такие важные документы мог бы добыть только человек, работающий в Генеральном штабе, но никак не простой конторщик заштатного армейского склада. И тем не менее несчастный был осужден по высшему разряду и отбыл свой срок полностью.

Освободившись в 1912 году, Фуггер достал из тайника украденные когда-то деньги и переехал в Швейцарию, а в 1920 году, после крушения Австро-венгерской империи, вернулся на родину. Спустя 17 лет ему снова пришлось бежать из Австрии, на этот раз от Гитлера, потому что прошли слухи, что кроме евреев и цыган нацисты у себя в Германии преследуют также всех предателей, которые и в первую мировую, и до нее шпионили в пользу Антанты, хотя те отсидели свои сроки. И вот, очутившись в Бразилии, Фуггер снова решил поселиться в Куритибе, но внезапно встретил Гохберга, который выходил из германского консульства в компании с одним австрийским нацистом по имени Эдуард Хардак, которого Фуггер знал еще по Вене. Фуггер попытался уклониться от этой неприятной встречи и посчитал себя незамеченным, но в тот же вечер в дом к нему ворвались какие-то типы и попытались Фуггера убить, однако австрийцу удалось выскользнуть на улицу и бежать. Пистолетная рана, которую нанесли ему незнакомцы, была не смертельной, но болезненной, и Фуггер скрылся в притоне, который содержал один из его знакомых соотечественников на окраине города, чтобы залечить ее и обдумать то положение, в которое он попал.

По мнению Фуггера, Гохберг работал на нацистов, и хотел убить Фуггера не потому, что тот когда-то якобы работал на русскую разведку, предавая тем самым Австро-Венгрию и Германию, а потому что полагал, что Фуггеру известно о кое-каких его делишках тридцатипятилетней давности — по мнению Фуггера, Гохберг сам передавал военные секреты русским и попросту хотел устранить возможного свидетеля. При этом Фуггер намекнул, что знает о похождениях Гохберга гораздо больше, чем хочет показать, и тогда я, в свою очередь, намекнул ему, что он обещал мне рассказать какие-то более интересные истории, чем до сих пор я услышал от него. Однако Фуггер принялся юлить, заявляя, что в свете новых событий он боится связываться с прессой, и тогда я обозвал его мошенником, снова пригрозив передать в руки полиции. Другой на моём месте оставил бы в покое этого негодяя, но я чувствовал, что Фуггер и на самом деле знает очень много, просто набивает себе цену. В конце концов мы договорились, что он переедет ко мне и мы вместе начнем работу над книгой, доходы от которой поделим пополам.

Как я и полагал, Фуггер согласился, правда, не без некоторого деланного колебания. Вечер того дня мы провели, восстанавливая в деталях подробности дела, из-за которого Фуггер провел в австрийской тюрьме целых восемь лет. В 1899 году Фуггер поступил служить на военный склад во Львове, бывшем тогда частью Австро-Венгрии, и впоследствии имел доступ к военным секретам, но это были вовсе не те секреты, в продаже которых русским его обвинил Гохберг. Конечно, наивно было бы думать, что армейского конторщика не посещал соблазн получить дополнительный приработок, связавшись с одним из русских шпионов, кишмя кишевших в тех местах, и в итоге этот соблазн пересилил — в один прекрасный момент к Фуггеру заявился его шурин — брат жены-украинки — некий Константин Гекайло, австро-венгерский подданный, но русский шпион.

Гекайло ничего не стоило склонить готового на предательство родственника к тому, чтобы тот держал его в курсе всех армейских новостей и сплетен в офицерской среде, куда Фуггер, благодаря своей должности, был вхож. Очень скоро Фуггер скопил денег на новый дом, чего он никогда не смог бы сделать, если бы жил на одно жалованье или даже на средства, получаемые путём махинаций с казённым имуществом. Однако новая его ипостась требовала максимальной осторожности, и он предпринял все шаги, чтобы “левые” доходы не сильно бросались в глаза его недоброжелателей.

Но всему хорошему, как водится, всегда приходит конец. За три года своей тайной деятельности на ниве шпионажа Фуггер так хорошо научился выведывать всяческие тайны, что с удивлением обнаружил, что на русских в его ведомстве работает не только он один. Почти половина знакомых ему офицеров вела себя крайне подозрительно, и некоторые жили на широкую ногу, что явно не соответствовало их жалованью. Одним из таких был старший интендант майор Карл Плочек, который очень часто выезжал в иностранные командировки, и после каждой такой поездки покупал своей жене роскошные дорогие наряды. Поговаривали, что Плочек попросту ворует армейское имущество, но Фуггеру более других было известно, что и прикарманенных денег майору не хватило бы на столь разгульную жизнь, и догадливый конторщик заключил, что Плочек возит в Париж и Рим не иначе как военные секреты.

Продолжая развивать свои наблюдения, Фуггер выяснил, что в Париже Плочек неизменно посещает общий штаб французской и русской разведки. Это открытие испугало Фуггера — неужели он открыл то, что по какой-то странной причине прошло мимо внимания австро-венгерской секретной службы? Не говорит ли это о том, что и тайная служба переполнена русскими агентами, некоторые из которых занимают высокие посты? Фуггер знал, что большая война между Германией и Францией неизбежна, и было предельно ясно, кто на чьей стороне в этой войне выступит, и тот факт, что подданные империи своими же руками готовят Австро-Венгрии поражение в этой войне, сильно его взволновало. Впрочем, поразмыслив, он понял, что большинство тех, кто работал на русских, не являлись австрийцами по национальности — это были чехи, венгры, поляки, которых в любви к престарелому Габсбургу вряд ли можно было бы заподозрить, но это было слабым утешением. Фуггер не был настоящим австрийцем — его предки были выходцами из Италии, полтора века назад осевшими в австрийской Каринтии, но лично он, занимаясь предательством, преследовал исключительно корыстные цели, мелкошовинистический национализм был его натуре чужд.

На каком-то этапе своих наблюдений Фуггер обнаружил, что русские эмиссары и сами частенько посещали своих агентов, ничуть не опасаясь разоблачения. Два раза конторщик замечал Плочека в компании с неким Неманичем, будапештским коммерсантом, который на проверку оказался русским резидентом из Петербурга — это Фуггер выяснил, когда подслушал разговор интенданта с женой. Он еще подумал тогда — до чего ж беспечны бывают агенты, доверяя шпионские тайны женщинам. Жена самого Фуггера всегда считала, что он только “слегка” приворовывает у себя на складе, что совсем не было чем-то предосудительным, но пришла бы в страшный ужас, узнав о его истинной деятельности. В конце концов Фуггер не выдержал и решил получить с обнаглевшего Плочека деньги, подвергнув его тайному шантажу. И эта выходка в итоге вышла ему боком.

Фуггер написал Плочеку анонимное письмо, в котором грозился разоблачить его, если интендант не вышлет до востребования на львовский почтамт 10 тысяч крон. Он всё верно рассчитал, продумал план операции до мелочей, но все же где-то допустил ошибку. Деньги он получил, причем пришел за ними изрядно загримировавшись и не отметив за собой никакой слежки. Но буквально на следующий же день Фуггера арестовали по обвинению в присвоении казённых денег. Прозревший Фуггер прекрасно понял, чем это ему может грозить, и подкупив тюремную стражу, выбрался на волю. Прихватив с собой одну из “заначек”, он с помощью Гекайло добрался до Гамбурга и отплыл в Бразилию.

…Бразилия в те годы была самой настоящей “второй родиной” для всех европейских шпионов, надеющихся скрыться от возмездия вдали от преданной ими родины. У Фуггера имелось достаточно средств, чтобы обустроиться в этой стране и вызвать из Львова семью, тем более что в Куритибе проживало немало его родственников и приятелей, перебравшихся в свое время Южную Америку в поисках лучшей жизни. Однако он не учел коварства Клауса Гохберга, который разработал сразу два великолепных плана — первый по “извлечению” беглеца из заморской страны, не выдающей беглых шпионов, а второй по обвинению его в шпионаже уже после выдачи. То обстоятельство, что в суде ни словом никто не обмолвился об истинной роли в этом деле Фуггера, указывало на то, что по-настоящему он разоблачен так и не был. Все обвинения и “доказательства” были липовыми, и крутились вокруг секретов, к которым Фуггер не смог бы иметь доступа при всем его желании, но об этом знал только он сам да еще Гохберг. Это и навело Фуггера на мысль, что не все в этом деле чисто, и он влез в самое настоящее осиное гнездо, заправилой в котором и был Гохберг. И тогда Фуггер, чтобы спасти свою шкуру, решился на отчаянный шаг, который погубил его окончательно: он сдал со всеми потрохами и Плочека, и всех остальных шпионов, за которыми следил столько лет.

Эффект от этого действия был для судьбы Фуггера совершенно обратным. В результате ареста названных конторщиком лиц на свет всплыла целая шпионская сеть, главой которой являлся личный адъютант командующего Львовским округом, однако в этих делах Гохберг принимал минимальное участие, и, как показалось Фуггеру, был очень чем-то обеспокоен, что только усилило подозрения последнего по поводу причастности контрразведчика ко всем этим предателям. Но кроме подозрений у Фуггера ничего другого не было, а так как влиять на ход процесса он совсем не мог, то его осудили, что называется, “за компанию” с более именитыми своими коллегами. Срок, как уже указывалось, он отсидел полностью, хотя неоднократно пытался подкупить охрану и устроить себе побег.

Не все мне в этом рассказе показалось убедительным, но я не стал возражать, потому что было уже довольно поздно, тем более что Фуггер утверждал, что назавтра я услышу более значительные вещи. Однако этих “значительных вещей” мне услышать так и не довелось, потому что ночью австрияк удрал, и повторные поиски его, на этот раз более длительные, успехом не увенчались. Тогда я написал некоторым своим друзьям в Австрию, чтобы они проверили рассказ Фуггера по своим каналам, и те данные, которые я получил в результате этой переписки в главном совпали с этим рассказом. Мелочей же, как и истинной подоплеки тех событий, не знал никто из них, молчали об этом и всевозможные письменные источники по данной теме. До сих пор мне неясно, как относиться к рассказу этого Фуггера, да и Фуггер ли он вообще? При желании он мог бы обобрать меня более существенно, но только в том случае, если б и на самом деле был мошенником или вором.

На след Гохберга, который якобы имеет дела с германским консулом в Куритибе, я также не вышел, хотя использовал все свои связи, однако с немалым для себя удивлением обнаружил, что в консульстве служит некий Конрад Гузандер, немецкий шпион, работавший в годы войны в Киеве и передававший русские секреты в Вену. Может его имел в виду Фуггер, подменив имена “персонажей”?

Итак, на первый взгляд дело выглядит бесперспективным, хотя я искренне считаю иначе. Прекрасно было бы, если б вы, мой друг, используя свои связи, взялись мне помочь в этом нелегком расследовании. Все дополнительные данные предоставлю по первому же вашему требованию”.

…Как мы видим, перед нами обычная шпионская история в пересказе знаменитого писателя, которому можно верить, а можно не верить, потому что беллетристы типа Моэма обычно редко придерживаются исторической правды. В приятелях у Моэма числился и Байян, и Фелтон, и поэтому выдумать несуществующее письмо одного к другому ему не составляло особого труда. Но в том-то и дело, что в этом рассказе встречаются такие факты и такие имена, которые литератор не смог бы выдумать даже при всём своем желании. Во-первых история с Жозефом Фуггером вовсе не вымышлена, и в общих чертах она повторяет историю, в которой полковник Альфред Редль был замешан самым непосредственным образом — именно он, а не Гохберг, как явствует из рассказа Моэма, затеял в 1903 году провокацию по обвинению Фуггера, который в официальных документах именуется Константином Гекайло. Гекайло и на самом деле “бегал” в Бразилию после того, как понял, что попался, но из официальной версии так и не ясно, был он шпионом на самом деле, или нет. Зато промелькнувшая в рассказе мнимого Фуггера фамилия “Неманич” наводит на подозрения, что не все тут так просто, как кажется.

…Известно, что любая фамилия более-менее распространена, если только, конечно, она не чересчур экстравагантна, и фамилия Неманич также не является исключением. Однако было бы подозрительно просто считать совпадением тот факт, что в двух разных источниках фамилия Неманич фигурирует в связи с “инспекцией” русской резидентуры в Австро-Венгрии, даже более того — в одном и том же месте, а именно во Львове. Мы знаем, что фамилия жены нашего Владимира Ивановича Кривоша была Неманич, и именно под этой самой фамилией он мог фигурировать в “отчете” психиатра Георгия Унгаро, часть которого была рассмотрена выше. Далее — именно в период с 1898 по 1904 год Кривош “разъезжает по заграницам” под предлогом “более тщательного изучения иностранного опыта”, и примерно в то же самое время, по “воспоминаниям” Фуггера, во Львове начинает появляться некий “венгерский коммерсант” Неманич, который тесно контактирует с некоторыми впоследствии уличенными в шпионаже в пользу русских австрийскими офицерами. И Плочек, и Неманич посещают одни и те же адреса во Франции, Италии и других странах, которые позже объединятся против Тройственного Союза в блок под названием Антанта — это штабы известных разведывательных организаций, причем в Париже и Брюсселе находились совместные франко-русские службы шпионажа и контршпионажа. И поэтому не напрягая излишне собственной фантазии, можно вполне определенно заключить, что в творении Моэма под именем Неманич фигурирует именно наш герой Кривош.

Теперь перейдём к некоторым другим именам, появившимся в поле нашего зрения благодаря творческой неутомимости английского писателя, который, как известно, к шпионским тайнам никогда не тяготел. Конрад Гузандер и Эдуард Хардак — это не один человек, как “подумал” Байян, расписывая свои соображения в послании к Фелтону, а два, причем во время первой мировой войны они вместе участвовали в одном деле — они и были теми немецкими шпионами, которые, по словам Фуггера “работали в годы войны в Киеве и передавали русские секреты в Вену”. Тут следует уточнить — “работали” эти двое не где-нибудь, а на самых вершинах киевского отдела почтового шпионажа, в так называемом “Чёрном кабинете”, который являлся одним из самых важных звеньев в системе русской контрразведки того периода под руководством еще более опасного немецкого шпиона Карла Циверта, немца по происхождению, но русского подданного, более полувека отдавшего службе в российской почтовой цензуре. Всех троих судили по законам военного времени, Циверта расстреляли, а Гузандер и Хардак получили длительные сроки заключения.

Впрочем, “длительные сроки” в связи с последовавшими в 1918 году известными событиями в России (подписание большевиками Брестского мира с Германией) обернулись для шпионов освобождением, однако на свою историческую родину эти двое совсем не спешат, а остаются в Киеве до самого прихода туда Советской власти в самом конце 1919 года. За это время они завязывают контакты с резидентами британской, французской и всех белогвардейских разведок, обосновавшихся на территории Центральной Украины, но цели и результаты этого сотрудничества скрыты от нас непроницаемой завесой тайны. Известно только, что по договору с французами эти два германца, почти всю жизнь прожившие в Киеве, вербуют новых агентов в рядах Добровольческого чехословацкого легиона для проведения разведывательной деятельности в чешских частях, перешедших на сторону красных, и в конце концов всплывает имя Сиднея Рейли, который переправляет одного из таких агентов на север России, и этот агент уже известен нам — это ни кто иной, как “поручик Йозеф Штепанек”, который затем становится помощником начальника архангельской контрразведки, и которому два года спустя помог бежать из Советской России “выдуманный” Унгаро В.И.Неманич. Слишком много общего у Йозефа Штурека с Йозефом Штепанеком, чтобы включать это “невероятное совпадение” в разряд каких бы то ни было совпадений. И уж совсем было бы некрасиво игнорировать версию о том, что цепочка Редль-Редлинский-Винтер-Прукопник-Шлягин-Штепанек-Штурек-Гохберг самым непосредственным образом может замкнуться снова на Альфреде Редле, который якобы покончил жизнь самоубийством еще в том далёком 1913-м…

* * *

Как мы видим, любая банальная (в изложении официальных историков) шпионская история в результате более пристального к ней внимания вполне способна превратиться в самый настоящий запутанный детектив. Наша история, конечно же, еще далеко не закончена, но уже видны все ее слабые стороны. Одним из самых спорных моментов в ней является возраст Редля-Гохберга — в 1938 году, когда он якобы устроил охоту за в чем-то провинившимся перед ним “бедолагой” Фуггером, знаменитому “архипредателю” было уже за семьдесят. Однако для деятельного человека, каким несомненно и являлся Редль, как известно возраст — не обязательно помеха. Если сравнивать с ним его же одногодку Кривоша, то еще в 1941 году, судя по воспоминаниям знавших этого авантюриста людей, Кривош был “бодрым и жизнерадостным профессором хиромантии” (! — видимо, участие в “оккультной” экспедиции Барченко не прошло для “чекиста” Кривоша-Неманича “даром”).

(Если уж искать совпадений до конца, то два сына Кривоша сразу же после окончания второй мировой войны каким-то чудом выбрались из СССР и уехали в Южную Америку, долгое время жили в Бразилии, а дни свои окончили в Чили. Конечно, это не о чем особенном еще не говорит, но стоит принять во внимание факт, что следы “школьного товарища” их выдающегося папаши также теряются на этом экзотическом континенте, то задуматься все же следует).

Итак, перед нами прошел целый калейдоскоп событий и фактов, связанных одним общим делом, и при дальнейшем расследовании на свет могут всплыть если не новые факты, то новые вопросы — наверняка. Впрочем, расследованием это можно назвать лишь условно — представленный материал является лишь обобщением эпизодов, никогда не скрывавшихся от широкой общественности, некоторые из этих эпизодов спорны, некоторые и вообще фантастичны, но все они прекрасно укладываются в общую картину. Ежели еще учесть, что вся история международного шпионажа спорна и фантастична, написанная зачастую только на основании “рассекреченных” когда-то и кем-то “шпионских дел” и воспоминаниях всяких мемуаристов, истинные возможности и цели которых в большинстве случаев не представляют никакого сомнения, то можно только поражаться тому интересу, с каким “проглатывает” все эти “материалы” любознательная читательская публика. Впрочем, это уже дело вкуса, а нам теперь разве что остается приступить к изложению следующей истории.

Часть 3. На полях Первой Мировой

Этот рассказ про то, какие казусы порой сопровождают серьезные дела на ниве шпионажа не только в мирное время, по крайней мере публике это преподносится именно как казусы. В свое время на Западе имел хождение рассказ английского писателя Яна Джекобса под названием “Свежие новости”, который долгое время считался плодом фантазии автора, но через десяток-другой лет этот рассказ стал фигурировать в разных шпионских книжках в качестве достоверной истории. Вещь, правда, не такая уж и невероятная, учитывая тотальную фальсификацию исторических данных в угоду оплачивающей эту продукцию публике, и серьезные исследователи к этому эпизоду истории международного шпионажа отнеслись соответственно. Но с течением времени произошло невероятное — в один прекрасный момент отыскались пожелтевшие письма какого-то германского полковника, в которых он рассказывал своим родственникам историю аналогичную той, которую описал Джекобс. “Свежие новости” обрели, так сказать, новое дыхание, и тут снова вышел конфуз — через некоторое время оказалось, что этого германского полковника никогда не существовало, а “письма” были изготовлены каким-то шутником уже после того, как Джекобс закончил свою литературную карьеру. История снова “повисла в воздухе”, но фальсификаторам не так-то легко было от нее отказаться, и потому она стала претерпевать значительные метаморфозы, положив начало целой серии захватывающих рассказов, в каждом из которых присутствовал тот или иной элемент десятистраничной фантазии Джекобса. Короче, все это походило на банальный сюжет для обычной “фабрики слухов”, пока состоятельный однофамилец главного героя “Свежих новостей” не решил положить беспримерному издевательству конец. С результатами этого расследования вы сможете ознакомиться несколько ниже. А пока — как это вышло из-под пера “первооткрывателя” Яна Джекобса.

Глава 1. Замечательное путешествие Сэма Гейтса из Хэлвешэма

Дело было летом 1916 года, как раз во время знаменитой “Верденской мясорубки”. В то время, как французские войска сдерживали натиск кайзеровских полчищ на восточном участке фронта, англичане прикрывали их приморские фланги, и им тоже доставалось весьма изрядно. Разведывательные германские аэропланы кишмя кишели не только над линией фронта и в тылу британской армии, но и на самой Англией, высматривая цели для бомбежек с дирижаблей и для засылки диверсантов. В одно прекрасное июньское утро один такой аэроплан, подбитый зенитным огнем, сел на брюквенное поле вблизи Гастингса в Южной Англии, и его пилот, воспользовавшись тем, что его появления никто не заметил, принялся за экспресс-ремонт своей машины.

Впрочем, один свидетель этого несанкционированного вторжения у немца все же имелся. Это был семидесятилетний старик по имени Сэм Гейтс, прореживавший турнепс для своего хозяина. Внутренний мир Гейтса был так беден, что впору было говорить о новом типе цивилизованного человека, который, прожив всю свою жизнь в сельской глубинке, настолько не придавал значения окружающему, что даже не ведал о том, что за проливом, на континенте, идет опустошительная война. Для него новости из газет ассоциировались с байками заезжих путешественников, а то, чего он не мог увидеть своими глазами, для него просто не существовало. Вместе с тем Гейтс был крайне раздражительным типом, и когда он увидел, как на хозяйское поле села “мерзкая, шумная и вонючая штуковина”, он не мог оставить этого просто так.

Старого Сэма охватил страшный гнев. До аэроплана было около ста метров, но старик бешено замахал руками и закричал:

— Эй вы, взбесились, что ли? На брюкву нельзя садиться! Мистер Додж за это не похвалит!

Германский летчик не обратил на древнего старика совсем никакого внимания, он вертелся под мотором, исправляя неполадку, но когда Гейтс, кипя от возмущения, приблизился к нему вплотную, вылез из-под капота и навел на англичанина пистолет.

— Старый дедушка. — резко сказал немец на ломаном английском. — Я очень занят. Если вы будете мешать мне или попытаться убежать, я застрелю вас. Вот.

Сэм уставился на ужасный блестящий барабанчик и только сейчас, казалось, осознал, в какой переплет попал. Он с трудом перевел дыхание и сел прямо в брюкву. Летчик быстро наладил мотор, на это у него ушло десять минут, и собрался было забраться в кабину и улететь, но вглядевшись в лицо Сэма Гейтса, вдруг воскликнул:

— Майн готт! Пауль Юпертс!

Старик вскочил, ничего не понимая, а летчик повел себя уж совсем странно. Он вплотную подошел к Сэму, слегка подергал его за бороду, точно хотел проверить, не поддельная ли она, затем то же самое проделал с волосами.

— Как тебя зовут, старик? — наконец спросил он удивленно.

— Сэм Гейтс.

Летчик пробормотал что-то на своем языке — на его лице были написаны явные изумление и нерешительность. Немного попялившись на Гейтса, он принял решение, оформившееся в неприятную для старика фразу:

— Вот что, старый дедушка, я потребовать, чтобы ты меня сейчас сопровождал.

Сэм Гейтс было заартачился, но на свет снова появился противный маленький револьвер.

— Не рассуждать! — потребовал летчик. — Очень необходимо, чтобы ты без промедления сел в мой аэроплан и полетел со мной. Иначе я застрелю тебя как собаку. Вот.

— Хорошенькое дельце! — пробормотал Гейтс и перекрестился. Он не собирался умирать такой постыдной смертью, но непродерганный турнепс… И что с ним станет в конце концов по окончании этого непредвиденного путешествия?

Немец пристегнул старика ремнями к заднему сидению, исправленный мотор дико взвыл, и аэроплан легко взмыл в чистое утреннее небо.

— Господи прости! — только и прошептал Гейтс. Он вовсю глядел вниз, на оставленное незаконченным поле, на море, через которое аэроплан летел в сторону Франции. Сначала старик думал, что сойдет с ума, но потом успокоился, решив, что бояться смерти уже слишком поздно: во-первых, свое он, Сэм Гейтс, уже прожил, а во-вторых, умирать следует достойно. Он вознес короткую молитву Господу, который, по его представлениям, должен был сейчас находиться где-то здесь, поблизости, в этих облаках, и невольно подумал о том, что “эроплан” не такая уж и дрянь, какой казался, и было очень даже замечательно попасть на небо эдаким манером…

Сколько времени прошло, Сэм Гейтс не знал, только вдруг показалась Франция. Над сушей их обстреляли зенитные орудия, но аэроплан легко увернулся от разрывов и вскоре устремился вниз. Еще через несколько минут он сел на поле, какие-то люди в серой униформе побежали к ним и залопотали что-то на “тарабарском” наречии. Летчик вылез из аппарата, отстегнул Сэма и сказал:

— Старый дедушка, теперь ты должен идти со мной.

У Гейтса затекло все тело, он еле двигался, но все же доплелся до какого-то домишки с оцинкованной крышей, где его закрыли в крохотной комнатушке. Снаружи приставили стражу с примкнутыми к винтовкам штыками. Через час или два за англичанином в сопровождении двух солдат явился какой-то важный на вид чин и привел его в другой дом. В просторном кабинете в плетеном кресле сидел еще более важный, не по-военному толстый человек с устрашающим моноклем в глазу, весь в медалях, и вошедшие долго козыряли ему и щелкали каблуками. В этом же кабинете оказался и летчик, привезший старика на своем аэроплане.

После того, как внимание толстяка целиком сосредоточилось на Гейтсе, он вскочил, подбежал к нему, и заговорил на английском:

— Как звать? Откуда? Возраст? Имя и место рождения предков?

Он, видимо, очень заинтересовался Сэмом и тоже подергал его за волосы и бороду — убедиться, настоящие ли. После многословного перекрестного допроса толстяк и летчик отошли в сторонку, продолжая разговор на английском языке.

— Исключительное сходство, — сказал толстяк. — но что с ним, по вашему можно сделать?

Летчик ответил:

— Меня осенила идея. Сходство столь разительное, что его просто необходимо использовать на пользу дела. Пауль Юпертс, наш самый лучший шпион, дал нам больше информации, чем целая агентурная сеть в каком бы то ни было другом месте, и англичане это прекрасно знают. За его голову обещано вознаграждение в 25 тысяч франков. Дважды он им попадался, и оба раза бежал. Его фотография есть у всех ротных командиров и штабистов, он самое настоящее бельмо у них на глазу. И вот я предлагаю следующее: завтра, как мне известно, англичане атакуют высоту 701, которую мы по тактическим соображениям решили оставить. Если после атаки они наткнутся на труп Пауля Юпертса, скажем, во второй линии, они о нем позабудут. Вы же знаете, дотошностью они не отличаются — простите мою самоуверенность, но я два года учился в Оксфордском университете и могу судить о них более-менее точно. Пауль Юпертс сможет тогда беспрепятственно продолжать свое дело.

Толстяк с медалями покрутил усы, вынул из глаза монокль и задумчиво посмотрел на летчика.

— Где Пауль сейчас? — наконец спросил он.

— Работает садовником в монастыре святой Элоизы в Майтонан-от, а это, как вы знаете, не более чем в миле от главного штаба британской армии.

Толстяк возбужденно прошелся по комнате.

— Да, ваш план превосходен. Единственная закавыка в том, что атака англичан уже началась.

Он вдруг окинул старого Сэма таким взглядом, каким мясник глядит на призовую телку с выставки, и небрежно бросил:

— Да, сходство удивительное… Жаль упустить такой случай. — Затем уже по-немецки добавил: — Стоит попробовать, и, если дело выгорит, я позабочусь о том, чтобы высоким властям стало известно о вашей находчивости и прозорливости, господин капитан. Велите обер-лейтенанту Шульцу отправить этого старого болвана с двумя конвойными на восточный край траншеи 38. Когда поступит приказ отходить, пускай прикончат его. Только не уродуйте и положите его на спину.

Тотчас по окончании этого разговора летчик козырнул и удалился, сопровождая свою жертву. Старый Сэм не понял конца разговора и не совсем уловил то, что говорилось по-английски, но почувствовал, что дело оборачивается худо и что надо бы скорее выяснить свое положение. Поэтому, когда они вышли наружу, он озабоченно спросил:

— Эй, послушайте, мистер, а когда же я вернусь наконец к своему турнепсу?

Летчик посмотрел на него и с приятной улыбкой ответил:

— Не печалься, старый дедушка, ты вернешься к земле очень скоро!

Сэм понял все дословно, но он отчего-то не поверил немцу и встревожился еще больше. Через несколько минут его затолкали в кузов большой серой машины, где уже сидели четыре солдата. Местность была голая и жуткая, сплошь огромные ямы и рвы, оглашаемые ревом орудий и воем снарядов. Над головой сердито жужжали аэропланы. Гейтсу показалось, что его вдруг переправили из царства Божия в самую преисподнюю. Старик и представить себе не мог, как бы в этом аду смогли расти турнепс и брюква, которые он возделывал на полях своего хозяина дома.

…Скоро машина остановилась у разбитой стены. Сэма потащили куда-то вниз, и он очутился в землянке, где трое офицеров пили шнапс и курили вонючие сигары. Солдаты взяли под козырек и передали отпечатанную на машинке депешу. Офицеры пьяно воззрились на Сэма, а один подошел и тоже дернул его за бороду. Затем что-то крикнул солдатам на своей тарабарщине, и те вывели старика в глубокую и узкую траншею. Конвоир, толкнув Гейтса в угол, что-то проворчал и скрылся.

Старый Сэм совсем выдохся. Он лежал, тяжело дыша, у земляной стены, ожидая, что в любую минуту его разорвет на куски одна из этих адских штук, которые становились все назойливее. Вдруг он различил свисток — из-за угла показался солдат-конвоир. Сэму страшно не понравился его взгляд. Приблизившись ярдов на пять, солдат вскинул винтовку и направил ее на Сэма. Не иначе как инстинкт заставил старика броситься лицом вниз на дно траншеи, и едва он это сделал, как раздался сильный взрыв. Прежде, чем потерять сознание, Сэм успел заметить, как солдата завалило землей…

…Сознание вернулось внезапно. Гейтс огляделся и обнаружил, что находится в большой комнате, сплошь заставленной нарами с лежащими на них мужчинами, среди которых сновали люди в хаки и белых халатах. Он сел, потер голову и спросил:

— Эй, мистер, где я сейчас?

Кто-то засмеялся, а один молодой в выцветшей военной форме подошел и сказал:

— Ну, старина, ты побывал прямиком в аду. Но кто ты, черт побери, такой?

— Мне кажется, старик англичанин. — сказал кто-то из дальнего угла комнаты.

Подошел еще кто-то:

— Цел и невредим. Только слегка оглушило. Отведите-ка его к полковнику — вдруг шпион?

Юнец, тронув Сэма за плечо, спросил:

— Ты можешь идти, дядя?

Гейтс обалдело огляделся.

— Еще как! — выпалил он.

— Вот это старик! — одобрительно зашевелились окружающие.

Молодой человек взял Сэма под руку и помог подняться. Они вошли в комнату, где за столом сидел пожилой добродушный офицер.

— Господи помилуй! — воскликнул офицер, глянув на Сэма. — Брэдшо, ты знаешь, кого это ты ко мне привел?!

— Нет… — простодушно ответил молодой. — А кого, сэр?

— Ха-ха! — все простодушие слетело с офицера во мгновение ока. Он быстро встал из-за стола и нервно потер руки. — Порази меня гром, если это… не Пауль Юпертс!

— Пауль Юпертс? — опешил молодой. — Вот так так!

Старший офицер обратился к Сэму.

— Ну, опять ты попался, Пауль. На этот раз мы будем осмотрительней, голубчик.

Тут Сэм наконец взорвался.

— Слушайте сюда, сэр! — гневно заговорил он, комично размахивая руками. — Мне все это порядком надоело. Меня зовут не Паулем, а Сэмом. Я как раз прореживал турнепс…

Его прервал дружных хохот всех находившихся в комнате.

— Здорово! — воскликнул старший. — Чертовски здорово! Ну не удивительно ли, эти шпионы не только язык выучивают, но ведь не поленятся и диалект какой-нибудь освоить!

Он вернулся за свой стол и занялся бумагами.

— Ладно, Сэ-эм, — продолжил он уже более миролюбиво. — Дадим тебе возможность доказать кто ты такой. Мы не звери ведь, не то что твои хозяева. Так откуда же ты все-таки родом? А? Сейчас посмотрим, силен ли ты в топографии…

Сэм недовольно засопел и продолжил:

_ Я как раз прореживал сегодня грядку турнепса в полвосьмого на ферме мистера Доджа в Хэлвешэме, когда прилетел один из этих чертовых эропланов и сел прямо на брюкву. Я ему — убирайся, мол, а тут из машины вылазит парень, направляет на меня револьверт и говорит: “Ты должен сопровождать меня… я…”

— Так-так, — прервал его излияния старший офицер. — Все это очень интересно и убедительно в вашем изложении, но теперь скажите мне, где же находится этот ваш Хэлвешэм? И как зовут местного викария?[195] Уверен, что это вы знаете.

Старый Сэм потер подбородок.

— Его преподобие Дэвид Прайс, мистер, и это хороший, богобоязненный человек. А работаю я у мистера Доджа, он хозяин большого поместья, а еще у него конный завод в Ньюмаркете.

— Чарльз Додж? — переспросил младший офицер.

— Ну да, Чарли Додж. — удовлетворенно кивнул Сэм. — Узнайте, знаком ли он со старым Сэмом Гейтсом.

И тут старого Сэма пронзила великая догадка. С этого-то и надо было начинать!

— Скажу вам даже больше. — заговорщически сказал он. — Я даже знаю, где находится этот самый Пауль, шпион, которого вы ищете. Он работает садовником в… — Сэм нахмурил лоб и, помяв шляпу, наконец вспомнил: — Майтено!

Старший офицер так и ахнул:

— Майтонан-от! Бог ты мой! Невероятно! Да откуда же тебе это известно, старик?

Сэм как мог детальней рассказал о своем сегодняшнем приключении, все присутствовавшие в комнате его на этот раз и не думали перебивать. Наконец он закончил, и почувствовав усталость, попросил перекусить и пива. Его требование было немедленно удовлетворено. Пока старик ел, старший вызвал еще одного офицера.

— Срочно позвоните в генштаб, — сказал он ему, — и пусть возьмут садовника в монастыре, что на вершине холма, и сообщат нам.

…После сытного обеда Сэм закурил трубку, и ароматные клубы самосада заполнили комнату. Кто-то открыл второе окно, а молодой офицер, тот, который первый заговорил со стариком, вдруг воскликнул:

— Черт побери! Такого душистого табака нигде, кроме Норфолка, не сыщешь! Теперь я уверен на все сто, что старик не виновен. Честное слово, не виновен!

Примерно через час в комнате появился еще один офицер.

— Депеша из генштаба, сэр. — доложил он старшему. — Садовник из монастыря святой Элоизы арестован, есть все основания полагать, что это небезызвестный Пауль Юпертс.

Старший офицер поднялся и так и просиял весь. Он подошел к старому Сэму и с чувством потряс его руку.

— Ну, мистер Гейтс, какой же вы молодец! Вы и представить себе не можете, что вы для нас сделали. Ваша честь восстановлена. Благодарное правительство наверняка отметит вас соответствующей вашему деянию наградой, может даже крестом Виктории. А пока — что могу сделать для вас лично я?

Старый Сэм почесал подбородок.

— Я хочу вернуться домой. — сказал он.

Полковник улыбнулся.

— Что ж, даже это можно устроить.

— Я хочу поспеть к чаю. — уточнил Сэм.

— А в какое время вы пьёте чай?

— В пять или около этого.

Добряк улыбнулся еще шире.

— Ясно. — сказал он и повернулся к офицеру, стоявшему у стола. — Рейкс, кто-нибудь летит сегодня через пролив с донесением?

— Да, сэр, — ответил тот. — Капитан Дженнингс вылетает в три.

— Попросите его ко мне.

Через десять минут с улицы вошел молодой человек в форме летного офицера.

— А, Дженнингс, — обратился к нему начальник. — Тут есть одно дельце. Оно касается чести британской армии. Мой друг, вот он, Сэм Гейтс, прибыл сегодня из Хэлвешэма в Норфолке, чтобы передать нам одно очень важное сообщение. И я обещал ему, что он вернется домой к чаю. Вы можете взять пассажира?

Молодой человек вскинул голову и засмеялся.

— Господи! — воскликнул он. — Вот это дед! Да, пожалуй смогу. Где это захолустье?

Достали большую карту военно-геодезического управления, и молодой человек внимательно ее изучил. Ровно в три часа старый Сэм опять устремился на “эроплане” в небо. Без двадцати пять он высадился посреди брюквенного поля мистера Доджа, которое покинул почти треть суток назад. Веселый молодой человек пожал ему руку и полетел дальше, в глубь страны. Старый Сэм сел на землю и осмотрел поле.

— Хорошенькое дельце, доложу я вам, — пробормотал он и глянул вдоль рядов нетронутого турнепса. У него было в запасе еще двадцать минут, и он не спеша пошел вдоль грядки, которую начал утром, и закончил ее. Затем собрал инвентарь и двинулся домой.

Вот такую удивительную историю поведал в свое время своим читателям Ян Джекобс. Как литературное произведение она банальна, как исторический факт — невероятна. Однако многочисленных последователей английского писателя, решивших обратить его литературный талант на пользу и без того богатой истории “всемирного шпионства”, это обстоятельство нисколько не смутило. Достаточно сказать, что со временем на свет всплыли многочисленные подробности, такие, как подтверждения награждения старика Гейтса орденом Виктории и даже рыцарским званием. Некоторые не иначе как всерьез взялись утверждать, что впоследствии Гейтс неоднократно привлекался к выполнению шпионских заданий в тылу германских войск, хотя не владел ни одним языком, кроме родного английского, и к концу войны стал чуть ли не самым результативным агентом союзников. Так, Рокуэлл Присчен, автор популярной “шпионской” книжки “За линией фронта”, в главе, посвященной Сэму Гейтсу, пишет следующее:

“…Вторым заданием малограмотного, но по-крестьянски сообразительного фермера на службе своей родины была передача немцам сфабрикованных английской контрразведкой сообщений под именем истинного Пауля Юпертса. На каком-то этапе потребовалось его самое непосредственное участие в операциях по дезинформации противника. Благодаря Гейтсу немцы проиграли несколько важных сражений, и когда германское командование наконец сообразило, что его весьма искусно водят за нос, ему осталось только подсчитывать урон, нанесенный в результате этой хитроумной игры своим войскам…”

Этими строками прекрасно характеризуется вся остальная деятельность нашего героя, вошедшая в анналы всемирной шпионской истории. Никогда прежде литературные опыты не служили основанием для такой широкомасштабной фальсификации, перехлестнувшей всякие границы, но маститые историки об этом упорно молчат. Трудно предположить, что они поверили в эту белиберду с неграмотным семидесятилетним английским фермером, который якобы помог своему правительству выиграть мировую войну. Также трудно предположить, что они просто игнорируют попытки своих более предприимчивых коллег дополнить историю за счет собственной фантазии. Остается допустить, что фальсификация исторических данных не является чем-то из ряда вон выходящим, и причины тому могут быть разные, но их рассматривать сейчас мы не будем. Нас ждет более интересное занятие — путешествие в 1916 год, в тот именно год, когда на арене мировой истории появилось интересующее нас имя — Сэм Гейтс.

Глава 2. Похищение секретного архива

“…Сейчас уже совершенно ясны причины, в результате которых германская секретная служба оказалась несостоятельной в начале войны… Очень скоро для держав Антанты стало ясно, что немцы, несмотря на все свои старания, добиваются своей секретной службой столь жалких результатов, что их поневоле приходится скрывать. Лишь в отдельных эпизодах подпольной борьбы германская разведка сумела добиться некоторых успехов, и то лишь благодаря исключительно террору, к методам которого германцы тяготели с древних времен…”.

Эти слова взяты из книги американского писателя Р.У.Роуана “Очерки секретной службы”, впервые вышедшей в Лондоне в 1938 году. Эта книга хороша не столько своей занимательностью и показной правдоподобностью изложенного материала, сколько четкостью определений в отношении того или иного разведывательного органа или события, к которому этот разведорган в той или иной мере был причастен. О бездарности германской разведки в военные времена твердит не только Роуан, но только он один смог более-менее убедительно обосновать причины страшных провалов германской разведки после начала обеих войн в Европе ХХ века. Ни прославленный педантизм немцев, ни их вошедшая в поговорку “узколобость” тут совершенно не причем. Все дело в том, что на немцев не хотели шпионить даже деклассированные элементы завоеванных ими стран, тогда как в тылу их армий всегда оставались миллионы жаждущих насолить оккупантам. И потому если успехи германской контрразведки можно обозначить в процентном отношении как 100, то успехи агентурной разведки едва ли будут заметны на фоне этого числа.

В этом плане успехи разрекламированного Джекобсом немецкого шпиона Пауля Юпертса, который “был у англичан как бельмо на глазу”, вызывают некоторое вполне обоснованное сомнение. Наиболее успешно германские разведчики периода первой мировой войны действовали только в некоторых особенно отсталых странах Ближнего Востока, правители которых были недовольны колониальной экспансией Британской империи. Даже ирландцы, ненавидевшие поработивших их англичан, не изъявляли сколько-нибудь заметного желания укрывать немецких шпионов даже за солидное вознаграждение. А что уж там говорить о Франции и Бельгии, на территории которых развернулись важнейшие сражения войны? Между тем Пауль Юпертс на своем поприще добился невозможного — он в одиночку противопоставил себя всей франко-британской контрразведке, сделал очень много, и хотя в конце концов проиграл, относить этот проигрыш на счет его некомпетентности преждевременно. Провал его был поистине анекдотичен — по распространенной версии, за свой провал он мог благодарить только свое “узколобое” начальство. Таких провалов не знала ни одна разведка в мире, но тем не менее подобные этому конфузы имели место в действительности. И самое странное — это то, что о них умолчали как германские историки и мемуаристы (по вполне понятным причинам), так и британские, французские и прочие, которым только дай порыться в грязном белье опозорившейся германской разведки.

Все эти реальные истории сохранились в виде вполне реальных документов, и этому опять-таки способствовали сами немцы, в интересах которых было бы эти истории подвергнуть забвению путем уничтожения всех документов, в которых они были воплощены. И вроде бы это дело было на жестком контроле самых компетентных функционеров германской разведки, но что-то не сработало, и произошла очередная широкомасштабная утечка весьма важной (по крайней мере для журналистов) информации. Вальтера Николаи по праву называют самым выдающимся мастером германской разведки (конечно, после знаменитого Штибера, который “творил” за целых полвека до окончания первой мировой), этот человек, заняв во второй половине войны высокий пост начальника германской разведки и контрразведки, собрал огромный архив, в котором чего только не было, в том числе и описания всех провалов своей агентуры в тылу противника.

После войны, однако, этот архив в руки победителей так и не попал, поэтому о его размерах и качестве эти победители могли только догадываться. Когда в 1919 году Николаи обратился с запросом в свое правительство, куда сдать этот архив, то выяснилось, что правительству вовсе не до него. Ни одно учреждение не согласилось принять тонны бумаги с секретным содержимым, опасаясь привлечь к себе нездоровый интерес англичан и французов, которые могли устраивать побежденным всякие пакости и по более ничтожным поводам. С большим трудом бывшему начальнику кайзеровской разведки удалось перевезти свыше сорока восьми тысяч секретных дел в имение одного крупного помещика в Восточной Пруссии, подальше от пронырливых западных шпионов, но вскоре вокруг этого имения стали появляться лица, в этой местности до сих пор неизвестные. Тогда Николаи уговорил бывшего председателя совета директоров Круппа Альфреда Гугенберга предоставить ему в помещении издательства “Шерль” более надежное место для хранения архива немецкой разведки.

Самой важной частью этого архива были, конечно, как утверждается и поныне, личные дела секретной агентуры в разных странах, якобы дававшие возможность заставить бывших немецких шпионов вновь приступить к работе против победителей Германии. Британская, французская, бельгийская и американская разведки пристально следили за действиями Николаи, каждая из них надеялась завладеть архивом. В конце концов Николаи перевез архив в Берлин, но после проведенной проверки выяснилось, что не хватает около трех тысяч дел. Более полувека ходили слухи, что эти дела удалось выкрасть по дороге в Берлин некоему профессору Боллюсу, тайному руководителю бельгийской разведки в Германии. Как вышеназванный Боллюс это сделал, ни Николаи, ни кому либо другому так и не удалось выяснить, но зато можно не сомневаться в том, как он впоследствии выкраными бумагами распорядился.

Дело в том, что профессор Боллюс никогда не был руководителем бельгийской разведки в Германии, более того, он к разведке вообще никакого отношения не имел. Как утверждает в своих послевоенных записках бывший начальник германского генерального штаба Макс Гофман (“Удар в спину Германии”, 1926 г), Франк Боллюс был “мелким гангстером из Эйпена”, умудрившимся после войны сколотить приличную банду из бывших дезертиров и офицеров, оставшихся не у дел в связи с реорганизацией германской армии. За манипуляциями Николаи Боллюс следил, полагая, что тот намеревается перепрятать награбленное во Франции и Бельгии золотишко и рассчитывая поживиться в условиях послевоенной неразберихи весьма значительной добычей. Однако Николаи, будучи специалистом своего дела, вовремя разглядел происки этого бандита и предпринял меры — он набрал охрану, состоявшую из самых преданных ему офицеров разведки, отъявленных головорезов, и это на каком-то этапе дало свои плоды, но в конце концов он пал жертвой предательства. Один из офицеров охраны был подкуплен Боллюсом и за значительную мзду передал бандиту часть архива.

…Эта версия не лишена определенной доли юмора, но сами немцы, которые во всех своих поражениях склонны видеть только предательство и измену, ей свято верят. Верит также немецкий историк Густав Крауф, только в значительно модернизированный ее вариант: документы продал Боллюсу сам Николаи, пытаясь отвлечь нежелательное внимание ко всему архиву в целом, и Боллюс в интерпретации Крауфа был не бандитом, а германским журналистом-экстремистом, то есть газетчиком, способным на всякие пакости, лишь бы “выдернуть” из-под носа зазевавшегося что-нибудь достойное внимания публики. Николаи прекрасно понимал, что немалая часть его архивов является бесполезным грузом, но немецкая педантичность не позволила выкинуть ненужное в мусор, а возить с собой всякое барахло было накладно. Вот он и отобрал из этой кучи бумаги, которые посчитал пригодными для проведения отвлекающего маневра — это были отчеты о подлинных провалах германской разведки во время войны.

Тут стоит кое-что уточнить. Ни для кого не секрет, что германская разведка с уходом со сцены Большой Истории Бисмарка и его подручного Штибера утратила в глазах германского военного и политического руководства все свое значение и находилась в роли самой настоящей бедной родственницы. Неудивительно, что провалы немецких агентур в других странах приняли тотальный характер и в мирное время, а с началом войны и вовсе были ликвидированы контрразведкой этих стран подчистую, что б не путались под ногами. Склонность к импровизации, свойственная германцам, всегда выходила их шпионам боком, и тут никак не могло обойтись без всяких казусов и даже конфузов. Однако эти казусы и конфузы по большей своей части были настолько анекдотичны, что в их действительность не мог поверить ни один более-менее здравомыслящий человек. Продавая журналисту Боллюсу самую достоверную информацию о проколах собственной разведки во время мировой войны, Николаи трезво рассудил, что Германии обнародование этих сведений вряд ли навредит, а только-только нарождающейся германской разведке нового типа будет на руку, так как усыпит бдительность ее врагов. Он рассчитал все правильно, однако германской разведке в будущем это хоть на самом деле не навредило, но и не помогло, потому что немцы всегда упускают из виду то обстоятельство, что от хорошей теории до хорошей практики не один только шаг, и даже не десять.

Боллюс, как и следовало ожидать, тут же пустил полученные сведения в оборот, состряпав из них целую серию статьей и очерков о бездарных действиях германской разведки во время войны, но эти подлинные материалы, опубликованные в прессе, и впрямь выглядели как анекдоты, препарированные талантливым фантазером-юмористом. Англичанам не с руки было выставлять германскую разведку на посмешище, иначе грозил возникнуть справедливый вопрос о судьбе тех гигантских сумм, которые были отпущены британским правительством своей контрразведке на ликвидацию “широких и опасных сетей германского шпионажа” в Англии и в тылах союзных армий на континенте во время войны. Поэтому вся деятельность Боллюса по дискредитации германского шпионажа пошла, можно сказать, насмарку — особенного имени на всех этих публикациях он не сделал, и хотя его продукция неплохо оплачивалась газетными концернами в далекой от европейских проблем Америке, даже там всерьез ее никто не принял. Когда мода на эту продукцию прошла, публика позабыла и о Боллюсе, и о слабостях германской разведки, разрекламированных им в столь экзотической форме.

Зато очень скоро это “наследство Боллюса” стало весьма оперативно растаскиваться всякими белетристами-прозаиками, подобными Яну Джекобсу. Джекобс, никогда не тяготевший к военной, и тем более шпионской тематике, все же не упустил возможности “порыться” в “наследии” своего менее удачливого коллеги, и отобрал для себя некоторые сюжеты, один из которых позже он превратил в занимательный полуфантастический рассказ под названием “Свежие новости”. Английская публика приняла это творение популярного писателя более благосклонно, нежели творчество “чересчур зарвавшегося” журналиста Боллюса, но спустя еще некоторое время произошло невероятное: с появлением на мировом информационном рынке такой вещи, как “альтернативная история”, адепты которой используют для своих сочинений практически любой материал, подворачивающийся им под руку, абсолютно все сведения, взятые из “архива Николаи” и препарированные затем беллетристами, получают “новое дыхание” — “альтернативные историки”, занимаясь откровенной подтасовкой и используя самые разнообразные художественные произведения в качестве полноценных документов, сами того не ведая способствовали реанимации историй, имевших место в действительности. “Свежие новости” — один из примеров трансформации подлинных документов под личиной “альтернативной истории”, и хотя в нынешнем своем виде подавляющее большинство этих документов претерпело значительные изменения, тем не менее можно вполне уверенно констатировать факт зарождения некоей “исторической археологии”, псевдонауки, которую в условиях тотального засекречивания спецслужбами разных стран многих интересных материалов, связанных с прошедшими войнами, иначе назвать никак невозможно. По крайней мере историю прямо-таки невероятного провала германского шпиона Пауля Юпертса мы можем очистить от наслоений, нанесенных профессиональной кистью Яна Джекобса, а затем сопоставить ее с публикацией в американском журнале “Р-Кроникл” 1929 года за подписью некоего Стивена Траута, под именем которого, по мнению Крауфа, скрывался не кто иной, как сам Франк Боллюс.

Глава 3. Агент "Тигровые глаза"

…Через некоторое время после начала второй мировой войны, сразу же после того, как союзники отбросили чересчур разогнавшиеся германские армии от Марны и война приняла явно вырисовывающийся позиционный, а потому и неопределенно затяжной характер, кайзеровские генералы, до этого в большинстве своем признававшие только кавалерийскую разведку боем, стали соображать, что без своей постоянной агентуры за линией фронта им не обойтись никак. Возможности только-только оперившейся авиации, невзирая на перспективу, оставляли желать лучшего, а иных способов узнать, что творится по ту сторону фронта, не было. В то время как союзники получали всю необходимую информацию от тысяч и тысяч добровольцев из числа населения оккупированных областей Франции и Бельгии, немцам такие услуги предоставлять никто не собирался. Им могли помочь только платные предатели, которые, конечно же, отыскались быстро, но их количество было так мизерно, а подготовка так ничтожна, что германскому генеральному штабу эта помощь не сулила никаких ощутимых выгод. Тогда-то немцы и озаботились созданием шпионских школ, которые бы в экстренном порядке взялись выпускать агентов для ведения шпионажа за линией фронта.

Одна из самых важных таких школ была открыта в Антверпене — втором по величине и значимости городе оккупированной Бельгии. “Нужна была большая смелость, — пишет один из самых авторитетных “историков всемирного шпионства” прошлых времен Р.Роуан — чтобы поместить этот шпионский центр в таком кипящем ненавистью городе, как Антверпен”. Но на взгляд некоторых других, не менее компетентных историков, только немцы со свойственной им склонностью к дешевым импровизациям могли устроить подобное заведение в подобном месте. Даже Роуан признает в конце концов, что от провала задуманного дела немцев спасли только “ум и рвение” руководства школы. Но Роуан — историк-популяризатор, от ученого-исследователя в нем так мало, а литературу, которую он выпустил за свою долгую жизнь, можно считать даже не учебниками для первоклассников, а книжкой с интересными картинками для годовалых детей. Может быть он не знал, что почти за четыре года своего существования антверпенская школа не выпустила практически ни одного шпиона, принесшего реальную пользу кайзеровским армиям — все эти Джеймсы Бонды, за редким исключением, становились известны союзной контрразведке уже в тот самый момент, когда переступали порог этого заведения, потому что пройти мимо внедренного в штат этой школы и тщательно законспирированного предателя не имели никакой возможности.

История твердит, что школу основал военный комендант Антверпена, ветеран разведывательной службы майор Вернер Гросс, который привез с собой полный штат лучших инструкторов, какими только располагала германская секретная служба на тот момент. А первым и единственным директором этой школы стала некая Эльза Штрагмюллер, бывшая студентка Фрейбургского университета,[196] получившая перед самым началом войны степень доктора философии и проработавшая несколько месяцев в ведомстве гражданской цензуры в оккупированном немцами Брюсселе. Утверждается, что эта фрейлейн в совершенстве владела многими европейскими языками, обладала невероятно аналитическим складом ума и обнаружила незаурядное понимание военной стратегии и тактики, что позволило ей перед новым ответственным назначением в Антверпен в самые кратчайшие сроки пройти обучение в школе шпионажа в Лёррахе близ Фрейбурга. На самом деле молниеносная карьера этой фрейлейн стала возможной только благодаря ее любовнику Гроссу, с которым она познакомилась при невыясненных обстоятельствах в 1913 году и сумела удержать его внимание к ней до самого окончания войны.

Эльза Шрагмюллер происходила из очень старинной, но также очень бедной вестфальской семьи, и тем страннее выглядит тот факт, что после поражения Германии в 1918-м она выходит замуж за одного из отпрысков известного германского промышленника-миллионера Гуго Стиннеса, имея приданное в виде акций американских химических заводов почти на полмиллиона долларов. Правда, вскоре этот брак распался, и “фрейлейн Доктор”, как ее прозвали французы и бельгийцы во время войны, исчезает бесследно, оторвав от “империи” своего мошенника-тестя приличный кусок. О ее конце ничего никому неизвестно, также как и об истинном лице этой ловкой авантюристки, которая по многим данным, некоторые из которых “всплыли” еще две трети века назад, была двойным агентом и получала “зарплату” как от немцев, так и от американцев.

…Двойные агенты в главном шпионском руководстве Германии всех времен не такая уж и редкость, и особенно ярким примером может служить биография главы гитлеровского абвера Вальтера Канариса, который на каком-то этапе своей карьеры со всеми потрохами продался англичанам и информировал их обо всех планах Гитлера и его окружения. Эльза Штрагмюллер поступила более дальновидно — она не стала связываться с искушенными в вопросах разведки (и потому особо опасными в данном случае) англичанами или подверженными тотальной коррупции французами, а обратилась сразу к начальнику разведки американского генерального штаба Рольфу ван Деману. Это произошло еще до войны во время поездки Штрагмюллер в Америку на семинар “Новой философской школы” Герхарда Герцога — довольно сообразительная молодая женщина, познакомившись с “матерым германским разведчиком” Вернером Гроссом, этим “сундуком шпионских секретов”, понимала, что только-только нарождающейся военной разведке США, лихорадочно изыскивающей эффективные способы проникновения на европейский континент в обстановке назревающей большой войны, как воздух нужны в Германии свои агенты. А так как и англичане, и французы в те времена к американцам относились с громадным пренебрежением, то требовался независимый от их влияния источник информации. Штрагмюллер заключила с Деманом “контракт”, связником должен был быть капитан береговой артиллерии США Ричард Вильямс, посланный в конце лета 1914 года в Бельгию якобы для оказания помощи американцам, застрявшим с начала войны в Европе.

Целых два года “фрейлейн Доктор” сотрудничала с Вильямсом, пока тот не был вынужден бежать из Бельгии в связи со вступлением США в войну.[197] Но к этому времени “агент Тигровые глаза” (оперативный псевдоним Эльзы Штрагмюллер) наладила свои каналы связи с американцами, более эффективные, в том числе и с использованием радиопередатчика. Конечно, некоторую часть своих выпускников и своих агентов она противникам Германии не сдавала, а ориентировала их на добывание сведений, которые выставляли ее заведение в выгодном свете перед германским руководством и отсутствие которых не навлекло бы на нее саму тени подозрений в нечестной игре. Но именно благодаря Эльзе Штрагмюллер американская экспедиционная армия, начавшая боевые действия во Франции в начале 1917 года, располагала офицерами, гораздо более осведомленными насчет боевых методов и обучением резервов во вражеском лагере, чем большинство офицеров Антанты, не говоря уже о ближайших планах германского командования, а тем более разведки. До этого момента все сведения о германском шпионаже в тылу союзных армий передавались американцами прямиком в объединенный штаб англо-французских войск, что существенно повысило престиж американской секретной службы в глазах европейцев — это на данном этапе было главнее всего, так как открывало доступ к наиболее охраняемой информации секретных служб самих англичан. Таким образом было выявлено немало опасных германских шпионов, обосновавшихся в основном в Париже и Лондоне, а также во многих важных портах на берегу Ла-Манша.

Однако немало германских агентов действовало и непосредственно за линией фронта в тылу англо-французских войск. Одним из таких был наш герой Пауль Юпертс, которого “прославил” английский писатель Ян Джекобс и который в 1916 году “попортил немало крови” командованию британских войск, окопавшихся на левом фланге Западного фронта. Юпертс имел связь непосредственно с руководителем шпионской школы в Антверпене посредством комбинированных способов — главным из них было использование почтовых голубей. По словам англичан, голуби постоянно летали над фронтом в таких количествах, что определить, где почтовый голубь, а где дикий было просто невозможно, и уж еще и попасть в такого голубя не мечтал ни один даже самый меткий стрелок. Пару штук, правда, в районе Ипра, где действовал Юпертс, удалось подстрелить, но вынести из найденных при этих голубях бумажек с донесениями хоть какой-либо полезной информации не представлялось возможным ввиду исключительности шифра, которым эти донесения были зашифрованы. Этот шифр был раскрыт только после капитуляции Германии благодаря американцам, и это свидетельствует о том, что составлен он был специалистом, который прекрасно знал о том, что все германские шифры были известны англичанам чуть ли не с самого начала войны,[198] а значит, он работал против Германии, но, как это ни странно, и не на Антанту. Этим шифром владела только Эльза Штагмюллер, как и многими другими, с помощью которых она передавала собранную информацию своим хозяевам-американцам.

Англичане прекрасно понимали, что передаваемая им нейтральными пока американцами ценнейшая информация относительно германского шпионажа у них в тылу не берется из воздуха, что на хитрецов-янки работает по меньшей мере группа внедренных в германские разведорганы агентов. И это бесило англичан сверх всякой меры — у них, обладающих лучшей разведкой в мире (после России), подобного источника не было. Анализируя информацию, они пытались выявить хотя бы характер этого источника, но все было тщетно — “фрейлейн Доктор”, даром что баба, продумала все до мелочей, она прекрасно знала, что американцы, в отличие от британцев, ни в коем случае не пойдут на торговлю собственной агентурой, какие бы выгоды эта торговля им не сулила. В этом плане американцы были сродни русским, которые проблемам безопасности своих агентов, какого бы качества эти агенты не были, уделяли внимание на порядок больше, чем англичане или французы, а о немцах и говорить не приходится.[199] Тем не менее для англичан скорейшее выявление американского источника было вопросом жизни или смерти: полагаясь на предоставляемую американцами информацию, они прекрасно понимали, что рискуют, потому что неопытных (по их твердому убеждению) американцев немцы запросто могли обвести вокруг пальца, подсунув в один прекрасный момент искусно состряпанную дезинформацию. Поэтому, пользуясь относительным затишьем на фронте, они мобилизовали большую часть своих резервов на поиски шпиона, который пользовался неподдающимся расшифровке шифром.

Глава 4. В бой вступают американцы

Если британская контрразведка, по утверждению известного английского историка Уильяма Баркера, работала лучше разведки только благодаря промахам своих врагов, то британская разведка процветала только за счет бездарности своих коллег-французов. Конечно, бездарность французской разведки вовсе не означает, что французские шпионы были хуже германских, они-то как раз и были одними из самых лучше подготовленных на континенте, но самодовольство и летаргия руководства французской разведслужбы, в которой оно пребывало как до войны, так и во время боевых действий, давно вошли в поговорку. На стол высоким французским начальникам ложились самые достоверные сведения от засланной за линию фронта агентуры о состоянии германских вооруженных сил и планах германского генерального штаба, но эти начальники в лице полковника Эрмели и генерала Андрэ предпочитали верить только собственным фантазиям. “Французы сорок лет бредили реваншем, — свидетельствует французский военный авторитет генерал Б. Пала, — но в результате можно говорить о том, что благодаря своей разведке Франция оказалась неподготовленной к войне и могла считаться жертвой неожиданного и внезапного нападения. Французская разведка начала мировую войну с того, что принесла победу Германии”.

С победой Германии на начальном этапе войны генерал, конечно, загнул, но все же стоит согласиться с тем соображением, что если бы не Британия с Россией, то немцы вступили бы в Париж еще до наступления осеннего листопада, и тогда итальянцы не раздумывали бы над тем, покидать им Тройственный союз, или воевать на стороне врагов Антанты.[200] Казалось бы, горький урок первых серьезных поражений заставит французскую разведку более реалистично относиться к донесениям своих ловких агентов, ан нет. Англичане, составляя бюджет на создание разведывательных сетей, действующих на территории Германии и в оккупированных ею странах, очень быстро сообразили, что сами французы предоставляют им выгодный шанс перехватить инициативу в свои руки, и переориентировали своих шпионов не на хлопотное проникновение в тыл германских войск, а на выуживание добываемой французскими лазутчиками информации и с такой же периодичностью отвергаемой французским руководством. Для этого в Париж был специально направлен капитан морской разведки Клемент Хатчинс, который весьма умело и эффективно руководил самой настоящей шпионской сетью, работавшей против “братьев по оружию”. Французская контрразведка ворон по столбам, конечно же, не ловила, но ее руководство до самого конца войны не заподозрило о нечестной игре англичан, целых четыре года с хладнокровной бесцеремонностью “обшаривавших карманы” своих ближайших союзников.

Впрочем, этим союзникам, генералитет которых даже немцев поражал своей бездарностью, такое положение пошло только на пользу. Если в первые годы войны на Западном фронте благодаря этой оригинальной операции англичан и не было выиграно практически ни одного сражения, то благодаря ей не было ни одного и проиграно, что непременно случилось, если бы английская разведка так кардинально не вмешалась в дела французской. Среди прочих материалов, полученных сотрудниками капитана Хатчинса, были сведения и о германском шпионе Пауле Юпертсе, действовавшем в ближайшем тылу британского корпуса в окрестностях Ипра. Вообще-то французы эти бумаги хотели и сами передать своим союзникам, но в самый последний момент вмешался сам генерал Жоффр, главнокомандующий французской армией, который не переносил англичан на дух, и приказал сведения о Юпертсе “попридержать до лучших времен”.

Англичане всегда с пониманием и чисто нордической невозмутимостью относились к мелким пакостям своих французских союзников, однако тут им стало не по себе. Раздувать скандал, правда, было преждевременно, но предпринимать кое-какие шаги следовало немедленно. Хатчинсу было дано указание выяснить, откуда именно к французам поступили сведения о Юпертсе. Это оказалось не так-то просто, потому что все источники были зашифрованы, а доступ к секретным шифрам французской разведки для англичан был невозможен по ряду причин, одной из которых было недоверие французов к своим невольным союзникам. И тогда Хатчинс решил обратиться к русским, к которым французы такого недоверия никогда не испытывали.

Английский разведчик поспешил к представителю русской разведки в Париже капитану Максиму Теперу, с которым был знаком еще до войны и который был женат на англичанке. Хатчинс прекрасно понимал, что его русский коллега вряд ли поверит какой-нибудь выдуманной истории, и потому, зная об офицерской порядочности Тепера, решил открыть ему карты. И тут Тепер буквально ошеломил Хатчинса, заявив, что Юпертс — русский шпион, и работает на русский генеральный штаб. Правда, он сразу же поправился и добавил, что все сведения, которые этот шпион собирает в тылу британских войск, уходят в Брюссель тамошнему представителю американской разведки капитану Биглю, а тот после ознакомления передает их русским через американского посла в Дании. Таким образом воюющие русские и нейтральные американцы оказались в одной упряжке, водя за нос и французов, и англичан. Когда Хатчинс выразил удивление по поводу того, зачем русским понадобилось шпионить за своими союзниками, Тепер задал встречный вопрос: а зачем англичане шпионят за французами? Русский генеральный штаб, пояснил он, озабочен внутренней обстановкой, сложившейся в России, и полагает, что очень, очень скоро русским армиям придется отвлечься от войны, чтобы заняться подавлением очередной революции. А рассчитывать на англичан в этом деле русским было бы крайне неразумно, учитывая взаимоотношения двух великих империй на протяжении последних нескольких сот лет. Не смогут помочь ни лентяи-французы, ни болтуны-итальянцы, зато американцы представляются самыми подходящими партнерами России в послевоенном мире. А так как американцы также не могут в полной мере доверять всем другим европейским нациям во многих важных делах, кроме русских, то прямая обязанность самой лучшей в Европе русской разведки — помочь американцам получить представление о будущих их союзниках из независимых, так сказать, источников. И Пауль Юпертс представляет только одно из направлений интереса американцев — это возможности британской военной машины в условиях глухой обороны противника.

Вообще-то Хатчинс за годы, проведенные в разведке, привык ничему не удивляться. И ответ на последний вопрос, почему русский выдает секреты своей родины потенциальному неприятелю, он переварил также быстро. Оказывается, Тепер, проходивший некогда стажировку в политическом сыске и благодаря этому довольно хорошо знакомый с истинным положением во внутренней жизни своей страны, считает, что очередную революцию, которая вырисовывается все четче и яснее, господствующему режиму России не пережить уже ни за что, а чем все закончится в конечном итоге — одному Богу известно. Возможно, многим офицерам придется сматываться за границу, а так как у него (Тепера) лично очень много общего именно с Великобританией, то оказать пару-другую услуг разведывательной службе своей будущей новой родины совершенно не излишне именно сейчас.

Хатчинс неожиданно понял, что ему также неожиданно удалось произвести самую удачную вербовку за всю свою карьеру. Хотя Тепер и не обещал начать работать на англичан в полном объеме и немедленно, но было очевидно, что “парой-другой услуг” дело тут не ограничится. Как оказалось позже, полтора года спустя, он передал англичанам не только все архивы русской разведывательной миссии в Париже, но много другого “добра”, которое в свое время значительно облегчило англичанам работу по “всовыванию палок в колеса” нарождающимся добрососедским советско-американским отношениям в 20-е годы. И хоть вся эта возня в конечном итоге вышла хитроумным англичанам боком, Хатчинсу “вербовка” Тепера помогла сделать поистине головокружительную карьеру.[201] Впрочем, речь сейчас не об этом.

Итак, капитан Хатчинс узнал, что за спиной его родины назревает беспрецедентный военно-политический заговор с целью значительно ущемить интересы великой Британской империи после победы над Германией и Австро-Венгрией. Он собрался было броситься с этой информацией к своему руководству, но Тепер остудил его пыл, посоветовав не торопиться и воспользоваться полученной информацией наиболее выгодным образом — для начала следовало поймать этого Пауля Юпертса и заставить давать его показания, тем более что хоть Юпертс и работает на вражескую разведку, но об этом он, закоренелый тевтонец, даже не подозревает. Его шеф, который послал Юпертса на задание — и тот не является русским шпионом, полагая, что работает только на американцев.

Однако Тепер, невзирая на свое относительно высокое положение, тогда не знал (и о чем англичане узнали только после войны), что участие русских в этом деле, заключается в том, что это благодаря стараниям их резидентуры в Германии преподавательский состав разведшколы в Антверпене почти на четверть состоял из агентов русской разведки, которые приглядывали и за “фрейлейн Доктором”, и за всеми остальными лицами, за которыми стоит приглядывать агентам русской разведки в этом случае. Существуют сведения, что и сама мысль устроить разведшколу именно на территории оккупированной страны была внушена Вернеру Гроссу тоже русскими, и одним из “советчиков” был адъютант “матерого разведчика” Герхард Шарп, продавшийся русской разведке еще до войны за 50 тысяч золотых рейхсмарок ежегодно плюс соответствующие премиальные.

“Удачливый русский шпион” Пауль Юпертс, продолжая собирать информацию о системе английской обороны на левом фланге Западного фронта, и не подозревал, в какой чудовищный переплет попал, согласившись работать на разведорганы своей родины только лишь за ордена и медали. Зато он прекрасно отдавал себе отчет в том, что как только его поймают в британском тылу, то тотчас же расстреляют. Один раз он уже попадался, но ему удалось бежать, причем такое везение он отнес исключительно на счет своей сообразительности. И ему было совершенно невдомек, что этот побег, как и задержание, были организованы теми, против кого он так плодотворно работал. Как только Хатчинс получил сведения о Юпертсе, он сразу же принялся за разработку планов по его поимке, но тут в дело вмешался помощник Тепера, лейтенант Займовский.

…У Займовского, этого молодого, но от природы сообразительного и имевшего неплохой практический разведывательный опыт офицера была плохая привычка подслушивать разговоры своего начальства, но в данном случае эта привычка сыграла очень положительную роль для дела, за которое он болел душой. Когда лейтенант узнал о том, что его начальник, капитан Тепер, решил запродаться англичанам, ему и в голову не пришло набиваться к нему в сообщники в надежде получить свои дивиденды с этого дела. Однако в миссии не было никого, кому бы он мог доверять, и тогда он поступил настолько разумно, насколько этому могла помочь его сообразительность — он обратился прямиком к американцам в лице Гарольда Фелтона, военного наблюдателя армии США в Париже. И правильно сделал, потому что Фелтон, являясь одним из самых доверенных помощников ван Демана, был в курсе всех русско-американских “шашней” во Франции, и прекрасно понимал, что в один прекрасный момент ему придется спасать своих агентов не от германцев, а от неразборчивых в средствах и скорых на расправу французов, или что еще хуже — от завистливых к чужим успехам англичан. И поэтому он был готов к любым неожиданностям.

Тепер, однако, не знал имени агентурного руководителя Юпертса, который тайно работал на русских и американцев — эти сведения под семью замками хранились только в двух местах планеты — в русском генеральном штабе и в личном сейфе полковника ван Демана, и зарубежным миссиям о таких вещах знать не полагалось.[202] Не знал этого, естественно, и Фелтон, однако он опасался, что изловив шпиона, англичане узнают это имя быстрее него, и тогда англичане подомнут под себя не только французскую разведку, но и американскую — русская им в любом случае была не по зубам, хотя они и могли ей здорово напакостить. Фелтон в своих размышлениях пошел дальше — он допустил даже и то, что англичане попросту уничтожат “агента Тигровые глаза”, тайно сообщив о нем куда надо за линией фронта и подставив под удар самого прощелыгу Тепера, что б отбить у неопытных американцев тягу к сепаратным соглашениям с русскими за их спиной. В конце концов этот вариант показался Фелтону наиболее вероятным, и он решил спасать положение любой ценой.

Глава 5. Прекрасное спасение шпиона Юпертса

…Наиболее сильной стороной молодой и не зацикленной на штампах и шаблонах американской разведки являлось то, что в экстремальных ситуациях разведчикам не только позволялось, но и вменялось в прямую обязанность действовать самостоятельно, без какой-либо оглядки на вышестоящее начальство. Перед Фелтоном стояла реальная цель, поставленная как раз такой экстремальной ситуацией, и он использовал для ее достижения все имеющиеся у него под рукой средства, не тратя времени для связи с ван Деманом или Вильямсом. Вильямс мог бы потребоваться для передачи экстренного сообщения в Антверпен, но для этого также уже не было времени. Фелтон поступил по другому — он явился к начальнику агентурного отдела французской разведывательной службы полковнику Эрмели и предложил ему поучаствовать в одной многообещающей операции по дезинформации немцев путем засылки к ним агента, снабженного ложными сведениями. В качестве этого агента он предложил использовать настоящего германского шпиона, одного из тех, кто был недавно пойман французской контрразведкой и томился в ожидании расстрела. Туповатый, невзирая на свое ответственное положение, Эрмели с готовностью клюнул на приманку, тем более что командование было недовольно действиями полевой разведки, прохлопавшей внезапное наступление немцев на Верден, и потребовало активизировать деятельность разведки агентурной. Так что американец со своим планом появился как раз вовремя.

Времени у Фелтона было мало, но с задачей он справился самым лучшим образом. Он предъявил французу состряпанное им же самим донесение, якобы поступившее от его агента в Камбре, и в донесении содержались сведения о том, что немцы задумали ложный маневр на рубеже Эна — Сомма, чтобы отвлечь хоть часть союзных войск от Вердена, где уже несколько месяцев шла кровопролитная для обоих сторон битва, ныне известная в истории как “верденская мясорубка”. Американец рассчитал все правильно — именно в этом месте планировалось наступление союзников на правый фланг кайзеровской армии, и потому французское командование всполошилось — им не к чему было привлекать к этому району излишнего внимания противника. По плану Фелтона французам следовало устроить побег одному из недавно пойманных немцев, что б тот рассказал своему руководству о том, что план их прекрасно известен союзникам, и они укрепили оборону на Сомме так хорошо, что все попытки провокации принесут немцам только вред. Для этого самому Фелтону следовало проникнуть к немцу в тюрьму и, прикинувшись германским шпионом, потерявшим связь с Центром, сообщить ему всё с глазу на глаз, а затем, воспользовавшись своим служебным положением, организовать побег шпиона за линию фронта.

Как и следовало ожидать, французы резко отрицательно отнеслись к идее отпустить с таким трудом пойманного шпиона на свободу, однако ясно видимые выгоды намного перевешивали этот единственный недостаток плана американца. Они отыскали какого-то самого завалящего простофилю, которого немцы даже не удосужились как следует обучить приемам конспирации перед засылкой, но Фелтон только посмеялся над этими потугами изобразить чистую игру. Он потребовал, что б ему предоставили наиболее толкового немца, иначе не результаты можно не рассчитывать. После более детального разбора многообещающего плана Эрмели пришлось согласиться с американцем. В тот же вечер Фелтона под хитроумным предлогом произвести перевербовку германского шпиона допустили в камеру Фридриха Бергсона, который попал в искусно расставленную французами сеть в Париже 15 июня.

…Бергсон был одним из лучших пойманных французами шпионов кайзера в Париже, и мог просчитывать действия противника на несколько ходов вперед, но личной игры американца ему раскусить не было суждено. На словах Фелтон принялся передавать Бергсону информацию, сфабрикованную им совместно с французами в штабе полковника Эрмели, но то, что нужно было знать только ему самому и немцу он, опасаясь подслушивания, написал на бумаге. Немцу следовало тотчас при переходе линии фронта известить свое начальство о том, что англичане вышли на след Пауля Юпертса, и тому следует немедленно исчезнуть.

Бергсон недолго ломал голову над истинной личиной американца: возможно Фелтон и провокатор, возможно он врет с целью обеспечить успешное проведение какой-то операции, затеянной французами или англичанами, но если Юпертсу и на самом деле грозит какая-то опасность, то его следует спасать, а если нет, то спасаться следует самому — Бергсону вовсе не улыбалась перспектива быть расстрелянным после короткого и весьма условного суда.

Короче, Фелтон рассчитал все правильно, но он все же опоздал. Англичане схватили Юпертса в монастыре святой Элоизы в Майтонан-от, где он замаскировался под садовника, примерно в тот же момент, когда Бергсон переходил линию фронта после “побега” из тюрьмы. Когда американец узнал об этом, он готов был взвыть от досады. Приходилось начинать все заново, но новый план родился мгновенно, и он был еще более дерзким, чем предыдущий.

…Англичане, в отличие от церемонных до неприличия французов, расстреливали пойманных шпионов после первого же допроса, независимо от результатов этого самого допроса, и если бы они так поступили и с Юпертсом, то для Фелтона все было бы просто прекрасно. Но Юпертс был нужен англичанам вовсе не для расправы, а для того, чтобы получить от него очень ценную информацию — это было имя его руководителя в Антверпене. Фелтон не мог быть уверен, что немец не расколется на первом же допросе, и потому приходилось спешить. В немалой степени американцу помогла и нерасторопность англичан в тот момент в связи переменой некоторых планов в их штабе, и потому операция обещала пройти более гладко, чем при иных обстоятельствах.

…Вечером того же дня Фелтон явился на парижскую квартиру своего коллеги, начальника английской разведки Джона Кулларда, с которым он был очень хорошо знаком, и рассказал ему специально выдуманную по этому случаю историю, что якобы Юпертс перед самым своим арестом успел заложить в один из складов боеприпасов у линии фронта бомбу с часовым механизмом, и если все эти боеприпасы взорвутся, то намечающееся наступление окажется под угрозой срыва. Юпертс, конечно же, ни за что не расскажет, где он спрятал бомбу, по крайней мере до взрыва, потому что ему в любом случае грозит расстрел, а англичане обычно не имеют привычки торговаться с диверсантами, чего бы это им не стоило. Но Фелтон знает, как разговорить шпиона, потому что у него есть информация, за которую Юпертс сознается во всем, чем угодно. Тут на свет выплыла другая экстренно сочиненная американцем история, и касалась она якобы отца немца — Карла Юпертса, который умер странной смертью за несколько лет до войны, и причины гибели которого Юпертс тщетно пытался раскрыть. Фелтон показал англичанину несколько документов (также спешно изготовленных им накануне), из которых явствовало, что Карла Юпертса убили агенты германской секретной службы — старик оказался французским шпионом, но доказать этого не могли, и потому решили отделаться от него тайно.

Куллард же, конечно, и мысли не мог допустить, что американец врет самым бессовестным образом в угоду жизненно важного для него плана, и потому с радостью ухватился за предложение Фелтона немедленно доставить Юпертса с передовой в Париж. Но от Майтонан-от до столицы было не менее ста пятидесяти миль, и потому использование обычного транспорта грозило поставить под угрозу весь план. Английских эскадрилий, дислоцированных в окрестностях Парижа, в тот момент не было, телефонная связь со штабом в Аррасе по какой-то причине забарахлила (Фелтон позаботился и об этом), посвящать же французов в суть дела было слишком накладно. И тогда Фелтон вызвался слетать в Аррас вместе с летчиком из американской добровольческой эскадрильи “Лафайетт”, который (совершенно, конечно же, “случайно”) оказался в этот момент в Париже вместе со своим самолетом. Дело было только за Куллардом — он должен был написать записку начальнику разведки в Аррасе Лидуэллу с требованием допустить американца к Юпертсу.

Как потом оказалось, англичанин был не так прост, как могло показаться с первого взгляда. Конечно, он верил Фелтону, но одновременно он получил предостережение от Хатчинса, что американцы попытаются вмешаться в затеваемую англичанами операцию для того, чтобы сохранить инкогнито своего ценного информатора в Антверпене. Проблема представлялась неразрешимой, но англичанин, как и Фелтон, решил сыграть в свою собственную игру — он выдал американцу пропуск в прифронтовую зону и написал Лидуэллу, что б позволил Фелтону встретиться с Юпертсом с глазу на глаз, но в нужный момент перехватить инициативу. Конечно, если бы Куллард знал об истинных намерениях Фелтона, то ни за что не пошел бы на такой рискованный шаг. Однако его погубило проснувшееся вдруг в нем тщеславие — руками американца он рассчитывал предотвратить диверсию на прифронтовом складе, и приписать заслугу себе, и в этом он был прав. Ошибка его заключалась в том, что решив обмануть своего заокеанского коллегу, который, неплохо знал и самого Кулларда, и англичан в целом, сам попал в ловко расставленные хитроумным и готовым на всё американцем сети.

…Через какой-нибудь час Фелтон входил в камеру к давно приготовившемуся к смерти Юпертсу. Первоначальный план его заключался в том, чтобы застрелить шпиона прямо в камере, сымитировав нападение отчаявшегося немца на офицера американской разведки, но план изменился в течение буквально одного мгновения, стоило только Фелтону взглянуть на Юпертса. Юпертс как две капли воды походил на его помощника — лейтенанта Сэмюэла Гейтса, который в данный момент находился в Брюсселе с тайной миссией, но под официальным прикрытием. Как только Фелтон остался наедине с Юпертсом, он сказал ему, что действует по заданию германского генерального штаба, на который работает еще с довоенных времен, и что он надеется не только спасти Юпертса от расстрела, но и устроить ему побег. Он просветил немца, сообщив о его невымышленном сходстве с Гейтсом, умолчав, естественно, об истинном задании своего помощника, и кратко проинструктировал Юпертса о том, как себя следует вести. Через несколько минут Фелтон вышел из камеры и сообщил Лидуэллу неприятную новость — Юпертс не германский шпион, а американский разведчик, который поставлял немцам ложную информацию о расположении и боеспособности британских войск в районе Арраса с целью выявления настоящего германского шпиона в английском штабе, а законспирированность этой операции от англичан объяснялась тем, что лично у него, Гейтса, имеются серьезные подозрения в том, что германские шпионы проникли и в британскую разведку.

Эта ложь была настолько вопиющей, что Лидуэлл ни на секунду не усомнился в правдивости рассказанной Фелтоном истории. Фелтону нужно было во чтобы то ни стало вырвать Юпертса из рук подозрительных англичан, и он воспользовался всеми предоставленными ему возможностями. Лидуэлл попытался связаться со своим начальством в Париже, но связь еще не была налажена, и поэтому ему пришлось действовать самостоятельно. Сложившаяся ситуация не устраивала его, и он решил как можно быстрее избавиться от этого неприятного дела, отправив Юпертса в Париж в распоряжение Кулларда. Он отдал указание приготовить автомобиль, но Фелтон предложил ему другой, более быстрый способ — на самолете, на том самом, на котором он прилетел в Аррас.

Британский разведывательный биплан “Авро-512” мог спокойно брать на борт четырех человек, если выкинуть из просторной кабины стрелка-наблюдателя тяжелую пулеметную установку и боезапас к ней. В эту кабину влезли Юпертс с сопровождавшим его британским офицером и Фелтон. С американским летчиком было заранее договорено, что он полетит не в Париж, а за линию фронта, и под предлогом потери ориентировки сядет в тылу германских войск. Так все и вышло: немцы захватили всех четверых и переправили в свой штаб. Юпертс при допросе подтвердил, что в его спасении участвовали оба американца, и отношение к этим двоим тотчас изменилось. Фелтон сожалел только о том, что ему пришлось подставить ничего так и не понявшего британского офицера, но, как известно, “лес рубят — щепки летят”. В данном случае цель полностью оправдала средства, а о судьбе британца особо беспокоиться не приходилось — в плену вражеским офицерам жилось не так уж и плохо, к тому же у него появились все шансы спокойно дожить до конца войны.

Специально для немцев у Фелтона была приготовлена еще одна история. Так как Америка в тот момент еще не воевала, и даже возможность ее вступления в европейскую войну немцами всерьез не рассматривалась, то капитан имел право покинуть оккупированную территорию в любой момент. Американский летчик также не мог подвергаться преследованию, особенно учитывая тот факт, что американцы спасли германского шпиона от неминуемой расправы. Но вот это обстоятельство как раз и вызывало у немцев определенные подозрения. Фелтон прекрасно предвидел это, и потому заявил, что невзирая на симпатии американского правительства к странам Антанты, очень многие американцы все же симпатизируют немцам,[203] потому что имперские амбиции британцев и французов не находят понимания даже в офицерской среде вооруженных сил США. В связи с этим действия Фелтона нельзя рассматривать как предательство по отношению к своей стране — по сути, никакого предательство и не было и по отношению к Англии, а в случае раскрытия причин произошедшего Фелтону грозят лишь неприятности по служебной линии. Но Фелтон, мол, рассчитывая на порядочность немцев, которым также искренне симпатизирует, считает, что до этого не дойдет — официальная версия, по которой американский летчик сбился с курса, была убедительна даже сама по себе.

Короче, Фелтон с честью выполнил поставленную им самим перед собой задачу по спасению репутации американской разведки на европейском театре военных действий. Теперь ему предстояло позаботиться о ликвидации последствий. Когда он встретился со своим шефом ван Деманом и представил ему обстоятельный отчет о проведенной операции, тому не оставалось ничего иного, как полностью согласиться с капитаном по поводу правильности выбранного решения. Когда США через несколько месяцев вступили в войну, Фелтона отправили наблюдателем в Россию. К сожалению, его следы там теряются, и больше об этом находчивом американском разведчике нам ничего не известно. Американский летчик, благодаря которому план Фелтона смог воплотиться в жизнь, уехал домой, но в феврале 1917-го снова оказался во Франции, но теперь уже как кадровый пилот американских ВВС. Английский офицер, павший жертвой неминуемого противоборства американской и британской разведок, как известно, благополучно пережил плен и после войны продолжил свою карьеру в разведке. Зато Пауль Юпертс…

О дальнейшей судьбе Пауля Юпертса следовало бы рассказать особо, хотя и в общих чертах. Учитывая тот факт, что он был “засвечен” перед всеми вражескими разведками, его определили инструктором в шпионскую школу Эльзы Штагмюллер. На новом месте он принес немало пользы американцам и русским, о чем узнал только в двадцатые годы от сбежавшего в Германию чекиста, который во время войны участвовал в налаживании будущих русско-американских отношений в обход англичан и французов. Впрочем, до самой своей смерти, наступившей в 1925 году, Юпертс не верил в это, а его особо никто и не убеждал. Всю правду, видимо, знали только американцы да германский полковник Николаи, у которого в архиве и отыскалась эта невероятная история. Комментарии, как говорится, излишни.

Часть 4. На сопках Манчжурии

… Нельзя писать книгу о нераскрытых тайнах международного шпионажа и хотя бы краем не упомянуть об интересах советской разведки в Китае в 20-е и 30-е годы. Заслуживающей доверие литературы на эту тему существует очень мало, документов, сами понимаете, еще меньше, из них достоверных — кот наплакал, к тому же пойди проверь, где настоящая бумага, а где плод фантазии "литератора" из НКВД или КГБ прошлых лет. Еще есть информация, исходящая от разведок и контрразведок других стран, которых это касалось прежде всего — Китая, Японии, США и Великобритании, но выбирая источники, к импортной продукции следует относиться еще осторожней, чем к отечественной. Впрочем, как доподлинно известно, глаза страшатся, а руки делают. Сделаем и мы из того, что имеется в наличии на данный момент, более-менее правдоподобную картину того, чем занималась советская разведка в огромной стране, где и в мирные годы не стихали залпы всяких войн — и малых, и больших, и освободительных, и не очень, а уж вооруженным конфликтам по поводу и без повода и вообще было несть числа.

Глава 1. За двумя китайскими зайцами

…Китай начала ХХ века, как известно не понаслышке, не представлял собой единого государства в полном смысле этого слова, а его политическое и экономическое положение к моменту прихода к власти большевиков в России было настолько сложным, что даже китайским историкам в этом не разобраться до скончания мира. После сокрушительного поражения в японо-китайской войне 1894-95 годов и подавления "боксерского" восстания, ознаменовавших начало пробуждения древней страны от тяжелого раннефеодального сна, Китай фактически превратился в английскую колонию, что, несомненно, было шагом вперед в сравнении с прошлыми "слишком уж застойными" временами. Обретению настоящей независимости Китая не помогла даже антимонархическая революция 1911 года — довольно прогрессивная поначалу партия Гоминьдан во главе со своим лидером Сунь Ятсеном была довольно слаба для того, чтобы освободить всю страну и занять ее историческую столицу Пекин, и потому юрисдикция центрального правительства распространялась только на несколько провинций Южного Китая со столицей в Чунцине. В результате к началу 20-х годов Китай оказался раздробленным на многочисленные "княжества", где полноправными хозяевами были так называемые провинциальные военные лорды — китайские генералы, опирающиеся на подконтрольные им войска и захватившие власть в ряде провинций в свои руки. Номинально они все были гоминьдановцами, однако нередко были случаи, когда такие генералы вели боевые действия не только друг с другом, но и против правящего "чунцинского" режима, в любом случае верховному командованию полностью никто из них подчиняться и не думал даже на бумаге.

После окончания гражданской войны в России и установления Советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке большевики обратили самое пристальное внимание на положение в Китае, в частности — в Маньчжурии, куда бежало множество белогвардейцев, не смирившихся с поражением антибольшевистской коалиции и разрабатывавших планы отторжения от красной России ее восточных владений, опираясь на помощь и поддержку Японии и других заинтересованных в этом деле держав. Вооруженные нападения на земли Забайкалья и Приморья таких непримиримых врагов Советов, как атаман Семенов и генерал Савич попортили немало крови не только местным большевикам, но и центральному руководству в Москве. И потому одной из важнейших задач военной разведки в 20-е годы стало получение точной и своевременной информации о планах руководителей белой эмиграции, окопавшейся в Харбине (Маньчжурия).

…Первой попыткой повлиять на активность бандитских вылазок с территории Китая была довольно успешная деятельность резидента военной разведки Христофора Салныня, прибывшего в Харбин в 1921 году под видом бежавшего из России крупного коммерсанта. Внедрение шпиона в эмигрантскую среду произошло без излишних сложностей благодаря неуемной фантазии этого неординарного человека, но не в меньшей степени — наличию практически неограниченных средств, выделяемых ему Разведупром РККА без всяких проблем. Благодаря "своим капиталам" Салнынь, представившийся харбинским эмигрантам Христофором Фогелем, объявил так называемый "конкурс на лучший проект вооруженной акции против Советской России", и тем самым привлек к себе очень многих бывших белых офицеров, которые представляли для большевиков немалую опасность. Некоторые из предоставленных Салныню проектов были вполне осуществимы и нанесли бы Советам огромный вред, но разведчик все их отвергал один за другим под предлогом их нереальности и авантюрности. Тем временем благодаря этим контактам разведка изучала личности и возможности "засветившихся" белогвардейцев, составляла на них картотеку. Через этих же офицеров Салнынь получал информацию о возможных провокациях и вооруженных выступлениях на дальневосточной границе, которая тут же передавалась в Центр, перепроверялась и передавалась на пограничные заставы.

Однако один Салнынь-Фогель, даже будь он семи пядей во лбу, не мог защитить дальневосточные границы СССР в одиночку, потому что Манчжурия тех времен являлась настоящим рассадником так называемого "белобандитизма". Деятельность не желавших сдаваться белогвардейцев по формированию "отрядов вторжения" продолжалась вплоть до 1929 года по всей линии КВЖД[204] с центрами в Харбине и Хайларе, и противостоять ей могла только могущественная широкоразветвленная по всему Северному Китаю сеть. И без блокирования с представителями других "силовых структур" тут обойтись никак не могло.

Определенную помощь военной разведке в налаживании такой сети в определенный момент оказал Иностранный Отдел ОГПУ, отрядивший немало своих агентов для обеспечения задачи, поставленной советским правительством. В 1922 году в Пекин в качестве военного атташе был направлен один из "внедренцев" практики строительства концентрационных лагерей в гражданскую войну, красный комкор Анатолий Геккер, которому на этот раз было поручено создать первую легальную резидентуру в Китае. Одновременно с ним в Харбин для аналогичных целей приехал некий Владимир Иштук, прошлое которого настолько туманно, что рассказать о его происхождении практически нечего.

Работа этими "посланцами" была проделана огромная, но практически безрезультатная, так как постоянные реорганизации, вызванные неразберихой в московском руководстве, сводили на нет усилия разведчиков. В конце концов все резидентуры в Манчжурии и Монголии были переданы в подчинение разведотдела 5-й дальневосточной армии, а некоторые разведсети, перемалывавшие впустую немалые суммы денег, и вовсе были ликвидированы. К началу 1923 года разведывательная работа в Харбине и Мукдене велась так вяло, что все донесения в Центр представляли собой банальные переводы из китайской прессы. Советская разведка в Китае переживала не лучшие времена.

Однако вскоре положение резко изменилось. 26 января 1923 года лидером китайской революции Сунь Ятсеном и советским политическим представителем в Китае Адольфом Иоффе было подписано советско-китайское соглашение, после чего в Китай начали прибывать группы политических советников из Москвы. Нет особенной нужды говорить о том, что почти половину состава таких групп составляли сотрудники военной разведки. В одну из групп под предводительством знаменитого командарма Василия Блюхера вошел и Христофор Салнынь. Первейшей заботой этого "ветерана" было оказание помощи в организации разведки китайской национально-революционной армии и работа против спецслужб Японии, которая не скрывала своей агрессивности к своему менее развитому соседу, а также против разведок Англии, Франции и США.

Работа шла настолько успешно, что уже менее чем через три года военная разведка имела свои резидентуры в шестнадцати районах Китая. Благодаря стараниям советских агентов в Китае разгорелась давно подготавливаемая китайскими коммунистами гражданская война, и в связи с этим в Пекине был создан военный отдел, главнейшей задачей которого было направление "дружественного" Китая на "социалистические рельсы". Параллельно с этим был организован Пекинский разведцентр, которому были подчинены все резидентуры в стране. Но фактически этот разведцентр выполнял роль разведывательного органа исключительно военного отдела, ориентированного на скорейшее развязывание беспорядков в китайских городах с целью скорейшего возникновения войны, и не уделял практически никакого внимания безопасности СССР. Это вызвало некоторое недовольство московского руководства, но так как и в Москве, вследствие внутрипартийных интриг, начавшихся после воцарения Сталина на посту генерального секретаря ЦК партии, не было единого мнения по поводу наиболее целесообразной политики СССР в Китае, назревал новый, гораздо более мощный кризис.

…Одним из самых непримиримых противников столь поспешной советизации новой китайской революции был заместитель наркома иностранных дел Максим Литвинов.[205] Прекрасно понимая, что открытая поддержка китайских коммунистов может серьезно поссорить СССР с законным китайским правительством (тогда как победа коммунистов при таких "покровителях", которые и сами не знают, чего хотят, была делом сомнительным), он принялся строчить в Политбюро кляузы на главного политического советника в Китае М.Бородина, который направил усилия своей китайской резидентуры на подготовку смещения Чай Кайши с должности главнокомандующего гоминьдановской армией и замену его военачальником-коммунистом. Против самодеятельного "экспортера революции" ополчился также Блюхер, прознавший, что в Шанхае под руководством КПК довольно быстрыми темпами началось формирование отрядов китайской Красной гвардии и организация вооруженного восстания, конечная цель которого — провозглашения революционного правительства по типу советского и создание китайской Красной Армии. Блюхер прямо заявил, что директивы Бородина преступны и телеграфировал об этом лично Сталину.

Однако Сталин и сам не знал, что следует предпринять в сложившейся ситуации, и потому решение за него приняли наиболее реакционные его коллеги по партии. Под натиском воинственного Троцкого генсек приструнил Литвинова и пригрозил Блюхеру, после чего чересчур авантюрный план Бородина был принят к исполнению. Неизвестно доподлинно, кто выдал этот план Чан Кайши, но без предательства со стороны обиженных военных советников тут обойтись не могло никак. Всегда осторожный Сталин тут дал явную промашку, которая повлекла за собой очень плачевные последствия. Хитрый Чай Канши упредил и советских большевиков, и китайских коммунистов — он немедленно двинул свою армию на Шанхай, и 12 апреля 1927 года начавшееся восстание было потоплено в крови, а все его китайские руководители казнены без суда и следствия. По приказу Чай Канши в советском консульстве в Пекине был произведен внезапный обыск, нанесший сильный удар по позициям военной разведки в Китае. В ходе обыска полиция изъяла огромное количество секретных документов, среди которых оказались шифры, списки агентуры и документация по поставкам оружия КПК из СССР, а также инструкции китайским коммунистам по оказанию помощи в разведработе. Самым "сильным" документом, попавшим в руки гоминьдановцев, стали директивы из Москвы, в которых прямо указывалось на необходимость провоцирования скорейшего конфликта между Китаем и западными странами невзирая на средства (вплоть до крайних мер). Китайцам стало известно о всех аспектах деятельности военной и боевой организаций КПК, в которых заправляли непосредственно руководители Разведывательного управления, что облегчило ее разгром.

…Сразу же после того, как во главе нового гоминьдановского правительства, которое стало на крайне правые социал-демократические позиции, чуждые большевикам, воцарился Чай Канши, советские политические и военные советники были вынуждены покинуть Китай, а сотрудники военной разведки — перейти на нелегальное положение. Это был провал не только советской разведки, но и всей советской политики на Дальнем Востоке. В результате оперативную работу военной разведки в Китае практически пришлось начинать заново.

Центром деятельности "реставрированных" резидентов с конца 20-х годов стал Шанхай. Выбор на этот "мегаполис Востока" пал не случайно — Шанхай был самыми настоящими воротами для проникновения иноземного влияния на континентальный Китай, он был на втором месте после Мукдена сосредоточием всей китайской тяжелой промышленности, по легкой же занимал лидирующее место на всем Дальнем Востоке и Юго-Западной Азии. Кроме того там располагались все наиболее крупные национальные и иностранные банки, но самое главное заключалось в том, что иностранцы которых в Шанхае в те годы насчитывалось более миллиона (!) человек, проживали в специальных районах, пользующихся правом экстерриториальности — местному законодательству они не подчинялись. Все это создавало весьма благоприятную почву для работы советской разведки, и она с огромной выгодой для себя воспользовалась представившимися возможностями. Таким образом было положено начало новому, более организованному этапу советского шпионажа в Китае.

…В самом конце 1927 года в Шанхае начала действовать нелегальная сеть во главе с "пионером" советского шпионажа в Китае, знакомым нам уже Христофором Салнынем, на этот раз "всплывшим" под видом американского коммерсанта Кристофера Лауберга. Связником сети с советским посольством в Пекине была жена одного из подчиненных "Лауберга", работавшая в посольстве шифровальщицей. Для прикрытия своей деятельности Салнынь создал экспортно-импортную торговую фирму с филиалом в Пекине и торговыми агентствами почти во всех крупных китайских городах и портах. К середине 1928 года резидентура распространила свою деятельность и на Харбин, и прикрытием для разведчиков служила консервная фабрика, официальными хозяевами которой считался один эмигрант из России, добровольно сотрудничавший с советской разведкой, по имени Леонид Буртый. И через некоторое время восстановленная сеть снова начала приносить весьма значительные результаты.

Основной задачей, стоявшей в этот период перед резидентурами РККА, было информирование Центра по вопросам политической деятельности нового нанкинского правительства, его внутренняя и внешняя политика, военный потенциал вооруженных сил чанкайшистов, уровень развития промышленности и сельского хозяйства страны. Помимо сбора информации резидентура Салныня-Лауберга занималась тайной переброской из СССР в Китай оружия и передачей его китайским коммунистам, а также на нее была возложена задача проведения диверсионных операций. Так, одной из самых успешных операций такого рода стала ликвидация в 1928 году фактического главы пекинского правительства генерала Чжан Цзолина. Этот генерал, крайне обозленный итогами деятельности Бородина в 1926-27 годах и не желающий усиления влияния на Северный Китай и Манчжурию нанкинского правительства Чан Кайши, занял откровенно прояпонскую позицию. Интересы СССР это затрагивало прежде всего хотя бы по той причине, что в результате постоянных провокаций "белокитайцев", направляемых генералом, против советских служащих, было поставлено под угрозу нормальное функционирование КВЖД. Москва приказала ликвидировать Чжан Цзолина немедленно, но поставить это дело так, чтобы на советскую сторону не пало вообще никаких подозрений. Основания к успеху поставленной задачи имелись — опасный для Советов генерал, несмотря на стремление к сближению с японцами, нажил себе немало врагов и в генеральном штабе микадо. Для проведения этой сложной и рискованной операции на помощь к Салныню был направлен профессиональный террорист и диверсант, сотрудник ИНО ОГПУ Наум Эйтингон, позднее получивший известность как организатор ликвидации Якова Блюмкина, убийства Льва Троцкого, покушения на германского посла в Турции фон Папена, а также как самый главный консультант интербригад по вопросам партизанских операций во время гражданской войны в Испании 1936-39 гг.

Однако с убийством Цзолина провокации против КВЖД и южных границ советского Приморья не прекратились. Более того, начало следующего, 1929 года, ознаменовалось началом постоянных обстрелов советской территории регулярными китайскими войсками, и тогда было решено приступить к разгрому сосредоточенной на советской границе китайской группировки силами специально сформированной для этой цели Особой Дальневосточной армии под командованием Блюхера. Тотчас была задействована вся разведывательная сеть Северного Китая, предоставившая разведотделу ОДВА самые исчерпывающие данные о противнике, на основании которых и был разработан план предстоящей операции. Боевые действия начались 17 ноября 1929 года и завершились всего четыре дня спустя. В ходе боев противник понес большие потери и был разбит. В плен попало свыше 10000 китайских солдат и офицеров, в том числе и высших, захвачено большое количество оружия и боеприпасов, снаряжения и техники. Существенную роль в разгроме китайской армии сыграли заброшенные перед наступлением в тыл противника диверсионные группы, которыми руководил специально вызванный в штаб армии Салнынь. Главным итогом победы Красной Армии стало подписание 22 декабря 1929 года в Хабаровске советско-китайского соглашения, восстанавливающего нормальное положение на дальневосточной границе и КВЖД.

Глава 2. Японские самураи на службе у Разведупра

…С разгромом "белокитайцев" в деятельности советской разведки в Китае наступил новый этап. На мировую арену к этому времени начали выползать более зловещие тени, и ни о каком "экспорте революции" большевикам пока не приходилось думать — на смену "козням белокитайцев" пришли "происки японской военщины", с которой на данном этапе Москве вовсе не хотелось портить отношения. Огорченные неудачами своих китайских вассалов, самураи решили взять "дело освобождения Дальнего Востока" в свои руки. Еще в 1923 году харбинская резидентура получила информацию о наличии у Японии планов создания в Северной Маньчжурии так называемого "независимого мусульманского района" с целью развертывания разведывательной работы в мусульманском движении на территории советской Средней Азии. Но было ясно, что японцы одной разведкой не ограничатся и в конечном итоге приступят к попыткам прямых захватов. В 1927 году сеульской резидентуре удалось достать один весьма ценный и интересный для советского руководства документ, получивший название "меморандум Танаки" (по имени премьер-министра Японии генерала Танаки Гиити), в котором излагалась программа японской военной экспансии и даже борьбы за мировое господство. В этом меморандуме прямо указывалось на скорейшую необходимость нападения на Советскую Россию и насильственного отторжения от нее Дальнего Востока и Сибири вплоть до Урала. Ясное дело, в устах такого высокопоставленного японца это звучало не простой угрозой, и потому советской разведке следовало принять все необходимые меры для вскрытия более подробных планов по осуществлению намечающегося вторжения. Теперь от результатов работы советских шпионов зависела безопасность не менее как всего советского государства.

…Советское полпредство в Токио начало функционировать еще в 1925 году, сразу же после подписания так называемого Пекинского договора, но постоянной разведывательной резидентуры при нем не было. Некоторое время обязанности резидента исполнял некто Владимир Сверчевский, но его деятельностью в Центре были весьма недовольны, так как этот функционер в основном занимался интригами внутри полпредства и ни о каком добывании хоть каких-то секретов для своей родины не думал. В результате в конце 1926 года Сверчевский был отозван назад в Москву, а на его место был назначен более подходящий для этой должности специалист В.П.Алексеев, до этого бывший шефом легальной сети в Шанхае. Однако и Алексеев не справился с поставленной задачей, хотя ему эпизодически удавалось получать важную информацию во время официальных приемов и конфиденциальных бесед с аккредитованными в Токио иностранными дипломатами. Поэтому вся тяжесть разведывательной работы против нового, более опасного и хитрого врага Советской России, снова легла на плечи китайских, а также корейских резидентов.

…За четыре года до разгрома китайцев в Манчжурии сотрудник харбинской резидентуры В.Пудин завербовал дочь одного белогвардейского полковника, которая работала горничной в доме высокопоставленного чиновника японского генерального консульства в Харбине. Через нее были получены важные японские документы, в том числе и шифры. Через несколько лет, после поражения китайских коммунистов в гражданской войне, Пудину удалось заполучить материалы, из которых стало известно о подготовке японцев к полной оккупации Манчжурии и создания на ее территории Независимого Маньчжурского государства (которое несколько позже воплотилось под названием Маньчжоу-Го). Однако было ясно, что в самом Китае советской разведке поживиться чем-то стоящим вряд ли удастся, токийская резидентура также мышей не ловила, несмотря на постоянные реорганизации в ее составе, и тогда было решено бросить все силы на проникновение в оккупированную японцами и считавшуюся частью Японии Корею, в которой отсутствовали специфические условия, присущие японскому обществу и не существовало такого жесткого контрразведывательного режима, как в метрополии.

Первой по-настоящему крупной удачей советской разведки в Корее и вообще на Дальнем Востоке против Японии за все эти годы была вербовка японского офицера Хироси Отэ, который много лет служил в Главном жандармском управлении в Сеуле и слыл одним из самых компетентных специалистов по России. Его задачей было поддержание контактов с представителями белой эмиграции и вербовка среди русских, китайцев и корейцев агентуры для разведывательной деятельности на территории СССР. Отэ в тот период своей жизни испытывал значительные материальные затруднения, и потому склонить его к сотрудничеству с советской разведкой не составляло особого труда, тем более что он сам искал встречи с руководителем сеульской резидентуры И.И.Чичаевым. Поначалу, правда, возникло опасение, что японцы затеяли провокацию, но вскоре оно рассеялось, и практически все документы, которые Отэ передавал советской разведке, представляли немалую ценность не только для советских пограничников, но и для советского правительства, так как, кроме всего прочего, они заключали в себе и весьма точную информацию относительно всей международной политики Японии.

Помимо информации Отэ содействовал успешному приобретению советской разведкой еще многих источников в японской армии и спецслужбах. Прямо удивительно, сколь большое число причастных к высшим японским секретам лиц в Сеуле испытывало "значительные материальные затруднения", но это было так на самом деле, и потому советская разведка прямо-таки купалась в обилии поступающей из штаба японской Корейской армии, Главного жандармского управления и даже из управления самой японской разведки информации. Зачастую это выглядело неправдоподобно, и Москва встревожилась, полагая, что среди этой информации скрывается искусно замаскированная дезинформация, но время все поставило на свои места — Разведупр в тот период оперировал самыми качественными данными. Достоянием советской разведки только из рук самого незначительного японского агента сети в Сеуле — капитана Джиро Терасима из Центра координации деятельности штабов армий, стали многочисленные секретные сводки и журналы Генерального штаба и других центральных японских органов, оперативные документы штаба Квантунской армии и Харбинской военной миссии, оперативно-стратегические материалы штаба Корейской армии, а также материалы военного министерства — на выбор.

Но это было только начало. После создания на территории Маньчжурии в 1932 году марионеточного прояпонского государства во главе с китайским экс-императором Генри Пу И советский агент Хироси Отэ добился перевода в жандармское управление в Харбине. Это было связано с тем, что именно в Харбине теперь размещались основные японские службы, осуществлявшие претворение в жизнь "меморандума Танаки" о конфронтации с СССР. Сотрудничество Отэ с советской разведкой продолжалось до 1939 года, пока Москва не заподозрила своего верного агента в том, что он был раскрыт японскими спецслужбами и перевербован. Впрочем, после окончания второй мировой войны выяснилось, что это было не так, и Отэ был полностью реабилитирован.

Тем временем наконец-то наладило свою работу разведывательное отделение в Токио. Так как планов (по крайней мере явных) "завернуть" Китай на социалистические рельсы у советского руководства больше не возникало, предпочтение вновь было отдано делу защиты дальневосточных границ СССР, а в связи с тем, что "главным смутьяном" в этом регионе теперь выступала исключительно Япония, то токийской резидентуре придавалось первостепенное значение. И "токийцы" не подвели. В 1934 году новому резиденту Б.И.Гудзю удалось завербовать жандармского унтер-офицера Кейдзо Аримуру, начальника охраны советского консульства. Так как Аримура работал в японских спецслужбах, он имел доступ и к документам отдела Главного жандармского управления, который вел работу против СССР и советских дипломатов и вплотную сотрудничал со многими разведывательными японскими структурами. В распоряжении нового агента также имелась фотолаборатория управления, благодаря чему добывание секретных документов было поставлено на плановую основу.

…Аримура имел такой широкий доступ к такому неограниченному количеству всевозможных документов, что перетаскать всю эту гору в резидентуру было просто невозможно физически. Поэтому используя фотоаппарат, полученный в резидентуре, японец фотографировал только оглавления документов, из которых потом руководством советской разведки выбирались самые необходимые. И уж можно не сомневаться в том, что это были такие документы, о доступе к которым мечтал любой агент любой разведки в мире. Включенный в агентурную сеть под псевдонимом "Кротов", Аримура, как утверждается, стал чуть ли не самым главным виновником провала практически всех планов японской военщины против СССР, но, к сожалению, где-то после вступления Японии во вторую мировую войну Аримура был раскрыт японскими спецслужбами и перевербован, о чем показал детальный анализ сложившейся ситуации в связи с некоторыми странностями, замеченными при контактах с ним. Работу с Аримурой с сожалением было решено свернуть, но к этому времени в Японии у советской разведки появились и другие, не менее ценные источники развединформации в высших японских военных и политических кругах, и потому потеря такого ценного агента была относительно безболезненной.

Нет нужды перечислять все победы советской разведки против Японии накануне второй мировой войны, а тем более ее поражения — об этом позаботились другие историки. Но уместно было бы более подробно рассмотреть несколько примеров того, каким путем на самом деле достигалось большинство этих побед и какова природа многих поражений. Для этого придется обратиться к источникам, поступившим от некоторых лиц, покинувших в свое время пределы СССР, попросту — предавших свою родину, бежавших за границу и принявшихся строчить мемуары не столько в надежде воскресить истину, сколько с намерением заработать на чужбине на модной теме. Однако слишком многие детали, фигурирующие в трудах этих совершенно разных людей, совпадают настолько удивительным образом, что это позволяет заключить, что речь идет все-таки о подлинных событиях.

Глава 3. На сопках Манчжурии: Чжан Цзолин и сын

Владимир Михайлович Фардобин с 1921 по 1934 годы состоял на действительной службе в Особом отделе Дальневосточного военного округа, начинал простым бойцом отряда специального назначения, а закончил свою карьеру на службе у Советов военным следователем Хабаровского управления НКВД. 8 октября 1929-го Фардобин перешел китайскую границу в районе города Цзимлян, и через Шанхай и Японию прибыл в США. Сильно в Америке он, правда, не "светился" и никаких особенных советских тайн американцам не выдавал. Только в последнее время удалось узнать, что за годы своей чекистской бытности Фардобин, пользуясь своим служебным положением, втихомолку "потрошил" финансы УНКВД и неведомыми путями переправлял довольно крупные суммы в американские банки, что позволило ему впоследствии долгое время безбедно существовать на своей новой родине, имея шикарную виллу в окрестностях Майами и даже завести себе новую, американскую семью.

После смерти Сталина в 1953 году небольшое американское издательство "Палм Бич Клифф" выпустило средней толщины книгу под названием "Записки чекиста" на английском языке, в которой Фардобин рассказывает читателям о своих похождениях на ниве разведки и контрразведки в первое десятилетие советской власти на Дальнем Востоке. В этой книге явные небылицы настолько незатейливо перемешаны с действительными фактами, что этот труд не мог сбить с толку даже падкого на сенсацию американского обывателя, и потому эти "Записки" прошли практически незамеченными за пределами Флориды. Впрочем, это не помешало Фардобину заключить с "Палм Бич Клифф" контракт еще на одну книгу, в которой он намеревался продолжить начатую тему, и хотя дописать он ее не успел по причине своей несколько странной смерти в самом начале 1955 года, в руках у редактора оказались некоторые материалы, которые он включил в переиздание "Записок чекиста" в 1956 году.

На этот раз книга называлась "Тайная война на Дальнем Востоке", и благодаря хорошо поставленной рекламе ее тираж разошелся гораздо быстрее предшественницы, однако без объяснения каких-либо причин жена Фардобина запретила дальнейшие переиздания и контракт с "Палм Бич Клифф" аннулировала. Ничего странного в этом не было — в средствах она не нуждалась, в рекламе — тоже, и потому вскоре имя одного из многочисленных сталинских чекистов-перебежчиков кануло в небытие.

Но не канула в небытие сама книга этого заурядного мемуариста — суммарный тираж почти в 30 тысяч экземпляров не позволил ей этого сделать окончательно. И хотя к ней впоследствии не обратился ни один из более поздних исследователей "сталинских секретов", при умелом соединении ее с некоторыми другими источниками можно выделить кое-какие интересные картины далекого прошлого, правдоподобность которых на первый взгляд сомнительна, но только не более, чем на первый взгляд. Так, в одной из глав Фардобин рассказывает про некоего Григория Шанько, агента НКВД, который, неоднократно посещая Харбин и Мукден под видом английского коммерсанта, на протяжении 1925 года завербовал множество людей из окружения китайского генерала Чжан Цзолина, фактического хозяина Маньчжурии, и эти люди не только передавали советскому шпиону важные секреты, касающиеся политики Китая относительно СССР, но и влияли на действия и даже довольно смелые намерения Цзолина.

Если верить Фардобину, то все доклады Разведывательного управления РККА московскому руководству в те годы — не более, чем липа (если только не предположить, что эти доклады не были сфальсифицированы в самой Москве позднее для надувательства потомков), тем более что автор утверждает, что Шанько лично завербовал даже сына генерала-диктатора — Чжан Сюэляна, который в те годы хотя только-только начинал свою военную карьеру, но был в курсе всех секретов и планов своего отца. Ларчик открывался просто — в распоряжении разведки Дальневосточного военного округа имелись огромные средства, которыми руководство оперировало со всей эффективностью, на которую только способна организация, имеющая самостоятельные источники финансирования и далеко идущие цели. Насколько огромны были эти средства, можно судить хотя бы по тому факту, что когда Шанько потребовалось добиться расположения одного китайского сановника, от которого кое-что зависело в одной из операций разведки, "коммерсант" преподнес его жене бриллиантовое ожерелье стоимостью в 15 тысяч долларов. Сколько же тогда стоила вербовка самого Сюэляна? Фардобин затрудняется с точностью ответить на этот вопрос, хотя ему это было сделать раз плюнуть, если бы он и на самом деле эту историю выдумал. Поэтому создается устойчивое впечатление, что кое-чему в его книге верить все же можно.

…Ни для кого не секрет, что дорвавшиеся до власти в 1917 году большевики получили в наследство от свергнутого царского режима такие средства, перед которыми меркнут богатства всех американских миллионеров вместе взятых и сопоставимы только с сокровищами сказочной Шахеризады. Многие историки без тени всякого сомнения утверждают, что именно благодаря этим богатствам большевики и удержались у власти в первые, самые критические годы своего господства, причем деньги были пущены не на банальную закупку оружия и снаряжения для отпора белогвардейской контрреволюции, а на подкуп многих западных политиков и капиталистов, от которых напрямую зависела судьба русской революции. На первый взгляд подобное утверждение весьма спорно — разве можно подкупить, например, Рокфеллера, который и сам мог купить на свои деньги любого политика вплоть до президента США? Вместе с тем Рокфеллер, если бы захотел, мог на свои средства основать целую армию, способную вымести "большевистских бандитов" из России в течении одной скоротечной компании, а ведь речь идет не об одном Рокфеллере и даже не об одних американцах. Понятно, большевики расплачивались с подобными рокфеллерами не золотом и бриллиантами, а отказом от мировой гегемонии, свойственной политике России со времен Петра I. Но настоящие владыки мира предпочитали делать политику руками других людей, и коли уж интересы капиталистов и большевиков совпадали, то этим людям должны были платить последние — это был своего рода вступительный взнос во всемирный клуб магнатов.

Вот так и получается, что всякие президенты Вильсоны и лорды Черчилли, на словах грозившие Советской власти всевозможными карами, на деле являлись платными агентами большевиков, иначе ничем больше не объяснить потрясающую "бездеятельность" этих могущественных политиков в тот момент, когда большевики были подобны неповоротливому жуку, взобравшемуся на острие тонкой и длинной булавки, если не принимать, конечно, на веру набившие оскомину версии о том, что за своих русских братьев по классу вступился весь мировой пролетариат. Причина, конечно, может крыться в чем угодно, но если подходить к этому интересному явлению с самой естественной стороны — со стороны кармана для бумажника, так сказать — то ларчик просто открывается: иметь дело с "беспринципными большевиками" могли такие же самые беспринципные западные политики — по-настоящему принципиальные долго не живут. Всемирная история богата примерами вопиющей коррупции высших государственных чиновников, долгое время считавшихся неподкупными, можно тут встретить как министров, так и президентов, и даже королей. И потому тому же Ленину (а потом и Сталину и прочим его последователям) не составляло особенного труда покупать мнение всех политиков якобы враждебных Советской власти государств. Не соглашались немногие, о чем, естественно, быстро начинали жалеть.

Итак, в утверждении Фардобина, как мы видим, не может быть ничего уникального, тем более — неправдоподобного. Китайские вельможи в любые времена отличались крайней, прямо-таки басенной жадностью, за лишний грош готовы были удавиться, а уж за мешок золота с легкостью изменили бы все свои жизненные принципы. Междоусобица 20-х годов этому способствовала настолько, что коммунистам не стоило бы особого труда присоединить Поднебесную к бывшей Российской Империи, дело было только в соответствующей товару цене. Но договор между советскими вождями и западными магнатами не предусматривал такой возможности, и потому советской разведке приходилось ограничиться разведением интриг и тайному провоцированию гражданской войны в Китае с неведомым и для них самих результатом. Однако игра стоила свеч, и скоро мы узнаем, почему.

Советская разведка в Китае оперировала большими финансовыми средствами, но применить эти средства в полном объеме не представлялось возможным в силу вышеизложенных причин. Если бы понадобилось, то сам Чжан Цзолин поставил бы всю свою армию под красные знамена международного большевизма за одну короткую ночь. Но тогда снова пришлось бы говорить о вмешательстве Советов в чужие дела. Фардобин утверждает, что был подкуплен только сын продажного генерала, но цели этого действа на первый взгляд довольно расплывчаты. Как известно, интервенция "белокитайцев" против Советского Дальнего Востока началась почти сразу же после убийства генерала Цзолина, которое ныне приписывают диверсантам из ОГПУ, но бывший советский чекист намекает на то, что поразительная долгожевучесть главы "Пекинского правительства" не устраивала не только его собственного наследника, но и руководство Восточно-Сибирского военного округа, пользовавшегося в те годы почти невероятной независимостью от московского правительства. Как только подкупленный русскими Сюэлян стал хозяином Маньчжурии, он стал открыто готовиться к войне… со своими северными соседями, и получив от них в конце концов по зубам, стал строить козни против японцев, что обернулось в конечном итоге созданием марионеточного прояпонского государства Маньчжоу-Го. Чем все закончилось, ясно из учебников истории — Китай был поделен между японцами и гоминьдановцами, и ни те, и ни другие в друзьях Советского Союза не числились.

Впрочем, из книги Фардобина явствует, что политику в Китае делали вовсе не правительства заинтересованных государств, а исключительно второстепенные для Большой Политики силы. С советской стороны это было якобы руководство Дальневосточного военного округа, с японской — главное командование японской армии в Корее (позже — японская Маньчжурская армия), которое в какой-то момент начало проводить на континенте свою собственную, отличную от правительства в Токио, политику. Мнения центрального китайского правительства Чай Канши никто даже не спрашивал — всё упиралось в независимого от него генерала (позже — маршала) Чжан Цзолина, который получал деньги и от русских, и от японцев, и почти до самой своей смерти (вызванной взрывом бомбы под вагоном поезда, в котором он ехал) относительно успешно выполнял заказы своих "нанимателей". Однако со временем он потерял всю свою перспективность, так как старику стали надоедать эти игры, хотелось покоя и стабильности. Версий о причинах и заказчиках его убийства много, и все они блещут определенным остроумием, и в этом плане верится также и Фардобину, тем более что Чжан Сюэлян не первый в плеяде царственных отцеубийц, вошедших в мировую историю.

"…Решение о выделении средств на вербовку наследника маньчжурского правителя, — писал Фардобин в своей книге, — было принято лично начальником Дальневосточного управления НКВД комиссаром госбезопасности 2-го ранга Наумом Иосифовичем Комаровым…3 марта 1928 года во дворе управления на два грузовика были погружены тридцать трехпудовых ящиков с золотом из спецфонда 3-го отделения Секретно-политического отдела ГУГБ, подчиняющегося непосредственно Комарову и в сопровождении усиленной охраны отправлены в Благовещенск. Вся операция была настолько засекречена, что после нее не сохранилось практически никаких документов, однако я знал, что получателем ценного груза был мукденский коммерсант Даниэль Колт — псевдоним Григория Шанько (Шанько тогда "разрабатывал" Чжан Сюэляна, крайне недовольного тем, что его папаша собирался сдать Пекин гоминьдановцам, хотя получил от японцев деньги на перевооружение своей армии. Японцы не доверяли наследнику, он это прекрасно знал, и потому искал сочувствия в противоположном лагере, так как для него не было секретом, что дела дальневосточного советского руководства не имеют совсем ничего общего с действительной политикой Москвы, направленной на поддержку китайских коммунистов, и самым большим и искренним другом китайских "удельных князей" типа Чжан Цзолина на данном этапе являются вовсе не японцы, англичане или американцы, а именно дальневосточное ГПУ. Впоследствии он "водил дружбу" с Блюхером, который по своей должности и влиянию был военным диктатором всего Дальнего Востока, и даже посещал с визитами Владивосток и Хабаровск, информируя советское руководство об этапах создания японцами марионеточного государства Маньчжоу-Го).

Но золото отправлялось не только из Хабаровска, но и из Владивостока. Замах был настолько велик, что обеспечением секретности занялся Специальный отдел Приморского УГБ, и в результате японцы ни о чем не догадывались вплоть до самой смерти Чжан Цзолина. Но и тогда они не могли поверить в то, что мы просто купили всех китайцев, которые при других условиях могли бы стать их союзниками, увели этих союзников у них из-под самого носа, "перебив" звонкой монетой, короче, оставили бедного императора Хирохито в дураках. И уж ни за что бы они не поверили в то, что в этом помогли нам многие из их соотечественников, в том числе и высокопоставленных. Одним из таких был адъютант советника Чжан Цзолина — Доихара Кендзи, полковник разведывательного отдела японского генерального штаба…"

Глава 4. На сопках Манчжурии: полковник Доихара

Личность Доихара Кендзи заслуживает отдельного рассмотрения, и на страницах данного исследования в полной мере это сделать было бы очень затруднительно. Но если поверить Фардобину и хоть на мгновение допустить, что Кендзи был платным агентом НКВД, то тогда следует признать, что, во-первых, знаменитый на весь мир Рихард Зорге был для хрущевской пропаганды кем-то вроде сталинского Стаханова, а во вторых, весь честной японский народ вместе со своим не слишком сообразительным императором до самого конца второй мировой войны находился в заложниках у таких отъявленных хапуг и мошенников, которые по беспринципности и лицемерию превосходили даже своих "нанимателей" — русских большевиков. Ведь Доихара Кендзи, по распространенной версии, был самым главным проводником идей потерявшего всяческую политическую объективность японского премьер-министра Танаки, он был глазами и ушами японской армии на континенте за пределами Кореи, он был в конце концов самым лучшим японским шпионом в Китае и достойным примером для подражания многим поколениям японских разведчиков включая нынешние времена. Короче, это был ас шпионажа и отъявленный патриот своей родины, а тут какой-то русский "беглец" Фардобин заявляет, что гордость японской нации не только способствовал, но и был главным организатором крушения всех планов Империи Восходящего Солнца в отношении советского Дальнего Востока!

Бьющая в глаза лубочность этого утверждения не позволяет сходу принять его на веру даже хоть в какой-то части, однако поразмыслив над ним более продолжительное время, можно заметить, что прорех и хвостов в этой версии не так уж и много, как кажется на первый взгляд. Стоит вспомнить примеры аналогичного свойства и характера, например историю "атомного шпионажа" — тогда на Сталина работал чуть ли не весь научно-технический персонал американского "Манхеттенского проекта". Есть еще более вопиющий пример: глава британской контрразведки и один из "архитекторов" ЦРУ Ким Филби — был также одним из самых продуктивных агентов Советов. Да что там Филби — поговаривают, что сам Мартин Борман передавал самую секретную гитлеровскую информацию прямиком в Москву начиная с самого начала своей нацистской карьеры, по крайней мере эта версия солидными историками отвергается не особенно активно. Вот и получается, что ничего невероятного в утверждении Фордобина в том, что главарь всей японской разведки в довоенные времена Доихара Кендзи ни на секунду не раздумывал над предложением командования Особого отдела 5-й Дальневосточной армии посотрудничать с Советами, нет. Дело было только за качеством связи и количеством средств, отпускаемых заинтересованной стороной на развитие этого сотрудничества…

Можно запросто догадаться, что услуги одного полковника Доихары стоили Советам гораздо больше, чем всех "фыньтянских генералов" во главе с самим Чжан Сюэляном. Пронырливый японец был фактическим создателем государства (а потом и империи) Маньчжоу-Го, когда потребовалось, он с треском выгнал из Мукдена строптивого наследника "фынтянской клики", возомнившего себя властителем всего Китая, и заменил его прозябавшим в безвестности Генри Пу И — последним китайским императором, свергнутым в 1913 году антифеодальной революцией. Безвольный Пу И также заупрямился новому назначению, но у Доихары были средства заставить этого отставного монарха поработать на Японию. Советы в лице "красного дальневосточного короля" В.К.Блюхера с радостью пошли на эту замену, потому что Сюэлян свое предназначение выполнил, организовав небольшую войну с СССР в 1929 году, чем заставил московское руководство проявить должное внимание к охране дальневосточных границ Советской империи и тем самым пойти на усиление позиций в этом руководстве самого Блюхера. Теперь предстояла игра крупнее — опытному интригану, превосходно изучившему все тонкости восточной дипломатии в бытность главным военным советником центрального правительства Китая, удалось заманить в Маньчжурию гораздо более крупного хищника (Японию), успешная борьба с которым сулила поистине колоссальные козыри в не менее значительной борьбе за власть в самой Москве. И в этих условиях Доихара Кендзи был поистине незаменим.

"…Пока в самой Японии шли дебаты по поводу того, — повествует Фардобин далее, — стоит начинать в Китае какую-либо военную или политическую акцию, или не стоит, Квантунская армия самостоятельно приступила к планомерной оккупации всей Маньчжурии. Наибольшую угрозу для Японии представляла Великобритания, почувствовавшая, что ее собираются выкинуть с Дальнего Востока навсегда и готовившаяся вынести этот вопрос на обсуждение Лиги Наций, но это были проблемы советского и японского правительств. Ни Хондзио,[206] ни Блюхер не собирались останавливаться в достижении своих собственных целей. Однако хитрый японец и мысли не мог допустить, что его просто-напросто используют — в декабре 1931 года полковник Доихара под видом инспекции наиболее опасных участков границы посетил Благовещенск, где ему было выдано золото на подкуп китайского генерала Иру Ма, которого незадолго перед этим японские войска выбили из Цицикара. Ма отступил на север, здесь его и нашел Доихара и стал якобы уговаривать его перейти на сторону японцев, даже предложил ему почетный пост военного министра нового государства. Торговля продолжалась недолго, и в конце концов сошлись на миллионе долларов золотом. Хондзио полагал, что проблема решилась благодаря исключительно его дипломатическому гению и потому продолжал вынашивать планы "умиротворения" и других китайских генералов, которые с готовностью брался осуществить Доихара, имевший с каждой "сделки" десять процентов комиссионных.

К началу 1932 года японская армия, не встречая особенного сопротивления ни со стороны китайцев, ни со стороны Советов, взяла под контроль всю территорию Маньчжурии, и таким образом первая часть плана Блюхера была осуществлена. Теперь нужно было приступать к нагнетанию обстановки на берегах Амура, и в этих условиях пришлось полагаться исключительно на своих японских "партнеров" — Доихара Кендзи и его помощника Итагаки Сейсиро, потому что русские руководители имевшихся к тому времени разведывательных резидентур в Харбине, Мукдене, Сеуле и Пекине погрязли в коррупции и интригах и частично были отозваны домой. Начался планомерный подкуп руководящего состава Квантунской армии, которые зачастую не имели никакого представления о том, от кого в конечном итоге получают деньги. Ящики с золотом переправлялись из Благовещенска в Нуньцзян на самолете и далее в Гирин под охраной особой команды полевой жандармерии. Таким образом за период с 1931 по 1934 год было переправлено около 20 тонн золота,[207] и можно сказать, что все это золото и обеспечило Блюхеру практически неограниченную власть на Дальнем Востоке, и звезда могущественного командарма закатилась только тогда, когда он, поверив в свое высшее предназначение, стал допускать одну ошибку за другой.

…Я в то время находился уже в Америке, но продолжал следить за событиями на Дальнем Востоке не только из газет, но и из своих собственных источников, которые некогда создал специально для такого случая. Первым проколом командарма была продажа властям Маньчжоу-Го Китайской Чанчуньской железной дороги[208] в 1935 году, и это показалось очень подозрительным Сталину, перед которым Блюхер до этого за свои действия практически не отчитывался. Могу предположить, куда ушли полученные деньги — на уплату услуг Доихаре и подобных ему. Но Блюхер не рассчитал сложившейся расстановки сил — к этому моменту с неразберихой в московском руководстве было покончено, и Сталин был уже не тот "один из правительства", каким он был во времена нэпа. Последовавшие за этим кровавые чистки кадрового состава Дальневосточной армии были частью сталинского плана по устранению Блюхера с политической сцены — зарвавшийся командарм представлял уже угрозу не только Сталину, но и всему государству. Между тем Блюхер недооценил опасности и продолжал раскручивать маховик военной напряженности на границах подвластных ему владений в надежде вызвать долгожданный конфликт между японской Квантунской и советской Дальневосточной армиями, и это в конце концов вышло ему боком. После неудачно проведенной операции в районе озера Хасан, в которой потери Красной Армии были почти вдвое больше, чем у японцев, Блюхера сняли с его поста, увезли в Москву и убили в подвалах НКВД — суда не было. До сих пор ходят слухи, что командарм умер от пыток, может это и так, но ясно, что такой исход был запланирован — именно так расправлялись монархи в средние века с непокорными вассалами. Но дело было сделано: в результате стараний Блюхера японцы объявили войну Чан Кайши, и Сталину, который за десять лет до этого принял ошибочное решение поддержать некомпетентных в вопросах большой стратегии китайских коммунистов, пришлось исправлять положение. Это было нелегко — разведсети в Китае как таковой не существовало, японцы, сотрудничавшие с Блюхером, новым хозяевам советского Дальнего Востока не доверяли, к тому же большинство из них, по сути, получило уже от Советов все, что хотело, а самое главное звено связи Блюхера с полковником Доихара — начальник Дальневосточного управления НКВД Генрих Люшков — сбежал в Маньчжурию и ничем Сталину в его проблеме помочь не мог. В этих условиях всю дальневосточную политику СССР приходилось создавать заново".

…Несколько путаные размышления Фардобина по поводу проводившихся на дальневосточных границах СССР политических и военных игр не позволяют до конца поверить в то, что именно так все и было, и не только потому, что его версии идут вразрез с официальными. Однако ничего неправдоподобного в утверждениях "мемуариста" нет. Не секрет, что к началу 30-х годов официально ликвидированная за десять лет до этого Дальневосточная республика продолжала существовать в иной ипостаси, и ее руководство подчинялось московским властям лишь номинально, тем более что эти власти по не совсем понятным для окружающих причинам совсем не стремились распространять свое влияние на всю империю. Каждый член большевистского правительства в те "смутные времена" пытался проводить свою собственную политику в отношении так называемых "окраин", не желая уступать первенство своим коллегам, что и явилось прекрасной питательной средой для скрытой до поры до времени анархии. Но к 1938 году Сталин наконец победил всех своих конкурентов на "престол" в самой Москве и вплотную занялся "дальневосточными делами".

"Дальневосточное наследство", однако, оказалось более скромным, чем виделось с другого конца континента. Импорт революции в Китай, предпринятый было в 20-х, не удался, китайские коммунисты влачили жалкое существование, а прямым захватам сопредельных территорий мешала мощная японская Кванутунская армия, расположившаяся со всеми удобствами на границе. В то время как у Сталина хватило сил прибрать к рукам Дальневосточную армию, японское правительство оказалось бессильным перед лицом своих собственных вооруженных сил, а те ни на какие соглашения с новым хозяином идти не хотели. Единственный, кто мог бы хоть в чем-то помочь Сталину, был Доихара, но ключей к нему Блюхер никому не передал, а Люшков, осуществлявший с японцем непосредственную связь, сбежал, спасая собственную шкуру. Вместе с ним исчез Шанько и многие другие участники "дальневосточной игры".

Но больше всего Сталина интересовали источники тех десятков тонн переправленного через дальневосточную границу золота, которое осело в карманах продажных китайских и японских генералов и политиков. Неизвестно, попали ему в руки хоть какие-то более-менее правдоподобные документы по этому делу, но судя по всему, арестованный Блюхер перед смертью со Сталиным никакой информацией не поделился, иначе все завершилось бы публичным судом. Сколько десятилетий считалось, что средства на подкуп разведкой нужных лиц выделялись централизованно и контролировались соответствующими органами в Москве, но новые данные не позволяют поддержать эту версию даже в какой-нибудь ее части. Вообще-то советские лидеры, особенно в первое десятилетие-полтора существования нового государства, всеми силами стремились переложить расходы на разведку на плечи самой разведки, о чем свидетельствует хотя бы опыт того же самого Якова Крюкова (известного больше как "агент Дубль"), который содержал нелегальную разведывательную сеть в Париже на средства, получаемые от основанной им торговой фирмы. Не составляла исключения и разведка Дальневосточного округа — "жалованье" агентам платили руководители местных структур, черпая деньги не из госбюджета, а из многочисленных предприятий и банков, развернутых за границей — в Китае, а позже и в Японии. Многочисленные упоминания про агентов-нелегалов, которые работали якобы под "прикрытием" разных фирм, имеют совсем другую природу — эти все фирмы нужны были резидентурам не для "прикрытия", а для банального "прокорма", так как у Советов, как это ни удивительно было бы признать, далеко не всегда хватало средств на эффективную разведку.

Однако успешная работа заграничной резидентуры и тотальный подкуп высших должностных лиц иных государств — совершенно разные вещи, если учитывать финансовые затраты. Не все иностранные агенты Сталина, подобно Филби или Оппенгеймеру соглашались работать задаром в угоду каким-то там коммунистическим идеалам. "Династия Цзолиней" стоила большевикам (то есть Блюхеру) недешево, еще дороже стоил "самый главный разведчик Японии" — Доихара. Никаких доходов никаких "нелегальных" предприятий не хватило бы на то, чтобы заставить этих вполне "исторических личностей" работать на врагов своей родины. Между тем 20 тонн золота только за три года сплошных международных интриг — это вам не кожаный бумажник обнищавшего миллионера, это цифры в масштабах целой страны. Так откуда же оно взялось у руководства дальневосточной Красной Армии в одни из самых "голодных" лет существования Советской России?

Глава 5. Казна "Азиатской дивизии"

…Очень много разговоров ходит про так называемую "казну Азиатской дивизии" — до сих пор не найденный легендарный клад времен гражданской войны. Клад этот был якобы спрятан где-то в монгольской степи на границе с Манчжурией в 1920 году известным "белобандитом" генералом-бароном Унгерном, когда после неудавшегося рейда на Верхнеудинск (Улан-Удэ) его дивизия была разбита красными частями Дальневосточной армии, и этот неудавшийся полководец с остатками своего воинства, преследуемый по пятам настырной вражеской конницей, поспешил скрыться в соседнем Китае. Однако скрыться Унгерну не удалось — входившие в его отряд монголы изменили своему предводителю и сдали красным. 15 сентября 1921 года барона расстреляли в Иркутске, но, как утверждается, казна его "Азиатской дивизии", состоявшая из не менее полутора тонн золота и драгоценных камней, в большинстве своем отбитых у китайцев во время завоевания Монголии и взятия ее столицы Урги (ныне Улан-Батор), исчезла бесследно.

Самая живучая легенда о местонахождении клада Унгерна гласит, что после того, как красные в погоне за остатками "Азиатской дивизии" вторглись из Забайкалья на территорию Монголии и привезли с собой в Ургу новое монгольское "Временное народное правительство", барон решил прорываться в Китай, чтобы попытаться договориться с англичанами и создать взамен уничтоженной дивизии новое войско. Красные буквально висели на хвосте Унгерна, и тогда было решено припрятать казну в укромном месте и уходить налегке.

"…Подъесаул Камет Ергонов был одним из немногих, кому барон мог полностью и безоговорочно доверять. — пишет в своей книге "Из истории российского кладоискательства" доктор исторических наук П.Р.Рачковский. — Подсчитав варианты, Унгерн поручил ему осуществить план сокрытия казны, состоявшей на данный момент из 26-ти пятидесятикилограммовых ящиков с золотом. Задача была очень трудной, и даже невыполнимой, но Ергонов был уверен в успехе, так как знал места, по которым проходило отступление, как свои пять пальцев. По плану подъесаулу предстояло доставить золото в китайский Хайлар, а оттуда на поезде — в Харбин. Но это был лучший из вариантов, потому что ни Унгерн, ни Ергонов не питали иллюзий, что тяжелонагруженному каравану удастся оторваться от преследующей красной конницы и дойти хотя бы до китайской границы. Потому на карте, которая была у бурята, было отмечено несколько мест на пути следования, где можно было укрыть казну Дивизии в случае опасности ее захвата.

Ночью несколько десятков верных Ергонову во главе с ним самим солдат-бурятов быстро собрались и отбыли в неизвестном направлении. Через несколько дней они были замечены в одном из глухих бурятских улусов, где поменяли уставших лошадей, и не останавливаясь на отдых, проследовали в сторону китайской границы. Еще через время значительно поредевший отряд наткнулся на конный разъезд красных, патрулировавший в нескольких верстах к северу от озера Буйр-Нур, но беглецам удалось уйти. Красные пустились в погоню, но она закончилась безрезультатно. Только через несколько дней им снова удалось обнаружить этот отряд, пытавшийся прорваться в Китай. В завязавшейся перестрелке все беглецы были убиты. В одном из убитых опознали ближайшего помощника барона Унгерна — подъесаула Ергонова. Когда стало известно о миссии Ергонова, были предприняты поиски спрятанной им казны "Азиатской дивизии", но все было тщетно".

…С тех пор прошло немало лет, и также немало самых разнообразных экспедиций занимались поисками золота барона Унгерна, но никто так и не смог заявить об успехе этих поисков. Распространены также версии, что никакого клада на самом деле не существовало, потому что Унгерн к моменту своего разгрома был самым настоящим политическим и финансовым банкротом, от которого отвернулись даже прежде щедрые по отношению к нему англичане, и потому прятать ничего не мог. Наиболее правдоподобной является версия, что все золото, которое имелось у барона, он с собой в походы не брал, а хранил основную часть казны своей дивизии в одном из монастырей священного города буддистских монахов-лам Гандана. И этого золота там было не "несчастные" полторы тонны, а по меньшей мере в двадцать раз больше!

Этой версии придерживается известный бельгийский ученый-востоковед Шарль Стеллер. Раздобытые этим исследователем документы и прямо, и косвенно свидетельствуют о том, что за год военных действий против оккупировавших Монголию китайцев Унгерн захватил у них поистине неисчислимые богатства, большинство из которых те, в свою очередь, награбили в монгольских монастырях под видом военной контрибуции. Кроме того, Унгерну в "наследство" от небезызвестного "преемника Верховного правителя Российского государства адмирала Колчака" — атамана Семенова, досталось и похищенное из "золотого эшелона"[209] на перегоне Нижнеудинск — Иркутск в январе 1920 года золото в количестве 55 пятидесятикилограммовых ящиков. По мнению Стеллера, общее количество золота, которым распоряжался Унгерн во время своей "монгольской кампании", равнялось 20–30 тоннам, но не следует забывать и о большом количестве драгоценных камней, которые являлись личным капиталом барона, и которые тот получил от монгольского императора Богдо Гэгэна в качестве вознаграждения за освобождение своей персоны из китайского плена и возвращение ему власти над всей Монголией,[210] а также от многих монгольских магнатов, которые уповали на барона, принявшего буддизм, как на защитника своих интересов в условиях экспансии коммунистических идей из красной России. Сами понимаете, таскать такие "тяжести" за армией не только вряд ли возможно, но и крайне неразумно. Для того, чтобы обеспечить нужды армии в походе, вполне достаточно ничтожной доли этого богатства, и если поверить в то, что заявленные доктором П.Р.Рачковским 26 пятидесятикилограммовых ящиков с золотом, которые Унгерн во время отступления доверил заботам своего подручного Ергонова, и на самом деле являются той "ничтожной частью", то возникает вполне закономерный вопрос: куда же тогда в таком случае подевалась основная часть "казны Азиатской дивизии"?

Между тем ларчик, что называется, открывается просто. Об этом нам могут рассказать как и требующие серьезной проверки источники, так и официальные документы, которые подвергать проверкам не обязательно. Правда, информация, содержащаяся в последних, зачастую настолько зашифрована, что понять ее правильно способен только специалист, но тем не менее и не особо искушенный в подобных делах исследователь может открыть для себя кое-что интересное. Для начала следует остановиться на событиях, которые сопровождали установление в Монголии Советской власти. В самом начале 1921 года в Ургу, спешно оставленную изрядно потрепанными войсками Унгерна, вступили части экспедиционного корпуса Дальневосточной Красной Армии под командованием комкора К. Неймана. В тот же день там же объявилось и так называемое Временное народное правительство во главе с новоявленным "вождем всего монгольского народа", двадцативосьмилетним авантюристом из Урги Сухэ-Батором,[211] которого большевики выбрали в качестве проводника идей марксизма-ленинизма в стране отсталых пастухов и жадных буддистских монахов. Очень быстро Сухэ-Батор сделал из Временного правительства постоянное, и приступил к наведению в стране новых, социалистических порядков. Но с этим неожиданно вышла досадная закавыка.

…Еще во время формирования нового монгольского рабоче-крестьянского правительства, которое происходило в Кяхте, старинном городе русских переселенцев на границе русского Забайкалья с Монголией, советское руководство пообещало Сухэ-Батору передать этому правительству часть средств, которые будут захвачены у белогвардейцев после их окончательного разгрома, в том числе упоминалась и "казна Азиатской дивизии". Когда Урга была взята и остатки неприятельских войск были вытеснены в Китай, все трофеи и на самом деле были оставлены братьям-монголам, однако ни крупицы золота эти братья от своих благодетелей-покровителей так и не получили. Когда Сухэ-Батор обратился за разъяснениями по этому поводу лично к "дальневосточному диктатору" Блюхеру, тот только пожал плечами, заявив, что проклятый Унгерн, которого красные накануне захватили с помощью подкупленных гвардейцев-монголов "неуловимиого" барона, не хочет выдавать тайны своих сокровищ, и потому "младшему брату" придется подождать.

Унгерн же, оперативно переправленный чекистами в Иркутск, а затем в Новониколаевск (Новокузнецк), и на самом деле подвергался мощному физическому и моральному давлению, но народная молва упорно твердит о том, что чекисты от упрямого барона ничего не добились, за что, разозлившись, и расстреляли его в середине сентября того же года. К этой версии следует относиться весьма скептически, потому как истина, заложенная в ней, явно противоречит практике большевистских спецслужб тех лет, первейшей задачей которых при захвате потенциальных богачей было не уничтожение их, а последовательная (если нужно, то и длительная) обработка на предмет выявления припрятанных сокровищ. В случае с Унгерном большевикам уже некуда было спешить, как в случае с царем Николаем Вторым, например, тем более что дело касалось не кучки золотых монет, зарытой в огороде под кустом смородины. Тем странней выглядит поспешная ликвидация этой потенциальной "курицы", так и не снесшей "золотого яйца". Как бы сильно Унгерн не ненавидел большевиков и как бы сильно он им не доверял, но он все же смог бы поверить их обещаниям сохранить ему жизнь в обмен на золото, тем более что на допросах, согласно дошедших до нас сведениям, речь шла о посредничестве представителя иностранной державы, в данном случае американцев, у которых с Советами уже установились доверительные отношения и которые надеялись получить с этого дела свои комиссионные.

Однако чекисты, если верить другим документам, справились со столь сложной задачей сами и без помощи недешевых посредников. Вероятно, они все же развязали несговорчивому барону язык, не связывая себя с ним какими-либо обещаниями, и даже не прибегая, как это ни странно утверждать, к пыткам. У большевиков специально для таких случаев имелся метод покруче утомляющих допросов с пристрастием — этот метод был рожден в недрах Спецотдела ОГПУ под руководством его главы Глеба Бокия, и имел несколько необычную для понимания обыкновенного человека природу. Короче, этот метод заключается в так называемом психотронном воздействии на испытуемого человека с целью принудительного изъятия из его мозга интересующей дознавателей информации, и может считаться дальнейшим развитием эффекта телепатии, над окончательной доводкой которого тогда много и упорно работал знаменитый русский (и советский) профессор Бехтерев. Одним из самых результативных сподвижников гениального ученого был Бернард Кажинский, который и преподнес в дар Бокию многократно опробованный им еще с 1918 года в петроградском Институте Мозга метод дознания не желающих делиться информацией преступников. У Кажинского, в свою очередь, имелось немало не менее талантливых ассистентов, и одним из них был некий Владимир Сагилевич, который еще до первой мировой войны неоднократно демонстрировал на публике возможности не только телепатической мысли на расстояние, но и передвижения предметов при помощи этой мысли (так называемый телекинез). И пусть кто-то твердит о том, что и Бокия, и Сагилевича расстреляли в 1937 году за то, что они столько лет морочили голову Сталину всякой мистикой и хиромантией, добившись потрясающих результатов только на бумаге, но кто толком сможет объяснить тот факт, что за полторы недели до суда над томящемся в чекистской темнице бароном Унгерном в Новониколаевск прибыли именно две эти личности. Визит был зафиксирован документально, была объяснена и причина прибытия — инспекция состояния дел Сибирского бюро ЦК РКП(б) в связи с начавшимися крестьянскими волнениями в этом регионе.

Вообще-то причина эта выглядит правдоподобно, только не в той части, где оговаривается участие в этой инспекции Сагилевича. Сагилевич был научным работником, а не чекистом или партийным функционером. Конечно, высокое начальство вольно брать с собой в путешествия кого ему заблагорассудится, но необходимо согласиться с тем, что рационального объяснения присутствия одного из ведущих парапсихологов страны в одном месте с потенциальным "клиентом" именно его ведомства никто никогда публике не представлял. Поспешный расстрел Унгерна в новониколаевской тюрьме 15 сентября 1921 года служит косвенным подтверждением тому факту, что Сагилевичу удалось "разговорить" опального миллиардера и передать чекистам тщательно скрывавшуюся им тайну.

Теперь возникает вопрос о том, как воспользовались большевики полученной от Унгерна информацией. Очень просто. В октябре того же года, когда Сухэ-Батор уехал в Москву жаловаться Ленину на обманувшего его Блюхера, к стенам священного Гандана подошли возвращавшиеся с рейда по приграничным землям регулярные части 27-й конно-стрелковой дивизии Дальневосточной Красной армии под командованием А.Дягура. Под видом проведения "зачистки" города от "белогвардейских шпионов" красные приступили к планомерному обыску местных монастырей, но вскоре бросили это неблагодарное занятие и тихо ретировались. Официальная версия твердит, что красные просто испугались дипломатических осложнений, потому что возмущенные такой бесцеремонностью монгольские монахи обратились за заступничеством к англичанам, имевшим в те годы на дальневосточном театре немалый вес. Однако эта версия оспаривается другой версией, не менее интересной, которая подтверждается рассказами многих участников тех событий. Дягур, получивший указание самого Блюхера не возвращаться без "казны Азиатской дивизии", сданной Унгерном на хранение настоятелю самого крупного монастыря Хара-Байян — ламе Замдзину Боло, имел на руках самые точные данные и обнаружил сокровища сразу, но скорее всего он просто договорился с ламой о возврате золота, и тот решил, что с новой властью лучше не спорить. Один из участников того "освободительного" похода, старший писарь Самуил Иссерсон, уроженец Эстонии, спустя много лет после описываемых событий поведал одной таллиннской газете о том, что при возвращении армии домой ее обоз увеличился более чем на полсотни подвод, и эти новые подводы охранялись специальным отрядом чекистов, которые не подпускали посторонних к ним на несколько десятков метров. Всякие сплетни вокруг содержимого этих подвод пресекалось самым жестоким образом, но все же упорные слухи о том, что в обозе везли награбленные у монахов драгоценности, оказались чересчур живучими.

* * *

Итак, в свете всего вышеизложенного можно вполне определенно говорить о том, что советский шпионаж в странах Дальнего Востока в межвоенный период имел мало общего с интересами нового большевистского государства в целом. С присоединением так называемой "марионеточной" Дальневосточной республики к Советской России в 1922 году относительная самостоятельность дальневосточных наместников от московского руководства не претерпевала сколько-нибудь заметных изменений, и только с "падением" Блюхера в 1938 году Сталин кое-как подчинил вторую половину своей империи возглавляемому им Центру. Целых 16 лет руководство Дальневосточного НКВД самым натуральным образом водило за нос Сталина, оскорбляло его самолюбие и унижало его достоинство, пытаясь определять всю восточную политику СССР самостоятельно, оно покупало и продавало китайских и японских политиков и военачальников на вес и объем живой массы и требовало для себя самых немыслимых привилегий. Все конфликты и даже войны на окраине империи были развязаны Блюхером и его приспешниками в ущерб великой большевистской идее и не были оправданы ни политической, ни экономической, ни военной или какой-либо другой необходимостью. Советская разведка в Китае и Японии проявила натуральную неспособность к ведению оперативной работы, а создание кое-какого подобия заграничных резидентур стало возможным только благодаря тотальному подкупу традиционно продажных разведок и контрразведок восточных государств. Провал попытки коммунистического переворота в Китае в 1927 году и последующий захват Маньчжурии японцами — дело рук Блюхера, посчитавшего, что положение "защитника границ первого в мире коммунистического государства от поползновений западных империалистов и восточных националистов" гораздо выгоднее роли простого "соседа дружественного Китая". Вспомним, что своей известностью легендарный командарм был обязан вовсе не своим победам на полях сражений Гражданской войны, а именно роли "диктатора Дальнего Востока". Сталин в конце концов посчитался с ним за своеволие, но все могло быть гораздо серьезней — возможно, Блюхер и на самом деле метил на место "отца народов" в Москве, и потому вся его деятельность на поприще "усмирителя воинствующих китайцев и зарвавшихся японцев" могла иметь целью расчистить себе путь к этому посту самыми радикальными методами. Многих подробностей мы, скорее всего, уже не узнаем никогда, но тот факт, что вся дальневосточная разведка на протяжении долгих 16 лет являлась не орудием против несуществующих врагов, а всего лишь аргументом в пользу компетентности Блюхера как возможного главы государства, сейчас оспорить достаточно трудно.

Ходят упорные слухи, что в этот период у Сталина на Дальнем Востоке имелся только один альтернативный блюхеровской "разведке" шпион — это был знаменитый Рихард Зорге, который, работая в Китае, а затем и в Японии, держал своего московского шефа в курсе всех замысливаемых его "владивостокским конкурентом" планов и махинаций. Это вполне походит на правду, особенно учитывая, как Сталин обошелся со своим неординарным информатором — когда опасность в лице строптивого "диктатора" миновала, сатрап решил разделаться с Зорге также, как он разделывался и со многими другими неоправданно хорошо осведомленными о его планах и методах подручными, а когда ему это не удалось, то попросту "сдал" Зорге японцам, воспользовавшись услугами доставшегося ему в "наследство" от Блюхера Доихара Кендзи (вспомним, что Зорге в конце концов был казнен японцами как английский шпион, хотя на допросах твердил о своей любви именно Сталину).

Однако Сталину после разгрома "дальневосточной оппозиции" так и не удалось наладить в Китае и Японии действительно боеспособную разведку, потому что за те "гроши", которыми вполне довольствовалась вся остальная советская шпионская резидентура по всему миру, ни "жадные китайцы", ни "хитрые японцы" продаваться не захотели. Басня о том, что Москву зимой 1941-го спасли какие-то мифические "сибирские дивизии", снятые с советско-маньчжурской границы благодаря переданной Зорге информации о "южном направлении" японской агрессии, была пущена в оборот более поздними "летописцами", чтобы сделать из Зорге, этого известного по всей Японии скандалиста и бабника по заказу обиженного на Сталина Хрущева полноценного Героя Советского Союза. На самом же деле Сталин, не имея своих глаз и ушей в этом "танкоопасном" регионе, всю войну держал столько армий, сколько хватило бы на то, чтобы завоевать всю Юго-Западную Азию с Австралией впридачу. Если он верил Зорге, который шпионил за своими соотечественниками, то он не верил Зорге, который оказался способен на нечто большее. Достоинств этого неординарного авантюриста никто не сможет умалить, в конце войны Сталин понял, что Зорге вовсе не намеревался его обманывать, сообщив о японских планах и возможностях настолько точно, насколько это не смогли бы сделать даже сами японцы, но все это даже в самые критические месяцы войны не имело никакого значения. Запущенная когда-то машина без надзора ее создателей сломалась — Япония все же была разгромлена, а Китай наконец стал коммунистическим. Правда, со временем это обернулось более реальными угрозами СССР со стороны оккупировавших Империю восходящего солнца американцев и непокорного "маленького китайца" Мао Цзедуна, но на этом месте эту страницу советского шпионажа на Дальнем Востоке пора закрывать — нас ждут другие истории.

Часть 5. На страже британских секретов

…Согласно общему мнению, накануне второй мировой войны английская разведка провела ряд успешных операций по выявлению и уничтожению мощной германской агентуры на территории Великобритании и по нейтрализации “пятой колонны” в лице английских нацистов, объединенных в так называемый “Британский союз фашистов”. Но рассматривая некоторые другие версии, можно прийти к выводу, что все было несколько (а то и совсем) иначе: немцы не переоценивали своих возможностей в борьбе с хвалёной британской контрразведкой, и потому, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие шпионской сети в Англии, тщательно засекретили своих агентов и предоставили им полную свободу действий, что породило, в свою очередь, беспрецедентную волну злоупотреблений со стороны германских шпионов, прикарманивавших значительную часть отпущенных им на ведение разведывательной работы средств. Можно сказать более точно — подавляющее число германских шпионов в Англии в предвоенные годы отправлялось на северный берег Ла-Манша вовсе не за британскими секретами, а за приличными заработками, которые им обеспечить было в состоянии только родное ведомство, руководство которого не имело совсем никакого представления о реальных способах ведения разведки в условиях усиленного противодействия британской контрразведки.

В своих послевоенных мемуарах знаменитый шеф гитлеровской политической разведки Вальтер Шелленберг виртуозно обходит эту щекотливую проблему, маскируя провалы своей агентуры в Великобритании до войны и во время нее исключительно “маниакальным стремлением Гитлера все превращать в принудительную беспорядочную гонку”, благодаря чему к началу войны германская разведка оказалась совершенно неспособной к сбору полезной информации не то что о вооруженных силах и оборонной промышленности потенциального противника, но даже о настроениях в английском обществе. Те германские агенты, которые не были уничтожены или перевербованы, снабжали руководство рейха исключительно той информацией, которая устраивала лично Гитлера — это были победные реляции о полном разложении политической машины англичан, о нежелании их воевать против немцев, о тотальном развале оборонной программы. За эти “ценные” сведения агенты осыпались буквально золотым дождём, им присваивались звания, титулы и почетные должности на родине. “Таким образом, — сокрушается далее Шелленберг, — в Германии того времени нечего было и говорить о развертывании нашей разведки… Удивительно высокую ее эффективность можно объяснить только безжалостной тратой человеческих и финансовых ресурсов”.

Что именно прославленный гитлеровский разведчик подразумевает под определением “удивительно высокая эффективность” — непонятно, ибо не сохранилось сведений практически ни об одной по настоящему эффективной операции германской разведки в довоенной Англии, тем более удивительной. С поистине удивительной эффективностью обогащались многие наиболее поворотливые агенты абвера, СД и прочих германских разведывательных структур, не подвергая себя риску разоблачения, и потому не стоит слишком удивляться тому факту, что с момента начала боевых действий непосредственно против гораздо более слабой в военном отношении в тот момент Британии (воздушная “Битва за Англию” и морская “Битва за Атлантику”) гитлеровцы терпели сплошные фиаско, а их эпизодические успехи как раз и следует списать на “безжалостную трату ресурсов”, которая в конце концов и привела Третий рейх к краху. К началу войны ни Гитлер, ни его более “зрячие” подручные так и не смогли разглядеть в Британии достойного противника. Особенно это касалось разведки министерства иностранных дел, которое проблемы сбора хоть какой-то информации о потенциальном противнике в мирное время должны были касаться прежде всего,[212] но “…только после окончания войны все узнали, насколько плохо была поставлена служба информации в этом министерстве…” (П.Леверкюн. “Служба разведки и контрразведки”).

…В любой разведке все всегда в конечном итоге упирается в руководство, в его профессионализм и организаторские способности. В гитлеровской же разведке все было наоборот, и особенно это проявилось “на английском направлении”. Ни Шелленберг, ни Канарис,[213] ни Риббентроп[214] и пальцем не пошевелили для того, чтобы создать сколько-нибудь эффективную службу перепроверки сведений, предоставляемых своими “самыми лучшими” агентами с Британских островов, и если не касаться только личных качеств этих более-менее значительных фигур “новой и сильной Германии”, то с полным на то основанием можно предположить, что они все прекрасно понимали, но не желали вступать в конфликт со своим гораздо более глупым начальством. Англичане ловко использовали это положение, выпячивая слабые стороны своей обороны и маскируя сильные и заранее зная, что Гитлер все равно будет рассматривать эту картину в перевернутый бинокль. И при этом англичанам не особенно приходилось тратиться на перевербовку пойманных гитлеровских шпионов — всю “полезную работу” делали за них хорошо законспирировавшиеся и неуязвимые (до поры до времени) германские “кроты”, которые ни в коей мере не собирались рисковать, “тягая из огня” истинные британские секреты, ценность которых была невелика хотя бы потому, что суть их не устраивала лично Гитлера — единоличного “законодателя мод” во всей внешней политике созданного им хоть и блистательного, но примитивного и нежизнеспособного монстра под названием “Третий рейх”.

Как яркую и характерную иллюстрацию к вышеизложенному весьма уместно будет привести несколько историй, каждая из которых фигурирует в некоторых трудах некоторых “романтиков шпионажа” как “Блестящая операция английской контрразведки накануне войны по выявлению важного немецко-фашистского агента”. При изучении деятельности секретных служб существуют определенные трудности, вызванные тем, что рассказы, дошедшие до нас, исходят по большей части от лиц, истинная суть событий от которых была скрыта, а потому за подтверждением или опровержением таких рассказов нынешним исследователям приходится отправляться в совершенно иные области истории а то и вообще за ее пределы. Зачастую поиски истины длятся десятилетиями и даже столетиями, а иногда успех приходит тогда, когда его меньше всего ожидаешь. Так получилось в случае и с “Блестящими операциями” — каждая из этих историй стала хрестоматийной и в ближайшее столетие пересмотра их не ожидалось, но всплывшие подобно дохлой рыбешке в мутной воде некоторые факты, ни прямо, ни косвенно, на первый взгляд не сочетавшиеся с другими фактами, на которых они были основаны, позволили посмотреть на все это дело совсем с другой стороны. Итак, приступим.

Глава 1. Средство доктора Кейбера

…Начать следует с небольшой истории, которая в свое время появилась сначала в анналах устного, а затем и письменного “шпионского фольклора” и на первый взгляд выглядит как заправская байка. Однако у этой “байки” имеются вполне реальные корни, которые более полувека якобы тщательно скрывались британскими спецслужбами, скрывались до тех самых пор, пока одному из нынешних руководителей “СИС” не пришла в голову крамольная мысль поделиться некоторыми давними секретами своего ведомства с широкой общественностью. Имя этого смельчака, правда, осталось скрытым непроницаемой завесой секретности, но зато хорошо известно имя человека, которому было поручено донести эту историю до масс — это английский публицист и бывший разведчик Лорд Дансен, автор довольно интересной книжки под названием “Занимательные шпионские истории, подтвержденные документально”. Дансен провел большую работу, собрав под одной обложкой массу документов, якобы рассекреченных спецслужбами в последние годы, но на вопрос, насколько всем этим документам можно верить, он так и не ответил. Впрочем, в его изложении интересующая нас история получила новое дыхание и ныне выглядит так.

…В самом конце 1937 года в английском Хартфорде (20 километров к северу от Лондона) появился некий Норман Смит, приехавший в Англию якобы из Канады, и у британской контрразведки каким-то образом появились устойчивые подозрения насчет того, что этот тип — тщательно законспирированный германский шпион, выведывающий важные военные секреты и передающий их неведомыми путями прямиком в Берлин. Однако время было не военное, и потому “взять за жабры” Смита никак не удавалось, и отчасти потому, что как таковыми военными секретами этот субъект не интересовался, а интересовался исключительно слабыми местами британской обороны на случай войны или вооруженного конфликта. Выявить связи лазутчика также не удалось, и следящим за ним агентам британской контрразведки только и оставалось что наблюдать, как Смит разъезжает на скоростном мотоцикле вокруг аэродромов и военных полигонов и не совершая, на первый взгляд, никаких подозрительных действий, но на самом деле узнавая очень и очень многое.

“…Однажды Смиту удалось раскрыть тайну, касавшуюся военных самолетов в одном районе… — повествует Дансен. — Эту тайну знали только несколько человек, и самое страшное заключалось в том, что в обширном районе на востоке Англии на аэродромах не было ни одного военного самолета, и даже в случае крайней необходимости мы смогли бы перебросить туда всего лишь несколько боевых машин. Сумей Смит передать эту тайну домой, откуда он прибыл, и господа, создавшие концлагеря, разделались бы с нами как с младенцами. Обо всем этом сразу доложили правительству, но оно в то время было занято другими делами. И тогда-то те, кто наблюдал за Норманом Смитом, решили обратиться к крайнему средству”.

Указанное средство заключалось в физическом устранении нацистского агента, однако все нужно было сделать так, чтобы не возбудить никаких подозрений в причастности к этому уничтожению английской контрразведки. С этим было гораздо сложнее, потому что Смит был дьявольски хитер и осторожен. На экстренно проведенном совещании было решено прибегнуть к услугам специалистов, которые в конце концов и придумали весьма оригинальный способ разрешения проблемы.

“…У Нормана Смита был дом в Хартфорде, где он держал огромную немецкую овчарку, — продолжает Дансен. — свирепую собаку бельзенской выучки, из тех, при помощи которых немецкие дамы поддерживали “дисциплину” среди заключенных женщин. Отравить овчарку было бы совсем не легко, потому что ее охраняли приставленные к ней Норманом Смитом две или три злые дворняги — как эсминцы, оберегающие линкор. Все упиралось в эту собаку, и похоже было, что нет никакого способа управиться со Смитом ночью, поскольку дневной “работы” контрразведчики в то время избегали. Но один из специалистов — доктор Кейбер — был не менее хитер, чем немецкий шпион, и он задал агентам массу вопросов, и выяснил, что довольно часто Норман Смит ездит к морю и останавливается там в каком-нибудь отеле. Хитроумный план созрел мгновенно и так же мгновенно началась подготовка к его осуществлению.

…Через несколько дней, как и ожидалось, Норман Смит поехал в Дил и остановился в большом отеле с видом на море. Приехал он, разумеется, без собаки. И на первое же утро своего пребывания у моря Смит отправился на прогулку и у площадки для гольфа поссорился с какими-то тремя гуляющими. Он побежал в полицию и заявил, что подвергся нападению и что ему впрыснули под кожу что-то смертельное. Он показал на руке точку, как от укола булавкой, утверждая, что сразу после нападения обнаружил на этом месте каплю жидкости, запахом напоминающую пот. И полиция пригласила двух врачей, и те провели анализы и обследования, но результаты обследований показали, что Норман Смит совершенно здоров. И к концу недели все, во всяком случае полиция, успокоились. Когда речь идет о ядах, концы таких нитей всегда находятся, и их найти еще легче, когда речь идет о разных бактериальных штуках, потому что эти последние встречаются еще реже, чем яды; ну а если речь идет о каком-нибудь неизвестном яде, то такое встречается совсем редко, и полиции тем более очень скоро удается напасть на след.

…Набравшись сил, Норман Смит отправился к себе домой, в Хартфорд. Он был в приподнятом настроении благодаря добытой информации, какой именно, контрразведке установить не удалось, но, видно, именно той, за которой шпионы и отправляются на берег моря. И в день приезда его собственная немецкая овчарка его… загрызла. Да, это было поистине безнаказанное убийство, если мы только имеем право назвать убийцей собаку. Но доктор Кейбер никогда после этого себя убийцей не чувствовал, просто-напросто он одурачил бедный старый закон, действуя в интересах своей контрразведки и, конечно же, всей страны. Средство, которое он приготовил специально для этой операции, было очень тонкое и совершенно безвредное. Но оно изменило запах Нормана Смита. Норман Смит стал пахнуть по-другому. Ну а какая немецкая овчарка могла бы с этим примириться?”

…Как мы видим, история с безнаказанным убийством нацистского шпиона как нельзя наглядней иллюстрирует проблемы, с которыми в предвоенные годы якобы столкнулась британская контрразведка. Стараясь задобрить предполагаемых союзников в будущей европейской войне, Гитлер после прихода к власти запретил вести разведку в Англии, заявляя, что всю нужную информацию способен получить по дипломатическим каналам, но его, как всегда, никто из подчиненных не послушался. В Англию, вопреки высочайшему приказу, приезжали десятки опытных германских специалистов из разных шпионских ведомств, получивших задание выведать потенциальную способность дряхлеющей империи к новым битвам и готовность к вступлению в замысленный Гитлером “Европейский Союз Наций”. Задача перед этими шпионами ставилась конкретная — добыть нужные лично для фюрера доказательства нежелания англичан вмешиваться в намечающийся передел сфер влияния в Европе. Нельзя сказать, чтобы англичане так уж сильно были обеспокоены произошедшими в Германии с приходом к власти нацистов переменами. Свое влияние на европейские дела они утратили еще со времен образования Бисмарком Германской империи в 1871 году, британским заморским колониям Гитлер не угрожал, кроме того он выступал более-менее компетентным гарантом нераспространения “красной угрозы” на европейском континенте, и что было самым удивительным, так эта та искренность, с которой он желал дружбы с Британией при любом раскладе сил. Все британцы, от премьер-министра и до самого последнего нищего включительно, испытывали к Гитлеру взаимные чувства. Тезис о нацизме, “как величайшем мировом зле”, появился лишь почти спустя девять месяцев после начала второй мировой войны, 11 мая 1940 года, на другой день после того, как новым премьер-министром Великобритании стал Уинстон Черчилль, заявивший во всеуслышание, что он начинает “свою личную войну” против Гитлера,[215] а до этого германские агенты чувствовали себя по другую сторону Ла-Манша весьма вольготно. И байка о “безнаказанном убийстве” даже в интерпретации Лорда Дансена выглядит весьма правдоподобно лишь в той части, где упоминается о нежелании английского правительства вмешиваться в деятельность германских шпионов на территории своего государства.

Британская контрразведка, согласно этому рассказу, проявила беспрецедентную самодеятельность — во-первых, она погубила агента, засланного из дружественной страны (неважно, с какими целями — это было проблемой только самого английского правительства) и, что главнее, скрыла от своих хозяев сам факт преследования всех германских агентов без указания, одобрения, или даже намека свыше. Таким образом она нарушила закон дважды, но учитывая тот факт, что руководители британских спецслужб были более дисциплинированными, нежели их германские коллеги, которым наплевать было даже на указания и интересы самого Гитлера, то можно легко понять, что документы, которыми оперировал Дансен при написании своей книги, были сочинены теми же людьми, которые в свое время выпустили и байку о “безнаказанном убийстве”. Таким образом рассказы о блестящей работе британской контрразведки являются не более чем рассказами, но не потому что работа ее на самом деле была далеко не блестяща. Англичане в силу природных особенностей своего характера лишены многих недостатков, присущих представителям других наций, особенно южных, любой англичанин всегда найдет выход из любой ситуации не прибегая к крайним мерам, в реальности (а не по Дансену) нашла такой выход и британская контрразведка. В ситуации, когда любая другая секретная служба приступила бы к активным и даже лихорадочным действиям, английское руководство ограничилось проведением серии мероприятий по усилению службы охраны наиболее важных промышленных и военных объектов, а также пассивной слежкой за германскими шпионами, не расходуя сил напрасно по их обезвреживанию и доказыванию их вины. Сущность многих германских агентов, не желающих рисковать, “таская каштаны из огня”, англичане раскусили сразу же, создавая им все условия для “плодотворной работы”, они даже не озаботились тем, чтобы подкидывать таким дезинформацию, прекрасно понимая, что это только может навредить делу.

Дезинформация предназначалась для дураков, полагающих, что они хоть в чем-то помогают своему рейху, те же умники, которые не попадали в первые две категории, выводились из игры совсем иными методами, нежели фигурируют в рассказе Лорда Дансена, и эти методы в целях экономии времени и средств особым разнообразием не отличались — для начала нежелательному лицу просто сажали “на хвост” наиболее опытных филеров, которые, как привязанные, открыто следовали за указанными объектами повсюду, где те не появлялись. Кто-то через некоторое время убирался обратно на континент, докладывая начальству о своем “провале”, кто-то в результате такой “психологической войны” превращался в таких же мошенников, как и лица из первой названной категории. Наиболее настырных и непонятливых подвергали мощному шантажу с последующей перевербовкой, и круг таким образом замыкался. Вот так и получается, что за все предвоенные годы германскими шпионами на континент не было передано ни крупицы информации, которая могла бы впоследствии помочь Гитлеру в противоборстве с “непокорной” Британией, а если такая информация все же время от времени появлялась в Берлине, то к заслугам самих германских шпионов это никакого отношения не имело…

И тем не менее шпионская литература переполнена всякими страшными историями о жестокой борьбе двух разведок накануне второй мировой войны. В то время как Шелленберг (ни Канарис, ни и Риббентроп по понятным причинам нам своих мемуаров не оставили) твердит о полном провале германской разведывательной программы во второй половине 30-х годов против Англии, сами англичане изо всех сил пытаются уверить любознательную публику в обратном — мощная гитлеровская шпионская сеть на острове представляла огромную опасность для обороноспособности Великобритании, германские шпионы шныряли по всей территории Великобритании и похитили массу самых важных секретов, но славные британцы ценой невероятных, нечеловеческих усилий все же победили врага. Рассказы таких “исследователей”, как Дансен, переполнены холодящими кровь подробностями, но ни в одном из этих рассказов нет практически никаких сведений о целых полчищах германских агентов другого рода, которые нигде не шныряли, а годами безвылазно, у всех на виду, ни от кого не скрываясь, сидели в Лондоне и других крупных центрах Англии, передавали в Берлин “массу чрезвычайно ценной информации”, но тем не менее не привлекли внимания “славной британской контрразведки” ни на минуту. Имена их общеизвестны, судьбы тоже. Готхард Финк, Теофиль Женни, Йозеф Фриз, Дитрих фон Шинкель, Карл Юттнер — вот они, кавалеры многочисленных наград и лауреаты почетных титулов, вернувшиеся в Германию с началом войны и авторы многочисленных “мемуаров”, посвященных “успешной разведывательной деятельности” против англичан в межвоенные годы (герои военных лет нас пока не интересуют).

И никто никогда не подвергал их рассказы сомнению, включая и самих англичан. И только сейчас, в свете новых данных, кое-кто начинает замечать в этих рассказах некоторые (а то и вопиющие) несоответствия, но открытия таких исследователей сильно не афишируются — ведь очень хлопотно, а то и опасно переписывать историю заново. И потому гуляют по свету явно нелепые рассказы о германских шпионах-героях типа того, который положен в основание этой главы, и будто бы извлеченные из бездонных архивов британских спецслужб. И рассказы эти порой выглядят настолько правдоподобно, что их не в состоянии игнорировать более поздние “певцы шпионской романтики” в разных странах. Не будем эти рассказы игнорировать и мы — вот один из них.

Глава 2. Прозрение шпиона Грейвса

…В последние предвоенные годы и в Англии, и в Германии велись форсированные работы по созданию радиолокационной техники, и естественно, и той и другой стороне крайне необходимо было знать, насколько далеко в этом деле продвинулась противная сторона. Немецко-фашистская разведка усиленно искала агента, способного проникнуть в английскую радиопромышленность и получить необходимые сведения о состоянии разработок радарного оборудования, и главной целью являлась английская фирма “Бердмор и Ко” в Глазго — главный поставщик радиооборудования для вооруженных сил Великобритании. Но устроить своего агента в эту фирму немцам долгое время не удавалось, пока на горизонте не появился некий Карл Грейвс, специалист по радиоэлектронике, который до службы в нацистских секретных службах работал техником в одной из берлинских фирм по производству аппаратуры связи и некоторое время находился в Англии на стажировке и неплохо выучил английский язык.

Грейвс поступил на службу в Первое отделение абвера[216] в 1935 году, и за три года стал заправским шпионом, выполняя ответственные задания во Франции, Голландии и некоторых других европейских странах. Выбор руководства для проникновения на завод в Глазго пал именно на него и в начале 1938 года, после некоторой дополнительной подготовки, Грейвс выехал в Швейцарию, где три месяца проработал в радиотехнической мастерской. Вскоре он уволился по какой-то уважительной причине и появился в Лондоне с паспортом швейцарского гражданина, затем переехал в Глазго и поселился в скромном пансионате. Теперь ему предстояло досконально ознакомиться с городом и поискать подходящую работу, чтобы приступить к “штурму цитадели” — фирмы “Бердмор и Ко”.

После двухнедельных поисков Грейвс нашел подходящее место техника в одной из местных радиотехнических мастерских, которая только-только разворачивала свою деятельность, и хозяину которой как воздух нужны были квалифицированные специалисты. Грейвс, не мешкая, приступил к работе и быстро перезнакомился со всеми своими коллегами по мастерской, но ближе всего сошелся с одним старым токарем по фамилии Гриффит, который много рассказывал о себе и о своей семье. Грейвс высоко ценил это новое знакомство, так как оказалось, что сын токаря Джон был многообещающим конструктором и работал как раз в нужной шпиону фирме. Прошло еще немного времени, и Грейвс стал в доме этого токаря своим человеком. Он быстро обнаружил, что у его нового друга имеется свободная комната, которую тот не прочь сдать хорошему человеку, и под предлогом того, что в пансионате якобы не слишком подходящие условия для спокойного проживания, закинул удочки. Как и следовало ожидать, старик обрадовался намеку Грейвса на вполне естественное желание коллеги сменить жилье, и вскоре шпион отпраздновал новоселье.

Таким образом первая часть плана была выполнена — теперь Грейвс мог общаться непосредственно с сыном токаря минуя посредника, чем он незамедлительно воспользовался, и скоро молодой конструктор и Грейвс были не разлей вода. Джон Гриффит с радостью проводил вечера в компании Грейвса, и им было о чем поговорить — оба были завзятыми спортсменами и путешественниками, однако тогда как немец буквально завалил друга всякими историями, которые с ним приключались за его долгую жизнь, Гриффит таковыми похвастаться не мог, и потому в основном рассказывал про свою работу — про фирму и своих коллег. И вот наступил момент, когда конструктор похвастался шпиону, что его фирма получила важный правительственный заказ.

Немец этого только и ждал. Как водится при получении большого контракта, на заводе фирмы тотчас объявили прием на работу специалистов радиотехнического профиля с очень высокой оплатой труда, а так как Грейвс был очень хорошим специалистом, то его друг предложил ему подать заявление. Естественно, шпион так и сделал, но загвоздка заключалась в том, что на английские оборонные предприятия не нанимали иностранцев, и потому “швейцарцу” Грейвсу ничего больше не оставалось, как искать другие пути к сейфам конструкторского бюро фирмы “Бердмор и Ко”. В этом ему, ни о чем не подозревая, помог сам Гриффит: желая утешить товарища, конструктор пригласил его осмотреть конструкторское бюро, где он работал, для чего использовал свое служебное положение заказал для Грейвса пропуск на завод.

Грейвс с радостью принял это приглашение, и вскоре желанная для него экскурсия состоялась. Во время осмотра конструкторского бюро шпион увидел в углу полуоткрытый сейф, из которого торчали какие-то чертежи и расчеты. Во время короткого разговора он узнал, что Гриффит как раз работает над проектом новейшего радарного оборудования, серийное производство которого уже начало разворачиваться, и в этом сейфе хранится как раз то, что с этим проектом связано. Грейвс решил во что бы то ни стало добраться до содержимого этого сейфа и скопировать его — получив от ничего не подозревающего Гриффита некоторые подробности работы службы охраны фирмы, он разработал четкий и очень смелый план проникновения в конструкторское бюро и немедленно принялся приводить этот план в действие.

Во время следующего посещения конструкторского бюро, которое Гриффитс ему опять устроил без всяких усилий, Грейвсу удалось сделать слепок ключа нужного сейфа — первая часть нового плана была выполнена. Теперь следовало проникнуть ночью на завод, забраться в конструкторское бюро во время двадцатиминутного перерыва для ночной смены и сфотографировать все интересующие германскую разведку бумаги. Сложность заключалась в том, что пропуск Грейвс мог получить только тогда, когда его друг был на смене, а это в планы шпиона не входило. Приходилось подумать о том, как бы добыть пропуск иным путем, но прошло еще некоторое время, когда такой случай подвернулся. Гриффит был завзятым спортсменом, и вскорости он собирался взять отпуск и отправиться на тренировочные сборы в Лондон.

…Как только конструктор уехал, Грейвс выкрал его удостоверение и мастерски заменил на нем фотокарточку. Следующим вечером он без всяких проблем проник на территорию завода через проходную, и пронес с собой фотоаппарат. Двадцатиминутный перерыв начинался ровно в полночь, и Грейвс пересидел четыре часа в туалетной комнате. Как только рабочие места опустели, лазутчик пробрался в конструкторское бюро и принялся действовать. Спокойно отворив сейф сделанным со слепка ключом, Грейвс стал быстро доставать из него бумаги и фотографировать их, особо крупные листы прикрепляя кнопкой к кульману. Через пятнадцать минут работа была закончена, бумаги были возвращены в сейф, и Грейвс вернулся обратно в туалетную комнату, где благополучно дождался окончания ночной смены и вместе с толпой вышел с завода. В тот же день он встретился со своим связником и передал ему добытые материалы.

Через неделю Грейвс через связника получил из Центра зашифрованное сообщение, в котором ему предписывалось немедленно затаиться и не привлекать к себе внимания. Причина была очень веской — как стало известно германской разведки, в Глазго прибыл один из самых лучших офицеров английской контрразведки капитан Тренч, и было предельно ясно, что появление его именно в этом месте и именно в это время вовсе не случайно.

…Капитан Саймон Тренч был самым настоящим асом в своем деле, на своем веку он изловил немало всяких шпионов и заслужил репутацию лучшего британского “охотника за головами”. Когда английская разведка в Германии информировала свое руководство о том, что нацисты получили секретную документацию по производству радарного оборудования в Англии, кандидатура Тренча на распутывание этого дела ни у кого не вызвала никаких сомнений. Сыщик тотчас собрался и приехав в Глазго, обосновался в фирме “Бердмор и Ко” в качестве инспектора. В круг его обязанностей в этой должности входил контроль за работой уборщиц, дежурных, посыльных, а также проверка выхода на работу. Таким образом у капитана были идеальные условия для наблюдения за всем персоналом фирмы, благодаря которым он надеялся изловить замаскировавшегося шпиона раньше, чем тот сможет навредить британским интересам по-настоящему.

Свою охоту за германским шпионом Тренч начал с тщательной проверки персонала фирмы, имеющего доступ к документам конструкторского бюро, и особенно к чертежам, копии которых появились в Берлине. Очень много времени сыщик проводил около главного сейфа — искал “след”. Осмотрел он и содержимое сейфа, и сам сейф, пытаясь понять, каким образом злоумышленник подобрался к нужным чертежам, но все бумаги были на своем месте согласно реестру, ведение документации отвечало инструкциям, а сам сейф был в идеальном порядке. Однако более тщательно ознакомившись с состоянием находившихся в сейфе документов, Тренч обратил внимание на одну странность: в углах некоторых листов он обнаружил следы канцелярских кнопок. Это показалось профессионалу подозрительным, и он принялся искать следы от кнопок на чертежных досках. Таковые отыскались сразу же, и они полностью совпадали с размерами заинтересовавших капитана листов, но странность в том и заключалась, что никому из чертежников и в голову бы не пришло крепить чертежи к доскам кнопками — для этого имеются совсем другие приспособления. А это говорило только об одном: таким образом эти чертежи фотографировались человеком, не слишком знакомым с устройством конструкторских кульманов, но очень сильно спешившим во время фотосъемки.

Тем временем Грейвс затаился, но, заочно хорошо знакомый с одним из лучших британских контрразведчиков, он не строил совершенно никаких иллюзий относительно того, что Тренч очень скоро нападет на его след. Ожидание было невыносимо, и немец решил затеять небольшую провокацию с целью выяснения намерений сыщика: по новому плану следовало устроить так, чтобы подозрения пали на его друга-конструктора, и если с Гриффитом что-то случится, то тогда уж шпиону следует оставить дальнейшие попытки проникнуть на фирму и немедленно покинуть Глазго от греха подальше.

Одним прекрасным утром, когда Гриффит вернулся с ночной смены, Грейвс, Грейвс обратился к нему с невинной просьбой одолжить ему некоторые специальные чертежные инструменты якобы для срочной “халтуры”. Молодой конструктор настолько уважал своего друга, что вызвался тотчас вернуться на завод и принести необходимые вещи. Не подозревая ни о чем, Гриффитс пришел в свой кабинет, но как только он переступил его порог, агенты, которые дежурили в конструкторском бюро, задержали его и немедленно вызвали капитана Тренча.

Тренчу показалось чересчур подозрительным возвращение конструктора на рабочее место после ночной смены и он, конечно, поинтересовался у Гриффита о цели его возвращения. Тот, недоумевая по поводу такого поворота дела, рассказал капитану все как было, и Тренч понял, что теперь настал его черед приступать к активным действиям. Он тотчас организовал группу захвата и отправился домой к Гриффиту. Но Грейвса, естественно, и след простыл. Матерый шпион издали наблюдал, как дом окружила полиция, и понял, что догадки его оказались верны: контрразведка расставила ловушки на заводе фирмы “Бердмор и Ко”, и потому ему там больше делать нечего.

Встретившись со связным на одной из вилл в окрестностях Глазго и обрисовав ему сложившуюся ситуацию, Грейвс получил указание “залечь на дно” и ждать дальнейших инструкций из Берлина. Через несколько дней на виллу прибыл курьер германской разведки капитан Фукс, он похвалил своего агента за великолепно выполненную работу и сообщил, что Грейвсу на выбор предлагается два варианта: или пересидеть в укромном месте, пока английская разведка успокоится и Тренч отправится назад в Лондон, или же попытаться выполнить ответственное задание в самом Лондоне, пока английский ас находится в Глазго, и сразу же после успешного завершения вернуться в Берлин за заслуженными наградами.

Грейвс заинтересовался новым заданием, и узнал, что через некоторое время в Лондоне должна начать работу комиссия по радарному обеспечению армии, состоящая из представителей правительства и руководителей фирмы “Бердмор и Ко”, и ход и результаты этих важных переговоров очень интересуют германскую разведку. Кроме Грейвса, получить требуемую информацию немцам было не от кого, и потому от уже проявившего себя с лучшей стороны агента ждали положительного решения. После недолгих раздумий Грейвс согласился.

…В Лондон Грейвс прибыл с полученными от Фукса документами голландского коммерсанта и поселился в помпезном “Гранд-отеле”, где снимали номера все участники предстоящего совещания, для конспирации шпиону пришлось отпустить усы и надеть солнцезащитные очки. Номер он снял на втором этаже отеля, как раз рядом с номером одного из руководителей фирмы “Бердмор и Ко”, с которым вскоре познакомился, чему способствовали немалые чаевые, с щедростью раздававшиеся Грейвсом обслуживающему персоналу. Казалось, что все идет как надо, однако капитан Тренч опять спутал все карты.

…Сразу же после того, как Грейвс ускользнул из рук контрразведки в Глазго, Тренч разработал сразу несколько равноценных вариантов ликвидации нацистского шпиона. Капитан вполне отдавал себе отчет в том, что немецкой разведке наверняка удалось узнать о намечающемся совещании между правительством и “Бердмор и Ко”, и один из вариантов предусматривал, что заняться сбором необходимой информации будет поручено именно Грейвсу. В связи с этим возвращение Тренча в Лондон становилось не просто желательным, а крайне необходимым, что он и сделал, а по прибытии организовал тщательную проверку всех постояльцев “Гранд-отеля”.

Проверка, как и ожидалось, принесла свои плоды. Подозрительную особу выявили быстро — это и был голландский коммерсант, под личиной которого скрывался германский шпион, но его причастность к шпионским делам надо было еще доказать. Обыск, проведенный в номере Грейвса в его отсутствие, не дал практических результатов — гардероб и чемоданы Грейвса были характерными для коммерсанта, найденные бумаги не вызывали никаких подозрений — это были счета, рекламные проспекты, ценники и прочая коммерческая атрибутика. Обыск производили осторожно, стараясь не сдвигать вещи со своих мест, заглянули во все щели и даже простучали стены и полы, но искомая ниточка так и не была найдена. Тренч, впрочем, не отчаивался, потому что неожиданно получил косвенное свидетельство подозрительной деятельности “коммерсанта” — это были обнаруженные в ящике письменного стола очки, стекла у которых были не диоптрийными, а обычными. Зачем, спрашивается, честному человеку очки с таким “секретом”? Тренч понял, что он на верном пути.

Итак, “голландский коммерсант” Грейвс был взят под наблюдение, но сам он об этом пока и не подозревал. Первые подозрения у него появились только через некоторое время после начала слежки, и произошло это в кондитерском кафе, где он договаривался со своим связником насчет нового “почтового ящика”. В какой-то момент Грейвс обратил внимание, что за соседний столик сел человек, который, как показалось шпиону, чересчур долго возился со своим портфелем. То же самое показалось связнику, и они решили не испытывать судьбу и прекратить встречу, тем более что обо всем уже договорились. Однако подозрительный субъект также быстро расплатился и вышел следом за немцами. Сомнений не оставалось никаких — это слежка. На ближайшем углу Грейвс распрощался со связником и они разошлись в разные стороны.

События, однако, пошли совсем не так, как хотелось бы Грейвсу. Хотя ему удалось сбить преследователя со своего следа, в отель ему возвращаться было же нельзя. Было ясно, что капитан Тренч все-таки выследил его. В этом случае следовало пересидеть несколько дней на конспиративной квартире, а затем готовиться к бегству в Германию.

Однако и Тренч времени даром не терял. Связника, которому Грейвс передал инструкции, удалось задержать, и тот раскололся на первом же допросе. Так капитан узнал про “почтовый ящик”, который был устроен на реформаторском кладбище в центре Лондона, и инструкции по его использованию. Засаду на Грейвса было решено устроить именно возле этого тайника, который представлял собой мраморный светильник в изголовье одной из могил. Операция проходила так: группа из пяти человек соорудила наблюдательный пункт на крыше часовни, отстоящей на несколько десятков метров от тайника, другая группа “коротала время” в близрасположенном баре “Малютка”. Между двумя группами была установлена надежная телефонная связь, а полицейское оцепление приведено в полную боевую готовность.

Однако прошло еще почти пять суток, прежде чем операция принесла успех. Вечером шестого дня непрерывного наблюдения с часовни был замечен подозрительный человек, который остановился у тайника и положил на могилу возле светильника букет цветов. Один из наблюдателей заметил, что незнакомец оставил в светильнике какой-то пакет, и стало предельно ясно, что это как раз тот, кто нужен. Не успел Грейвс отойти от “почтового ящика” и двадцати шагов, как он был окружен и схвачен. Таким образом мечта капитана Тренча сбылась: Грейвс был обезврежен как шпион, и после соответствующей “обработки” он был готов ответить работникам контрразведки на многие вопросы.

Понимая, что собранных против него улик вполне достаточно для вынесения смертного приговора, Грейвс запирался недолго. Он рассказал все, ничего не скрывая, и прекрасно видел, что изловив его и получив от него сведения о германском шпионаже в Англии, капитан Тренч сделал только полдела. Грейвс был слишком квалифицированным агентом, чтобы отдавать его под суд, и Тренч уже рассматривал пойманного шпиона в качестве своего агента для работы именно в Германии. К его удовольствию Грейвс согласился на это без излишних выкрутасов и даже предоставил капитану железные гарантии искренности своего согласия в виде особо ценной информации, которую наиболее дальновидные агенты придерживают как раз для такого случая.

…Таким образом Грейвс превратился в классического агента-двойника, и англичане, снабдив его искусно сделанной дезинформацией, отправили в Германию уже как своего агента. Смена хозяев осталась втайне, что позволило шпиону передать англичанам массу ценной информации. Начало второй мировой войны застало Грейвса в Берлине, но дальнейшая его деятельность, как утверждает рассмотренный нами источник, до сих пор покрыта мраком тайны. Разоблачили его гитлеровцы, или он до самого конца войны работал на англичан — неизвестно. Возможно, он сменил имя, а возможно по какой-то причине бросил разведку вообще. Возможно, что Карл Грейвс существовал только в воображении автора этой не лишенной некоторого познавательного интереса истории, но как бы там ни было, а нам следует принимать ее такой, какой она есть, потому что дело тут по большей части не в правдивости данного “документа”, а в исторической объективности, которой подобные документы, как правило, не придерживаются вовсе.

Итак, рассматривая тему германского шпионажа в довоенной Англии на примере двух вышеизложенных историй, мы в буквальном смысле натыкаемся на два интересных момента: во-первых немецкие спецслужбы, согласно официальной истории и вопреки желаниям и приказам “самого главного преступника ХХ века”, вели активный шпионаж против потенциального противника Германии в будущей войне, а во-вторых британская контрразведка, невзирая на хитрость и изворотливость своих врагов, успешно противостояла попыткам гитлеровцев выведать все их важные секреты. Однако в случае с Норманом Смитом хваленая британская контрразведка ничего не смогла поделать с матерым германским шпионом, и, вероятно, так бы ничего не смогла сделать до самого начала войны, если бы какой-то мифический “доктор Кейбер” не придумал такое же, как и он сам, мифическое средство для его устранения. Чем занимался в тот момент знаменитый капитан Тренч, тоже непонятно, вероятно, его не интересовали германские шпионы, с которыми ничего нельзя было поделать — Карл Грейвс был явно более лакомым куском для профессионального “охотника за головами”, потому что, в отличие от Смита, “имевшего в виду” и Тренча, и всю его контрразведку, у Грейвса в Англии по каким-то непонятным причинам не оказалось достаточно солидной “крыши”.

Если смотреть на это иными глазами, то можно подумать, что Карл Грейвс приехал в Англию по своему собственному почину, в крайнем случае его хозяином было не военное ведомство, а какой-нибудь третьеразрядный штатский германский концерн — как известно, в Германии тех времен не было единого центра по координированию работы научных учреждений в определенной области научных исследований. Каждое мало-мальски заметное частное промышленное предприятие времен Третьего рейха имело свои собственные лаборатории и соответственно свою разведку для проведения промышленного шпионажа исключительно в интересах данного предприятия, так что со всеми основаниями можно заключить, что Грейвс приехал в Англию вовсе не за конкретными английскими военными секретами, а как банальный промышленный шпион. Такой не мог отсиживаться в укромном месте и бомбардировать свое руководство сфабрикованными данными, как это наверняка делал Смит, “работавший”, скорее всего, на германское министерство иностранных дел, у руководства которого, как уже рассматривалось, к информации, поставляемой из Англии, были собственные требования. И Смит поплатился (если все же принимать историю с его хитроумным убийством, более смахивающим на литературное клише, за чистую монету) вовсе не за свою неуязвимость, которую можно объяснить только полным отсутствием интереса к действительным британским секретам, а за беспредельное нахальство, с каким этот самонадеянный тевтонский мошенник водил за нос не воспринимающую дешевого юмора английскую контрразведку, выдавая себя за супершпиона.

Известен случай, когда один такой “глубоко законспирировавшийся гитлеровский шпион” Рудольф Керль на досуге закрутил роман с женой начальника 5-го отдела разведывательного управления английских ВМС (занимавшегося, кстати, составлением банальных географических карт заморских колоний) Сайруса Дрейка и поставил в известность об этом факте свое берлинское руководство. Он тотчас был повышен в звании и в Берлине от него стали ждать ценной информации. В Германию и на самом деле очень скоро пошла “весьма ценная” информация, и об этом прекрасно знала английская контрразведка, но канал этот не перекрывала, так как к настоящим секретам эта “информация” не имела совсем никакого отношения — она просто стряпалась Керлем на основании базарных сплетен и открытых публикаций в английской бульварной прессе. Умер немецкий “шпион” в тот самый момент, когда Дрейк совершенно случайно (контрразведка, черт побери, проморгала) застал Керля в постели со своей женой. И самое примечательное вот что: прилежного офицера Дрейка его соотечественники судили и посадили, а за германского шпиона Керля британскому министерству иностранных дел очень долго потом пришлось извиняться перед своими будущими врагами.

Вот и вся история.

Глава 3. Борец за идею

А теперь настала пора рассмотреть самый вопиющий, как утверждается, случай германского шпионажа в Великобритании, который нанес (как опять же утверждается) значительный удар по всей британской обороне в предвоенные годы. Как известно, тогда в Англии получили значительное распространение идеи итальянских фашистов и немецких нацистов, которым, кстати, до поры до времени открыто сочувствовал и сам Уинстон Черчилль.[217] Движение британских фашистов возглавил некий Освальд Мосли, получавший деньги на расширение своей партии (“Британский союз фашистов”, основан в 1932 году) от многих английских монополий. В какой-то момент контрразведка, не собираясь согласовывать свои действия с правительством, “на всякий случай” решила взять это движение под контроль, для чего заслала в руководство “партии Мосли” своего агента. В конце 1938 года этот “натурализовавшийся” в партии агент информировал начальство о том, что на тайных сборах британских фашистов очень часто присутствует какой-то американец, который скрывает от рядовых членов организации свое настоящее имя, и которого все называют просто “идейным другом”, ярым приверженцем фашистского движения.

…Англичане в те годы почему-то даже и не подозревали о том, сколь огромную роль в судьбе их империи в новой мировой войне могут сыграть “примитивные торгаши” американцы, потому что своего участия в каких бы то ни было будущих войнах (кроме, разумеется, колониальных) они не предусматривали. Уже несколько лет Германия занимается насильственным присоединением к рейху европейских территорий — Рейнланд (1935), Австрия (1938), Судеты (“фашизм, как взбесившийся зверь, мечется по Европе” — из воззвания Исполкома Коммунистического Интернационала в декабре 1938 года), оружием и финансами помогает дружественным диктаторским режимам — в Венгрии, Испании, Италии. Но британские политики не видят впереди никакой особо опасной для себя войны: “…Мы не можем даже думать о войне или об угрозе войны” (Чемберлен), “…В течение ближайших десяти лет Великобритания не будет вовлечена ни в какую крупную войну” (Черчилль), “…Твердить о столкновении интересов Британии и Германии сейчас могут только сумасшедшие или лунатики” (Джон Годфри, начальник английской морской разведки). В те годы в качестве союзника более реально рассматривались не США, как считается ныне, а именно Германия (“…Германия стремится создать самую мощную армию в Европе, а Англия имеет крупнейший военно-морской флот, и потому эти две страны будут править миром” — британский адмирал Дадли Паунд, с которым публично был полностью согласен и фашистский супер-адмирал Редер). Для англичан американцы были не более чем выскочками, возомнившими о себе невесть что и которым не мешало бы хорошенько прищемить хвост, и потому когда в сводке агента британской контрразведки, внедренного в “партию Мосли” промелькнуло слово “американец”, было решено выяснить, какие общие дела могут делать американцы с британскими фашистами.

…На экстренно созванном заседании руководителей контрразведки сбор сведений об этом таинственном американце было решено форсировать, в частности контрразведку интересовало, каким образом пронырливый янки сошелся с руководителями “движения Мосли” и какие именно взгляды их объединяют. Однако то ли агент оказался не семи пядей во лбу, то ли фашисты вели какие-то более таинственные игры, участие каких бы то ни было спецслужб в которых не предусматривалось, но на след этого американца выйти никак не удавалось. Единственное, что было установлено наверняка, так это его принадлежность к узкому кругу друзей некоей Анны Волковой, дочери бывшего царского адмирала, бежавшего в Англию после большевистской революции в России, и которая имела тесную связь с Британским союзом фашистов. Агент объяснил, что хотя он и был близок к руководству партии, но выполнить задание без риска деконспирации не имел никаких возможностей. Из осторожности он не напрашивался на заседания узкого круга руководителей, место и время которых постоянно менялись, поэтому и не мог ближе познакомиться с американцем. От одного из внешних охранников Мосли агент узнал, что американец появляется на заседаниях только в сопровождении Волковой, с которой у него наверняка имеются интимные отношения, причем приходит и уходит эта пара конспиративно, неведомыми никому путями. К сожалению, охранник не знал имени американца, потому что даже в этом “узком кругу” про него говорят не иначе как “наш добрый друг”.

Проанализировав ситуацию, руководство “Интеллидженс сервис” приняло решение попытаться собрать информацию о всех американцах, проживавших в Англии, которые могли соответствовать полученным описаниям. Но для этого нужно было поделить их на три категории: принявших английское подданство, туристов, а также пребывающих с официальными миссиями. Проверка первых оказалась несложной, потому что таких в Англии было относительно мало. Вторая категория наоборот, была очень многочисленна, и потому учету и проверке не поддавалась. С третьей категорией оказалось еще сложнее, чем со второй, так как по маленькой Англии тех времен всяких американских дипломатов ошивалось даже больше, чем туристов, к тому же проявление повышенного интереса контрразведки к таким особам грозило всякими дипломатическими скандалами. Снова посовещавшись, контрразведчики решили на первых порах ограничиться усилением контроля за каналами телефонной связи посольства США в Лондоне и консульств в других городах, но через некоторое время технический отдел контрразведки заявил, что проверка не дала никаких результатов — связей Анны Волковой ни с одним из американцев выявить так и не удалось.

Тогда британские контрразведчики, с опозданием, правда, но все же догадались наконец пойти другим путем — они установили скрытое наблюдение за самой Анной Волковой в надежде на то, что она сама выведет их на того, кого нужно. В то время Волкова не имела постоянного места работы и зарабатывала на жизнь уроками русского и немецкого языков. Учеников своих она навещала в их квартирах, домой возвращалась в самое разное время. Проживала в отдельной квартире на четвертом этаже дома, который находился в центральной части Лондона. Телефона у нее не было, машины тоже. Отец-адмирал умер за несколько лет до этого. Изучив условия жизни интересующего их объекта, руководство контрразведки перешло к решительным действиям.

Совершенно случайно выяснилось, что напротив квартиры Волковой живет бывший агент контрразведки, который хорошо знал всех обитателей дома и саму Волкову в частности. С ним быстро договорились, и в его квартире со всеми удобствами обосновались двое агентов с рацией, которые через глазок в двери стали следить за квартирой Волковой. Тайное преследование началось на следующий же день, когда “объект” вышел из квартиры на улицу. По рации об этом было послано предупреждение наружным наблюдателям, и те принялись за работу.

…Слежку проводили 16 человек, поделенные на три группы, не считая технической обслуги, и она велась настолько профессионально, что женщина, хоть и старалась быть осторожной, ни о чем и не догадалась до самого последнего момента. За первую неделю слежки были установлены все маршруты Волковой, собраны исчерпывающие данные про ее учеников, проследили также некоторые из ее политических связей. Отдельных особ она навещала прямо на местах их службы. Однако ничего конкретного пока не было, не было ни единого факта соприкосновения Волковой с членами нацистской партии и с интересующим контрразведку американцем. Кое-кто из руководителей “Интеллидженс сервис” стал уже сомневаться в достоверности агентурных данных, но слежку было решено продолжать. И в конце концов это поистине адское терпение было вознаграждено.

На восьмой день наблюдения Волкова привела контрразведчиков к долгожданной цели. Изрядно помотав по городу своих преследователей (впоследствии она рассказала, что таким образом проверяла, не тянет ли она за собой “хвост”), Волкова села в черный “форд” с номерами американского посольства, и минут через двадцать этот “форд” въехал во двор одной из автомастерских на окраине Лондона. Спустя еще некоторое время из мастерской вышла Волкова в сопровождении мужчины, который на проверку оказался шифровальщиком американского посольства Тайлером Кентом. Одна группа слежения осторожно отправилась за ними и выявила место проведения очередного собрания “Британского союза фашистов”. Другая тем временем вошла в контакт с хозяином автомастерской и вмонтировала в машину Кента подслушивающую аппаратуру. Теперь оставалось ждать крупного улова.

Улова ждать пришлось недолго. На следующий день руководству “Интеллидженс сервис” были предоставлены неопровержимые доказательства существования между Волковой и Тайлером Кентом тесных агентурных связей. Из записанного в “форде” разговора стало ясно, что американский шифровальщик регулярно передавал немецкой разведке копии всех секретных документов, которые приходили в посольство США в зашифрованном виде. Однако вместе с тем выяснилось, что Кент за свое предательство денег не берет, а стал шпионом исключительно по идейным убеждениям. Он принимал регулярное участие в нелегальных заседаниях руководства нацистской партии, стал почетным членом правления этой организации, а также являлся представителем американских фашистов в международной фашистской организации. Однако его дипломатическая неприкосновенность не позволяла англичанам арестовать Кента и произвести у него на квартире обыск, и потому решено было собрать дополнительные данные.

В течение нескольких дней агентам контрразведки удалось несколько раз зафиксировать передачу американским шифровальщиком Анне Волковой шпионских материалов, которые происходили в основном в многолюдных кафе. Через Волкову же вышли на хозяина одного фотоателье в Бромли, некоего Фридриха Вагнера, английского подданного и немца по происхождению, который в момент задержания фотографировал секретные документы, принесенные Волковой, в присутствии последней. Так как шпионов застукали на горячем, отпираться им не было никакого смысла, и скоро контрразведка узнала очень много интересных вещей, касавшихся некоторых тайных каналов, по которым британские секреты уходили в Берлин. Только тогда англичане, имея на руках такие убийственные доказательства, смогли “подкатить” к послу США в Великобритании и открыть ему глаза на неприглядную правду.

Ошеломленный посол и не думал сопротивляться или протестовать. Ознакомившись с предоставленными материалами, он без излишних проволочек дал согласие на обыск квартиры своего подчиненного. Результаты обыска потрясли воображение даже видавших виды контрразведчиков. Секретные материалы хранились потерявшим всякую осторожность Кентом на самых видных местах и насчитывали более 500 копий всевозможных документов. Были найдены также дубликаты ключей практически всех помещений посольства — зачем они нужны были шпиону, никаких сомнений не вызывало. Обыск также произвели и в самом посольстве, в кабинете Кента — там были найдены фотопластинки с текстами еще многих секретных документов, а также целые кипы пропагандистских материалов, предназначенных для нелегального распространения среди гражданского населения и военнослужащих в Великобритании.

Полученные в результате следствия факты выявили, что Гитлер в течение нескольких лет, покуда Тайлер Кент занимал свою должность в посольстве, был в курсе всех отношений США и Великобритании, что позволило Германии впоследствии, не опасаясь вмешательства Америки, развязать вторую мировую войну в Европе, напав для начала на Польшу. Но утверждения о том, что шпион каким-то образом “нарушил” оборону Великобритании или ослабил ее военный потенциал, по меньшей мере несостоятельны — Кент не имел доступа к британским секретам, впрочем, и к американским тоже. За что же тогда осудили Тайлера Кента, посадив в английскую тюрьму на острове Уайт?

Тайлер Кент, как выяснилось гораздо позже (через полвека), явился самым настоящим козлом отпущения, которого англичане попытались использовать для того, чтобы не только дискредитировать американские спецслужбы, но и повлиять на всю американскую внутреннюю и внешнюю политику в угоду своим интересам — это был хорошо проверенный способ под названием “провокация”. Анна Волкова сыграла в этом определенную роль, потому что сама была скрытым агентом Интеллидженс сервис, только не контрразведки (так называемой Ми-5, которое не знало об ее истинном лице), а разведки (Ми-6). “Изловив” американца-предателя, англичане хотели заставить некоторых американских руководителей прекратить критику в адрес британских властей в том, что те якобы попустительствуют развитию фашизма как у себя дома, так и в самой Германии. “Разоблачение” Кента должно было явиться, по замыслу организаторов, грозным предупреждением американцам, что б не совали нос не в свои дела, иначе могут последовать иные “разоблачения”, в том числе и в самих Штатах. Как показало время, американцы не угомонились, за что и поплатились год спустя — в 1939 году Америку потряс скандал, известный как “дело с “черной почтой”, показавший всему миру, что фашизация американского общества накануне войны зашла куда дальше, нежели английского.[218]

Но в итоге англичане — эти известные интриганы — добились результата прямо противоположного. Американцы, которые не сильно и сопротивлялись влиянию всяких новых идей, поступающих из Европы, будь то фашизм, а будь то коммунизм (вспомним деятельность президента Рузвельта, который умело использовал все эти идеи для пользы дела, то есть для преодоления экономических кризисов), решили сблизиться со своим главным (и единственным) противником на мировой арене (Великобританией), что называется, в рукопашном бою. Всем известно, чем закончился этот бой по итогам 1945 года — полнейшим развалом одряхлевшей Британской империи. Но в 1938 году американцы, как казалось англичанам, получили хорошую зуботычину от своих будущих союзников по антигитлеровской коалиции. К истории так называемого военного шпионажа это все никакого отношения не имеет, потому что, как уже указывалось, в довоенные времена процветал исключительно шпионаж промышленный, ничего общего с интересами обороны не имевший. С большим основанием англичанам следовало бы тогда опасаться именно американцев, но они проявили вопиющую недальновидность, взявшись пакостить своим будущим спасителям. Американцы впоследствии поступили со своей “мамой” гораздо более деликатней — они взяли ее в свой новый послевоенный дом в качестве приживалки, но никогда не вспоминали про ее прошлые грехи по отношению к себе.

Кто старое помянет — тому глаз вон.

* * *

Итак, мы видим, что заслуги британской контрразведки накануне второй мировой войны более скромны, чем это хотят представить сами англичане. Да и немцы, желая поддержать престиж своей собственной разведки, не собираются подвергать ревизии историю довоенной деятельности британских спецслужб. Но если американцы повели себя как самые настоящие джентльмены, не хвастаясь своми успехами публично и не унижая своих противников, то французам и итальянцам тут вообще нечем похвастаться, советская же разведка молчит по причине своей склонности вообще молчать при любых обстоятельствах. Правды нам уже не узнать ни за что, и не потому, что эта правда скрыта за семью печатями, а потому, что распознать ее среди фантастики, переполняющей всемирную “шпионскую прессу” и зачастую основывающейся на таких же фантастических документах, якобы всплывших какими-то неведомыми путями из таких же неведомых архивов, попросту невозможно.

И все же для того, чтобы хоть как-то разобраться в этой массе шаблонов, стереотипов и фальсификаций, не следует забывать о тенденциях. В данном случае идет речь не о тенденциях развития разведки, а об особенностях развития политических отношений между разными государствами в разные времена. Эти особенности вплоть до самого начала второй мировой войны (а то и через много месяцев после него) не подразумевали заметного усиления разведывательной и контрразведывательной деятельности англичан против Германии и немцев против Англии. Если и велась какая-то шпионская работа в этих странах, то никак не в рамках государственной политики. Если Вилли Мессершмитт посылал своих шпионов выведать секреты английской фирмы “Супермарин”, а правление “Бритиш Стилл” — секреты, возникавшие в лабораториях заводов Круппа, то это было сугубо частным делом двух промышленников, но никак не борьбой разведок, что вполне определенно проистекало из официальных указов Гитлера с одной стороны, и действий британского правительства — с другой. То же самое касалось и так называемого “политического шпионажа”, и если Гитлер каким-то образом и был причастен к “художествам” таких “специалистов”, как Норман Смит, Карл Грейвс и Тайлер Кент, то поступал он достаточно глупо, давая понять англичанам, к которым так настойчиво набивался в союзники против Америки и Сталина,[219] что его слову цена — грош.

Но немцы никогда не слыли большими хитрецами в политических играх, в отличие от своих более способных соплеменников по другую сторону Северного моря, и потому версию о дешевой вероломности Гитлера можно отбросить с чистой совестью. Вероломность Гитлера, склонного к позированию перед всем миром, никогда не была дешевой, в отличие от вероломности англичан, которые никогда не скрывали своих интересов — в этом была вся суть существования Британской империи. Сам Шелленберг подтверждает в своих “поминальных записках” тот факт, что если что-то и замышлялось лично им против англичан, то никак не на территории Британских островов. Ладно, Шелленбергу можно не верить, но никого более способного донести до нас хоть какую-то правду о целях и результатах гитлеровской разведки, мы в истории международного “шпионства” не отыщем. На этом, видимо, следует и успокоиться, по крайней мере на данном этапе изучения истории этого самого “шпионства”, и с готовностью перевернуть следующую ее страницу.

Часть 6. "Шпионы" Пирл-Харбора

…Среди многих специалистов-историков ходит довольно расхожее мнение, что японское главное командование, планировавшее войну на Тихом океане, разработало план нападения на США еще в первой половине 30-х годов. Другие специалисты, рангом не менее, саркастически заявляют, что подобной ереси им еще никогда не доводилось слышать. Подобно Гитлеру, японцы в декабре 1941 года начали войну сразу на два фронта, имея у себя в тылу еще одного опасного потенциального врага. Речь идет о "китайской кампании" и Америке с союзниками, а также СССР. Более бездарно спланированной войны трудно было придумать, но японцы умудрились растянуть это заведомо проигрышное предприятие почти на четыре года, воюя фактически против всего мира, чем этот самый мир и удивили. Удивление это, кстати, не проходит до сих пор.

Однако войны, как правило, санкционируются вовсе не генералами и не политиками. Для того, чтобы оценить перспективность любой войны, политикам и генералам как воздух нужны разведывательные данные, и не просто сведения, похищенные из некоторых вражеских сейфов особо пронырливыми шпионами, а широко развернутая картина предстоящего театра военных действий и тщательный анализ тенденций ее изменения в любой период времени и при любых условиях. Японская разведка вообще-то была не самой худшей в мире, но она, на первый взгляд, совершенно неправильно спрогнозировала предстоящую войну, а отдуваться в итоге пришлось всей нации. Сохранилось множество воспоминаний японских разведчиков и агентов японской разведки неяпонского происхождения, но не в одном из этих воспоминаний мы не найдем и намека на более-менее правдоподобные причины, побудившие Страну Восходящего Солнца напасть на потенциально сильнейшего противника, причем в тот самый момент, когда обнаружилась вопиющая несостоятельность ближайших союзников Японии — Германии и Италии (разгром немецко-фашистских войск под Москвой и нескончаемая цепь поражений итальянцев в Северной Африке и на Средиземном море). Так что же представляла из себя японская разведка накануне Тихоокеанской войны?

Те данные, которые на протяжении многих десятилетий скармливали различные исследователи всеядным любителям популярной истории, выглядят правдоподобно сами по себе, но прояснить общую картину до конца они, видимо, не в состоянии. Но время, как говорится, раскрывает тайны, и хотя до полного раскрытия интересующих нас тайн сегодня еще далеко, кое-какие интересные материалы в печати начинают появляться. Впрочем, немало документов, "причастных к делу", никогда и не скрывались, просто никто из историков не обращал на них внимания, а газетчики и журналисты "желтой прессы", которых хлебом не корми, а подай какую-нибудь сенсацию, пусть даже весьма сомнительного свойства, в силу своей слабой компетентности в вопросах истории не в состоянии были применить эти документы подобающим образом. Со временем большая часть из них, даже будучи опубликована, затерялась в анналах истории и утратила даже гипотетическую возможность повлиять на раскрытие связанных с ними тайн. В случае с раскрытием настоящих причин и истинных результатов японского шпионажа в Пирл-Харборе можно говорить о том, что с самого начала "расследование" было намеренно направлено в соответствующую интересам неких могущественных сил сторону, иначе не было бы всех этих более чем полувековых споров о том, кому выгоднее была эта война — Японии или Америке? Насколько успешной была деятельность японских шпионов в Пирл-Харборе? И вообще — имела ли место хоть какая-то шпионская деятельность вокруг главной базы американского Тихоокеанского флота накануне нападения?

Используя эти, по большей части позабытые источники, мы сейчас и попытаемся хоть в какой-то степени осветить эти интересные вопросы с иной стороны.

Глава 1. "Импортный" шпион

Для того, чтобы получить более точное представление о потенциале, которым американцы располагали для защиты своих интересов на Тихом океане, японцам вовсе не нужно было прилагать каких-то титанических усилий — США заявляли на весь свет о том, что ни с кем воевать не собираются, а потому и не вооружаются. В этом были твердо убеждены абсолютно все граждане США от президента и до самого последнего американского нищего, и об этом прекрасно знали все союзники и недруги Америки, включая совсем распоясавшегося от предоставленной ему свободы действий в Европе Гитлера и мудрого Сталина, изобретавшего всяческие хитроумные комбинации, с помощью которых можно было бы натравить Японию на Америку с целью "занять" чем-то американцев на тот период, пока он сам будет разбираться с европейскими делами.[220] Задним числом японцы все же признали, что вынашивали планы агрессии против США еще чуть ли не со времен русско-японской войны, для чего наводнили США своими агентами, разведывавшими все американские секреты, какие только можно, но эти "признания" в устах "обделавшихся" агрессоров, пытавшихся после разгрома спасти свою самурайскую репутацию, стоят немного.

Как уже говорилось, США ни перед кем свои военные секреты особо не скрывали, так что японская агентура в по-настоящему свободной Америке находилась в гораздо лучшем положении, нежели какие-либо другие агентуры в каких-либо других странах. И тем не менее утверждается, что японцам позарез требовались агенты с неазиатской внешностью, потому что допуск на американские военные объекты и в секретные учреждения лицам японской национальности якобы был до крайности затруднен. В 1935 году японская разведка, предвидя скорый политический союз с гитлеровской Германией, обратилась за помощью к самому Гиммлеру, который из отношений с Японией рассчитывал извлечь свои выгоды. В положительном решении проблемы был также заинтересован Геббельс, который погасил последние сомнения своего коллеги и предложил сотрудничество. Вскоре подходящая кандидатура была подобрана — это был некий Карл Кун, доктор исторических наук и кадровый гестаповец, имевший к тому же достаточный опыт работы в разведке.

…Свою военную карьеру Карл Кун начинал еще при кайзере, и первую мировую встретил унтер-офицером на крейсере "Зуль". В 1915 году англичане потопили этот крейсер у берегов Норвегии, и так Кун попал в плен. Во время своего пребывания в плену будущий историк хорошо выучил английский язык, а после возвращения на родину в 1919 году присоединился к группе шовинистично настроенных офицеров, и постепенно стал убежденным сторонником нацизма.

Примерно в это время Кун, уволенный из вооруженных сил вследствие катастрофического сокращения военно-морского флота, почувствовал тягу к истории и поступил в Гейдельбергский университет. Там он и "подцепил вирус" превосходства германской расы над остальными народами, и вместе с научным опытом у него появилась тяга к участию в открытой борьбе нацизма против всего мира. После прихода Гитлера к власти в 1933 году Кун стал работать в гестапо и еще через некоторое время уже пользовался полным доверием ближайшего помощника Гитлера — шефа СС Генриха Гиммлера. Таким образом к моменту описываемых событий Кун был опытным специалистом и в военно-морских делах, и в разведке. Его глубокие нацистские убеждения, а также способности к восточным языкам и дали повод Гиммлеру "одолжить" Куна японской секретной службе.

…В феврале 1935 года началась подготовка к переезду. После улаживания вопросов с "материальным стимулированием" семья Куна выехала из Берлина в Бремен. Одновременно в немецких научных изданиях, широко распространявшихся как в Германии, так и за ее рубежами, появилась серия капитальных статей по вопросам истории, этнографии и национальных обычаев Японии, подписанных доктором Куном. Одновременно начала афишироваться и "плодотворная научная деятельность" Куна, что по задумке организаторов всей этой шумихи должно было способствовать истинной цели намечающейся "командировки" ученого-разведчика. И можно нисколько не сомневаться в том, что, несмотря на компетенцию Куна как ученого, вклад самого Куна во многие из этих статей ограничивался только лишь его подписью.

…Летом 1935 года Академия Наук в Токио прислала Куну официальное приглашение посетить Японию для дальнейшей научной работы. Перед этим Кун прошел специальные курсы по изучению самых разнообразных методов разведки, особое внимание обращалось на способы добывания информации по отдельным высокопоставленным лицам и особенностям возможностей их вербовки. Доктор Кун также досконально изучил систему американской военной разведки и контрразведки, их методы и способы борьбы с иностранными шпионами. Семья Куна также была подключена к разведывательной работе, включая малолетних детей. После тщательной подготовки Кун с женой, дочерью и сыном прибыл в Токио, откуда принялся "наводить мосты" на Гавайские острова, где в тот период проживало более 150 тысяч японцев, как граждан США, так и временно приехавших на заработки.

Около полугода семья Кунов жила в Японии, готовясь к "прыжку" на американскую территорию. Все это время японцы усиленно инструктировали Куна относительно целей японского шпионажа в США и прочих вещей, которые Куну необходимо было знать, выполняя ответственные задания в пользу Токио. Одновременно осуществлялось более глубокое прикрытие Куна, и наконец в 1936 году он с семьей сел на американский пароход и прибыл в Гонолулу, а в местной газете появилась информация, что доктор Кун посетил Гавайские острова с целью "продолжения изучения японской истории и этнографии".

В Гонолулу семья Куна сразу же арендовала небольшой, но достаточно удобный особняк, и в полном составе приступила к выполнению задания. Через некоторое время была арендована также парусная яхта, плавая на которой вдоль побережья Оаху, Кун начал изучать подходы к гаваням острова и проводил гидрологические исследования. Очень скоро в Японию потекла самая разнообразная информация относительно американского военно-морского и торгового флота, количества и оснащения армейских подразделений, размещенных на Гавайях, качества авиации, базирующейся на местных аэродромах. Вся информация передавалась главе японской секретной службы через вице-консула Японии в Гонолулу Отиро Окадо. Сигналом для внеочередной встречи с Куном было объявление в местной газете такого содержания: "Для желающих приобрести чайных саженцев в большом ассортименте готов служить садовод Хамино Токуда в Пирл-Харборе". Этот текст означал, что Кун должен встретиться с вице-консулом через 4 дня после публикации объявления в газете в заранее договоренном месте. Если же во внеочередной встрече нуждался сам Кун, то он отсылал в консульство листовку с текстом: "Для научной работы прошу помощи в приобретении книги японского историка такого-то". В этом случае на четвертый день происходила встреча в китайском ресторане "Чунг-Тинг", расположенном в нескольких километрах от Гонолулу на берегу одной из самых живописных гавайских бухт. На одной из таких встреч Кун получил указание переселиться в Пирл-Харбор, где располагалась главная база американского флота на Тихом океане. Произошло это в самом начале 1938 года, и обоснованием этого переезда в глазах американских властей была все та же "необходимость лучшего изучения японского языка".

Итак, семейство шпионов получило наконец доступ к самым главным американским секретам на Гавайях — теперь весь американский флот можно было изучать прямо из окна собственного дома. За исчерпывающую информацию Кун потребовал от японцев 40 тысяч долларов, из коих он авансом сразу же получил больше половины этой суммы, что позволило его семье обосноваться на новом месте с невиданным ранее комфортом. Рут Кун открыла косметический салон и вскоре стала кумиром молодежи Пирл-Харбора. Этот салон с удовольствием посещала не только местная аристократия, но и американские офицеры, в том числе высшее командование базы и многочисленные высокопоставленные гости из самой Америки. Учитывая патологическую болтливость беззаботных американцев, можно прекрасно понять, что салон мадам Кун быстро стал одним из самых главных источников особо ценной разведывательной информации — этот способ добывания сведений был с успехом применен шефом политической разведки Германии В.Шелленбергом, и потому Куну не приходилось тратить времени, изобретая велосипед.

Дети Кунов также участвовали в добыче секретных данных самым непосредственным образом. Дочь Куна — Фройдель — была очень красивой девушкой, и в американском морском клубе у нее конкуренток не было совсем. Она перезнакомилась со многими офицерами, от которых добыла очень много ценных сведений, которые невозможно было получить иным путём. Десятилетний Иоахим регулярно прогуливался в доках, в которые взрослым штатским проход был затруднен. Одетый в матросский костюмчик, он вызывал понятное доверие со стороны американских военных, и "дяденьки матросы" наперебой рассказывали любознательному мальчику про устройство своих кораблей, не делая исключения и из многих секретов, не подозревая даже о том, кто является истинным потребителем всех этих рассказов. Моряки, с сочувствием относясь к увлечению "будущего моряка", даже приглашали Иоахима на свои корабли, чтобы он поглядел на все своими, так сказать, глазами. Сам "доктор" Кун в гости не напрашивался, чтобы избежать ненужных подозрений, он выдавал себя за далекого от какой бы то ни было политики человеком, который занимается строго научными проблемами. Кун напоказ проповедовал взгляды старого прусского типа: прежде всего он уважал старую империю, а гитлеровский режим не признает ни в каком виде. Все новые и новые публикации на этнографическую и языковую тематику, бесперебойно появлявшиеся в научной прессе самых разных стран за подписью Куна, красноречиво подтверждали его идейную порядочность.

Таким образом за пять лет своей шпионской деятельности Кун передал японцам практически все секреты, касающиеся интересов, и что самое главное — возможностей США в Тихоокеанском регионе и на Дальнем Востоке, а также всех их возможных союзников. Благодаря своему "арендованному" шпиону, японцы прекрасно изучили Пирл-Харбор и его окресности, а также все американские военные корабли, так, если бы они проектировались, строились и проходили службу в самой Японии. Именно Кун предоставил японцам исчерпывающую информацию о плачевном положении американской авиации и никудышнем танковом оснащении войск, а также о категорическом нежелании американцев воевать, прекрасно сочетающейся с неспособностью вооруженных сил США вести любые более-менее удовлетворительные боевые действия где бы то ни было. Короче, именно Кун и еще раз Кун уверил японцев в том, что Америка — это колосс на глиняных ногах.

Однако японцам все было мало — они продолжали бомбардировать своего шпиона все более и более сложными "заказами". В целях еще более глубокой конспирации такого ценного агента они порекомендовали Куну использовать так называемую световую сигнализацию — это давало немцу возможность с верхотуры своей виллы передавать куда надо наиболее важные и срочные донесения. Для этой операции в магазине была куплена мощная подзорная труба, но так как она была очень тяжела, то для нее нужно было приобрести еще и не менее тяжелую подставку. История утверждает, что эти "астрономические" приготовления не вызвали совсем никакого удивления у окружающих, что красноречиво свидетельствует о том, что американская контрразведка абсолютно не интересовалась проблемами возможного (а то и обязательного — смотря как на это поглядеть) присутствия на своей базе иноземных шпионов. 2 декабря 1941 года, за несколько дней до нападения японской авиации на Пирл-Харбор, Кун с помощью своей подзорной трубы совершил пробную сигнальную передачу. Эксперимент оказался удачным — японцы прекрасно приняли сигналы, и, таким образом, для завершения разведывательной операции по подготовке нападения на базу все практически было закончено. Сам Кун вместе с семьей планировал исчезнуть с Гавайев на специально присланной японцами подводной лодке сразу после начала удара авиации.

Итак, Карл Кун мог праздновать свой триумф: рано утром 7 декабря 1941 года, за несколько часов до нападения японцев, он передал с помощью подзорной трубы исчерпывающие данные о дислокации американского флота в гавани Пирл-Харбора, и эти данные позволили японцам произвести удар по базе с наибольшей возможной эффективностью. Однако удача от шпиона вдруг отвернулась — американская контрразведка, оказывается, накануне нападения тоже не дремала, агенты секретной службы зафиксировали странные световые сигналы с виллы Куна, расположенной на видном месте, и невзирая на царивший в Пирл-Харборе хаос, вызванный внезапным налетом, весьма оперативно арестовали его и всю его семью. Народная молва твердит о том, что американские спецслужбы "разрабатывали" Куна чуть ли не с момента появления его на Гавайях, и его арест явился лишь кульминацией проводимой более пяти лет операции. Этим соображением можно объяснить то, с какой оперативностью была доказана причастность всей семьи Куна к утечке секретной информации в Японию. При обыске в доме Кунов нашли не только подозрительную подзорную трубу с подставкой, но и все остальные приспособления для оперативной передачи зашифрованных сведений на расстояние, а также многочисленные копии шпионских донесений, всевозможные шифры и большие суммы американских и японских (!) денег. Под давлением неопровержимых улик Куну пришлось сознаться в шпионской деятельности, и после окончания следствия, 21 февраля 1942 года военный трибунал присудил Куна к расстрелу. Впрочем, через полгода этот приговор заменили на длительный срок каторжных работ, а его семью интернировали, то есть попросту заключили в концлагерь вместе с японцами. Так плачевно закончилась карьера самого главного японского шпиона в Пирл-Харборе Карла Отто Куна, доктора исторических наук, гестаповца и такого олуха, какого международная разведка еще не видала.

Глава 2. Похождения "Дублёра"

…Как мы прекрасно можем увидеть, все детали этой истории настолько скверно подогнаны друг к другу, что остается только удивляться тому, как она в таком виде просуществовала целых сорок лет, с тех самых пор, когда вышла из-под пера немецкого писателя-публициста Фридриха Шульца. С легкой руки нашего отечественного ученого-перебежчика Виктора Суворова по миру пошло гулять представление о германских шпионах как о самых бездарных шпионах в мире, и если поддержать его точку зрения, то провал Карла Куна выглядит вполне закономерно. В свете иных теорий американцы просто скармливали ничего не подозревающему простофиле Куну залежалую информацию, чтобы спровоцировать нерешительных японцев на принятие участия в игре на американских условиях — разгром Пирл-Харбора, мол, являлся для президента Рузвельта самым настоящим предлогом вступить во вторую мировую войну, потому что Гитлер был слишком сообразителен для того, чтобы предоставить американцам этот предлог. Таким образом получается, что Кун, несмотря на все свои предосторожности тактического характера, был выведен из игры в тот самый момент, когда перестал быть нужен американцам, и потому удивляться столь странному его провалу нечего.

Однако тогда стоит удивиться самим японцам, которые клюнули на такую явную "залипуху". Ведь у них имелся на Гавайях не один только Кун. К тому же Пирл-Харбор — это еще далеко не вся Америка, а в Америке у японцев просто не могло не иметься целой армии высококлассных шпионов. Но самое главное соображение (чтобы не совсем полагаться на информацию, предоставленную Куном) должно быть такое: в какой-то момент своей деятельности Кун просто-напросто мог быть перевербован американскими спецслужбами.

Короче, в качестве олухов в этой истории японцы выступают в гораздо большей степени, нежели бедняга Кун, услугами которого они пользовались более пяти лет, и которому в качестве вознаграждения было выплачено более 200 тысяч долларов — баснословная по тем временам сумма. Это и заставляет воспринимать всю историю как незатейливую фантазию лица, желающего занять воображение непривередливой публики бульварным чтением. Теми методами, которыми действовал Кун, не станет действовать ни один агент самой бездарной разведки в мире, а расхожее утверждение, что чаще всего разведчика поджидает провал в самом конце его шпионской карьеры — не более, чем литературный штамп. Любой разведчик обязательно должен быть хорошим разведчиком, иначе это уже не разведчик, а фраер. Только фраер может хранить у себя дома все улики против себя самого и совершать действия, которые можно квалифицировать не иначе, как глупости. Об американской контрразведке, в задачу которой помимо всего прочего входит и охрана мощной военно-морской базы, можно говорить что угодно, но только не оскорблять ее руководство обвинениями в преступной праздности накануне явно вырисовывающегося военного конфликта с довольно мощным противником. А японцы, представшие перед нами в этом рассказе воинствующими простаками, которых легко обвести вокруг пальца, вряд ли заслуживают презрительного отношения к их методам ведения стратегической разведки — эти методы были совершенно отличны от методов, описанных в истории Шульца, которая со временем стала чуть ли не официальной. Таким образом мы видим, что "канонизировать" недостатки всех трех сторон слишком преждевременно.

Как водится в исторической науке, у каждой научной истины есть и другие версии, не такие привлекательные, как "оригинал", но все же заслуживающие ближайшего рассмотрения в качестве альтернативных вариантов. У истории со шпионом-неудачником Куном есть продолжение, которое никогда не рассматривалось компетентными историками по причине кажущейся абсурдности заложенных в нем фактов. Кроме того, слишком широкая популяризация этих фактов не входила в интересы некоторых высокопоставленных лиц, а то и сил, представляемых ими. Речь идет о воспоминаниях самого Карла Куна, который после окончания войны был выпущен из тюрьмы и вернулся в Германию, где поступил на службу в западногерманскую разведку, возглавляемую бывшим гитлеровским генералом Геленом. Правда, этот неудавшийся шпион применялся всего лишь в качестве не особенно компетентного консультанта по Дальнему Востоку, и в конце концов покинул разведку насовсем. Для того чтобы прокормиться, Кун принялся строчить мемуары о своей шпионской деятельности, и в одной из своих книг договорился до того, будто бы это именно он втянул упиравшуюся Японию в войну против США своими донесениями о потрясающей слабости американского военно-морского флота на Тихом океане.

"…Тихоокеанский флот считался в самой Америке наиболее передовой вооруженной структурой, — писал Кун, — и коль явно он был так слаб, то появилась возможность оценить весь военно-экономический потенциал США. Благодаря моим многолетним наблюдениям, проведенным в Пирл-Харборе и информации, полученной из самых разнообразных источников, включая американских адмиралов, генералов, промышленников и политиков, я убедил японское высшее руководство в том, что удар по Гавайям очень быстро заставит американцев подписать все японские требования. Но японцы с самого начала взяли курс на половинчатую политику — обрушив на Гавайи всю свою мощь, они решили не захватывать их, как я предлагал, за что очень скоро начали платить горькую цену. Разгром у Мидуэя, потеря Гуадалканала и прочие поражения японской военной машины в первый год-полтора после начала войны — это закономерные последствия странной политики японцев, которые оказались завоевателями лишь на словах".

…Были ли у Куна основания на такое заявление? Как знать, может и были, но он нам про них на страницах своих трудов ничего не рассказал. Зато кое-что рассказал про свою деятельность в Пирл-Харборе в предвоенный период другой японский шпион — Ясудзи Миура. Весьма неожиданно мир узнал, что этому японцу за девять месяцев пребывания на Гавайских островах удалось собрать информации гораздо больше, чем Куну за пять лет. И при этом он не заявлял, что именно ему принадлежит заслуга в развязывании Японией войны против американцев. Наоборот, он всячески подчеркивает, что неоднократно предупреждал свое руководство о том, что американцы намеренно провоцируют Японию на конфликт, и что за кажущейся слабостью американской военной машины стоит громадный экономический потенциал, способный в самые короткие сроки мобилизовать всю промышленность на нужды войны без ущерба для экономики страны.

"…С самого начала пребывания на Гавайях я понял, — откровенничал Миура, — что воевать с американцами — это тоже самое, что садиться играть в карты с опытнейшим шулером, у которого в рукаве спрятаны не только абсолютно все козыри для успешного завершения игры, но также и большая дубина, что б победа выглядела убедительней. Старые, многократно перестроенные линкоры времен первой мировой, офицерский состав, не нюхавший пороху, матросы, не желающие воевать — это была густая пыль в глаза, чтобы заставить поверить наших закусивших удила военных в неспособность американцев к организованному сопротивлению в случае серьезной угрозы. В конце концов этой вопиющей дезинформации не поверил даже Гитлер, готовивший резервы не к нападению на Америку, а к обороне от нее. Я всячески обращал внимание своего руководства на замысливавшуюся американцами беспрецедентную хитрость, но что мог изменить я, простой солдат, в задачу которого входило не давать советы адмиралам, а сообщать им то, что они хотели от меня услышать…"

Можно подумать, что умнейший Миура прозрел задним числом, только после войны, когда взялся за свои мемуары, но тут мы натыкаемся на свидетельства одного из ближайших помощников шефа ФБР Эдгара Гувера — Яна Баррена. После смерти своего шефа в 1972 году Баррен покинул ФБР и также принялся строчить мемуары. Ничего сенсационного, правда, в этих мемуарах не оказалось, но читая их более внимательно, можно все же причерпнуть для себя кое-что интересное. Например, Баррен вовсе не скрывает, что президент Рузвельт всеми силами старался ускорить вступление Америки во вторую мировую войну с помощью Японии. Это было более чем очевидно, но бывший высокопоставленный фэбээровец случайно или намеренно приводит более конкретные сведения.

"…За год до нападения на Пирл-Харбор японская резидентура в Центральной Америке, особенно в Панаме, активизировалась настолько, что это не могло не привлечь нашего внимания. У японцев в этом регионе всегда было достаточно своих агентов, но в декабре 1940 года в Панаму прибыл некий "немецкий ученый" Клаус Флигер, который навевал определенные сомнения по поводу своей "учёности". Перебрав по приказу шефа картотеку, я обнаружил, что за два года до этого Флигер посещал Штаты под именем Герхарда Иенсена, и был замечен в связях с американскими нацистами. Я резонно предположил, что Флигер — нацистский шпион, посланный в Панаму для создания агентурной сети в районе жизненно важного для нас Панамского канала, но Гувер был на сей счет иного мнения. Наблюдение за Флигером показало, что им интересуется также разведка ВМС, причем в слежке участвует отдел, занимавшийся ранее исключительно Японией. ФБР имело в Панаме свои интересы,[221] и потому Гувер не желал, чтобы "на его территории" вели охоту "посторонние". Приказав отрядить за Флигером слежку, он устроил в министерстве юстиции скандал, потребовав от министра предъявить военным претензии по поводу вмешательства разведки флота в дела ФБР. При этом он заявил, что "ведет" Флигера-Иенсена лично уже несколько лет, и знает наверняка, что тот выполняет задание именно японцев, которые вознамерились в случае войны с Америкой приготовить американцам неприятный сюрприз — вывести Канал из строя.

Однако на сей раз испытанный Гувером неоднократно прием не прошел. Дело оказалось куда серьёзней, и касалось не контрразведки и даже не разведки флота как таковой, а глобальной спецоперации по дезинформации как немцев, так и японцев, последних в гораздо большей степени. Как мне стало известно позже из совершенно достоверных источников, операция санкционировалась лично президентом — необходимо было убедить японцев в нашей слабости и заставить напасть первыми. Гувера заставили пойти на компромисс, допустив наших агентов к участию в операции по выявлению японских шпионов европейского происхождения в самих США, но лишив права предпринимать что-либо в Центральной Америке до личного приказа президента".

Конечно, версия о провоцировании Америкой войны с Японией остается версией и по нынешние времена, но и на самом деле было бы глупо полагать, что американское правительство не видело, что Япония неотвратимо идет к большой войне. 13 апреля 1941 года в Москве был подписан пакт о нейтралитете между Советским Союзом и Японией сроком на пять лет. Японская армия, как многие тогда полагали, сразу же осталась у разбитого корыта, но в определенных кругах тут же стали раздуваться слухи, что заключение пакта с Советами было отводным маневром для большей внезапности нападения. Но против кого же тогда собрался воевать громадный и во многом самый боеспособный среди всех остальных флотов в мире японский флот? Американцы твердят о том, будто они тогда полагали, что японцы просто пугают всех вокруг, чтобы были посговорчивей.

"…Нелепая басня. — рассуждает бывший посол США в Токио Джозеф Грю после смерти Рузвельта. — 25 декабря 1940 года в доверительном письме к Фрэнку[222]я спросил его, не надеется ли он, что японцы останутся нашими друзьями навечно? В ответном письме 17 января Рузвельт сообщил: "Ни в коем случае".

Тут следует кое-что пояснить. В предшествующее Пирл-Харбору десятилетие Америка сделала для развития вооруженных сил Японии гораздо больше, нежели какая-либо другая страна или даже все страны мира вместе взятые. Экспорт из США в Японию, к примеру, составлял почти 300 миллионов долларов ежегодно, что в шесть раз превышало размеры помощи тому же Китаю, против которого Япония вела кровопролитную войну (и которую США осуждали только на бумаге). Еще в 1933 году (уже после оккупации Японией Маньчжурии, что высветило все планы японской военщины на долгие годы вперед) казначейство США начало политику ревальвации,[223] приобретая по взвинченным ценам золото и серебро, украденное японцами в Маньчжурии и вывозимое ими из оккупированных провинций Китая. Американцы осыпали своего потенциального врага на Тихом океане таким количеством военного и промышленного оборудования, за которое японцы не были в состоянии расплатиться и сто лет, и американцы сами платили за него, финансируя и предоставляя бонусы при продаже драгоценных металлов и, конечно, закупая в невиданных ранее количествах японские товары, что давало Японии твердую валюту для оплаты поставок из других стран. Конгрессмен от штата Вашингтон Джордж Кифи в марте 1941 года публично заявил: "Вооружая Японию, уничтожающую независимость Китая, Соединенные Штаты стали ее самым первым партнером по агрессии, и мы сможем оправдаться только в том случае, если твердой рукой остановим это безумие". Другой конгрессмен, Кеннет Андерсен (от штата Миннесота), спустя несколько месяцев уточнил: "Мы все прекрасно знаем, что скоро наш флот встретится в смертельной сватке с японским флотом, и ему придется сражаться с кораблями, целиком построенными из металла, вывезенного из нашей страны, машины которых будут работать на нашей нефти". Так что достаточно хитрый и расчетливый президент Рузвельт, "откармливая" Японию на убой за счет средств ничего не подозревающих американских налогоплательщиков, ни на секунду не допускал мысли о том, что эта "заморская" страна в один прекрасный момент не окажется в состоянии войны со своим главным благодетелем, и коль скоро об этом знал весь американский народ, регулярно оповещаемый своими вечно чем-то недовольными конгрессменами, то спорить о том, кто против кого в конечном счете готовил агрессию, не приходится.

В свете этих соображений остается только удивляться, что японское главное командование всерьез надеялось захватить американцев врасплох, особенно после того, как к за полтора месяца до нападения к власти в Японии пришел человек, в намерениях которого относительно Америки сомнений не могло быть абсолютно никаких — это был генерал Тодзио, чьим именем даже японские матери пугали своих детей. Трудно также предположить, что американцы не знали об операции, разрабатываемой в штабе адмирала Ямомото с целью удара по Гавайским островам — они могли хотя бы об этом догадываться, потому что о стратегии массированного применении авианосной авиации японцы вопили на весь свет долгие годы, и перед тем, как эту стратегию потребовалось применить на деле, вопли вдруг стихли. Приблизительная дата нападения также не могла представлять для американцев особого секрета. 1942 год (как и все последующие) отпадал по вполне понятной причине — столь смелый план не мог ждать так долго. Во-вторых, это должно было свершиться именно в период между "воцарением" Тодзио и началом зимних штормов в северной части Тихого океана, что сокращало срок ожидания нападения до середины декабря. В третьих, это могло быть только утро воскресенья — вероломные нападения обычно совершаются в первые часы выходного дня, когда нападения никто не ждет, и от японцев ждать какой либо импровизации, отличной от общего, столетиями проверенного правила, было бы неразумно. И наконец самое главное, на чем и основывается большей частью успех любой разведки — это использование сведений, предоставленных захваченными вражескими агентами или агентами-двойниками, и первым в этом списке можно назвать некоего Данко Попова, германского шпиона, который еще в августе 1941 года получил от своих хозяев в Берлине важное задание собрать исчерпывающую информацию об американской военно-морскогй базе в Пирл-Харборе, о чем немедленно информировал своих других шефов — англичан, но когда суть дела дошла до американцев, этот Попов получил от ворот поворот и вынужден был спасаться от праведного гнева директора ФБР Эдгара Гувера, который за неимением лучшего обвинил открывшегося ему патриота в… аморальном образе жизни!

Однако Попов был далеко не единственным, кто пытался "гнать" самую свежую информацию о конкретных японских планах американскому руководству. Таких не счесть, и потому без всякого удивления можно отметить версию, по которой шпионом-двойником был и сам Карл Кун. Версия гласит о том, что Кун был "прихвачен" американской контрразведкой в лице ФБР еще в 1936 году, сразу же после того, как он с семьей появился в Гонолулу. Никаких более-менее достоверных документов по этому поводу, правда, еще не открыто, но кое-какие косвенные доказательства имеются. Например, еще тот же Баррен на страницах своих мемуаров рассказал всей заинтересованной публике о том, что ресторан "Чунг-Тинг", в котором Кун встречался с японским вице-консулом в Гонолулу, передавая ему шпионские донесения, почти с самого своего основания был "под колпаком" у ФБР — каждый столик просматривался и прослушивался чуть ли не десятком агентов, а все более-менее постоянные посетители заносились в специальную картотеку. При этом "летописец" утверждал, что японцы ни о чем не догадывалась и назначали встречи со своими агентами в святой уверенности, что эти встречи — тайные. Баррен перечислил абсолютно всех японских агентов, которые использовали этот ресторан для связи с боссом, однако Кун почему-то в этом списке не фигурирует. Более того — наш герой в качестве маститого контрразведчика не упоминался никогда и ни под каким видом, будто его вообще не существовало. Зато Ясудзи Миура утверждал, что практически все "японские иностранцы", добывавшие для Японии информацию на Гавайях и в самой Америке, были двойными агентами, добровольно или принудительно использовавшиеся ФБР для обмана японцев.

Миура, также как и Баррен, не упомянул имени Куна, но он мог и не знать о том, что немец — его "товарищ по оружию". Зато Баррен этого не знать никак не мог. Миура назвал имена полутора дюжины японских лазутчиков — немцев, американцев, австралийцев, китайцев и малайцев, которые получали жалованье одновременно и у японского консула, и у шефа гавайского отделения ФБР, он пытался открыть глаза своему руководству на истинное положение дел, но те попросту от него отмахивались. И тогда Миура принялся действовать самостоятельно.

20 августа 1941 года на Карла Куна было совершено покушение. Ночью в его дом забрался злоумышленник и попытался зарезать немца ножом для харакири, но того спасла случайность. В темном коридоре незваный гость наткнулся на пустое ведро, оставленное нерадивым слугой, и вовремя проснувшийся Кун не мешкая схватился за ружьё. На счастье, оно было заряжено, и вскоре раненый лазутчик, оказавшийся местным японцем, был препровожден вовремя подоспевшей полицией в тюремный госпиталь. На допросе он твердил о том, что просто хотел поживиться в доме богатого иностранца, но неожиданно дело взяло под свой контроль ФБР, отстранив местную полицию от дальнейшего расследования. Через несколько дней японец исчез неизвестно куда, исчезли также все документы по этому делу, но достоянием истории стало имя этого неудавшегося грабителя — это был некий Тэо Ямасаки, рабочий одной из плантаций на Оаху.

…Американскому журналисту Джону Фидлеру, который посвятил почти всю свою жизнь расследованию "загадки Пирл-Харбора", и обладателю внушительной картотеки имен и событий, имеющих прямое или косвенное отношение к интересующей его теме, это покушение более чем полувековой давности и непонятно тесная связь с ним ФБР (а не морской разведки, к примеру) показались странными. Имея на вооружении версию, что предателя Куна решили ликвидировать сами японские шпионы-патриоты вопреки указаниям внезапно "ослепшего" руководства, Фидлер произвел поиск в архивах Гонолулу и выяснил, что Тэо Ямасаки прибыл на Гавайи с очередной партией переселенцев-иммигрантов из Японии в 1939 году. Затем американец воспользовался командировкой в Японию и связями в среде своих многочисленных коллег-японцев. Результат не заставил себя долго ждать: Тэо Ямасаки оказался кадровым офицером императорского флота и прошел разведывательную школу в Ниигате, причем окончил ее вместе со шпионом-мемуаристом Ясудзи Миурой…

Но на этом открытия Фидлера не закончились. Неожиданно ему удалось разыскать и самого Ямасаки, который к тому времени был глубоким стариком и проживал в благоустроенном поселке для ветеранов в самой живописной части острова Хоккайдо. Между американцем и Миурой произошел интересный разговор, который Фидлер воспроизвел в своей книге "От Пирл-Харбора до Токио". Тут, конечно, мы можем только верить на слово исследователю, потому что ничего иного нам сейчас не остается. Короче, Ямасаки признался Фидлеру, что Миура, опубликовав свои мемуары в 1969 году, поведал миру только половину правды — американцы после войны пристально следили за всеми японцами-мемуаристами, особенно за бывшими разведчиками, и строго-настрого запретили им проявлять какую-либо самодеятельность без согласования с ФБР. Умер 65-летний Миура тогда, когда решил предать гласности вторую половину этой правды, и хотя его смерть в 1975 году выглядела более-менее естественной — отравился некачественными консервами во время загороднего пикника — у Ямасаки имеются все основания полагать, что дело тут было вовсе не в консервах. Во второй своей книге Миура, помимо прочих неприятных для американцев секретов, намеревался рассказать о том, как он принял решение ликвидировать Карла Куна, гнусного предателя, который, получая от японцев огромные деньги, на самом деле занимался не разведывательной деятельностью, а выявлением шпионов японского происхождения и наводя на них ФБР. В результате японцы получали совершенно неверную информацию, что позволило американцам 7 декабря 1941 года добиться всех поставленных ими целей, отделавшись только потерей старых линкоров, которые и так ждала скорая разборка на металл, но не потерей самих Гавайев. Цели эти, по мнению Миуры, заключались в том, чтобы в один прекрасный день "Х" всосать Японию в войну на стороне завязшего в России Гитлера и захлопнуть ловушку.

Но не это больше всего раздражало Миуру в этом деле. В конце концов американцы — нация презренных торгашей, и добиваться от них честной игры, все равно что заставлять тигра жрать листья с дерева. Но поступить так цинично, подсовывая в качестве приманки многолетней свежести тухлятину, могли только самые низкие существа на свете! При этом Миура не хотел замечать оборотной стороны этой медали — японцы сами набросились на эту тухлятину, словно голодный импотент на столетнюю каргу. Делал он это сознательно — даже задумываться о том, что японские стратеги оказались несостоятельными фантазерами, ему было страшно, и потому виноватыми могли быть только американцы. Только они!

Решив в 1975 году восстановить кажущуюся справедливость и посчитаться с обидчиками своей страны, Миура сделал точно такую же глупость, какую сделали и пославшие его в 41-м на Гавайи шпионить за американским флотом японские адмиралы — он вдолбил себе в голову, что американцев хоть в чем-то можно застать врасплох. Самым обидным оказался тот факт, что в декабре 1941-го Гавайи и на самом деле можно было захватить вместе с линкорами, не тратя на них драгоценных бомб, стоило только включить в состав эскадры несколько транспортов с парой-другой дивизий резервистов и десятком танков. А можно было вообще не нападать на Америку, ограничившись захватом британских, голландских и французских владений в Азии — американский Конгресс все равно не дал бы согласия своим вооруженным силам заступаться за европейцев, а президент даже не смог бы заставить американских промышленников прекратить помогать японцам материально прямо или через третьи страны. В шахматной партии под названием "Вторая мировая война" Рузвельт сделал Японии элементарный "детский мат" еще до того, как первая японская бомба упала на Пирл-Харбор. И в этом заслуга таких оборотней, как Карл Кун, была очевидна.

Итак, Миура принял решение ликвидировать предателя, приказав Ямасаки пробраться к нему в дом и зарезать немца, имитировав банальный грабеж. У Ямасаки были все шансы успешно выполнить задание, но даже самураи бессильны против всяких случайностей — пробираясь по темному коридору, "грабитель" так сильно задумался о своем высшем предназначении, что не заметил под ногами предательского ведра. На судьбе японской империи этот прокол не сказался никак, да и не мог сказаться, потому что все это была тараканья возня под гусеницами танка. Даже если бы Миуре удалось истребить всех предателей Японии по всему миру, то и это не спасло бы его родину от разгрома. Фидлеру стало ясно, что японцы, невзирая на свое техническое могущество, в других отношениях так и не вышли из эпохи феодализма: тактика японской разведки не предусматривала той гибкости, какой требовали способы ведения современной войны, и в полной мере это проявилось на Гавайях — имея в своем распоряжении почти 150-тысячный контингент потенциальных шпионов японского происхождения, стратеги Страны восходящего солнца наивно полагали, что им удастся обмануть контрразведку "американских варваров", засылая на американские территории иностранных, тем более гитлеровских агентов. О полном доверии японских планировщиков к донесениям Куна и других подобных ему откровенно говорили регулярно выплачиваемые им гонорары, которые порой исчислялись шестизначными и даже семизначными числами.

Глава 3. Дурной пример

…В 1965 году в Париже вышла книжка бывшего офицера французских колониальных войск Жерара Макка под названием "Индокитай накануне войны". Эта книжка, как и многие подобные ей, прошла незамеченной, но представляла определенный интерес для таких личностей, как Фидлер, потому что в ней речь шла о некоторых приемах японской разведки в период между мировыми войнами, и хотя многие из этих приемов выглядели чистым абсурдом, Макк утверждал, что они имели место в действительности. Фидлеру, как он признался впоследствии эта книга попалась на глаза слишком поздно, иначе он сэкономил бы массу времени и сил, пытаясь разобраться в системе японского шпионажа на Гавайях перед войной, потому что эта система не просто не представляла из себя ничего выдающегося, но можно было говорить о полном ее отсутствии. Японскому разведчику, как утверждал француз, в шпионской школе вдалбливали по большей части не азы шпионской науки, а единственно мысль о превосходстве японской нации над другими народами, предоставляя шпиону в любой обстановке действовать исключительно по собственному усмотрению — главными были только результаты, причем информация требовалась исключительно та, которая подтверждала бы выкладки гениальных японских стратегов. Получалось так, что японская разведка не направляла стратегическую мысль имперских планировщиков, а раболепно тащилась позади, призванная эту мысль только подтверждать…

В частности, когда японское военное руководство в 1940 году решило захватить базы во французском Индокитае, оставшемся "бесхозным" в результате поражения Франции на полях сражений в Европе, от японских лазутчиков потребовались сведения не о том, насколько активно эти базы французы будут защищать, а о том, насколько они пригодны для размещения на них императорских вооруженных сил. Вопрос о том, насколько они беззащитны или защищены, даже не рассматривался, потому что с самого начала подразумевалось, что проигравшие войну французы не посмеют отказать победоносным японским самураям.

Однако этим потерявшим чувство реальности самураям, наверное, было невдомек, что сразу же после капитуляции французские вооруженные силы разделились на два лагеря — на сторонников мира с Германией и сторонников "Свободной Франции" под предводительством де Голля, причем последние, имевшие немалый вес в колониальных войсках, вовсе не намерены были хоть что-то уступать японцам. Только вмешательство американцев спасло японское руководство от ненужного им в тот момент конфликта в Индокитае — Рузвельт оперативно договорился с де Голлем, наобещав его воинству горы оружия и золота за временную тишину на берегах Южно-Китайского моря, но японцы со свойственным им самомнением, раздутым некоторыми успехами в Северном Китае, приписали этот "триумф" исключительно своей разведке.

Японские шпионы, посланные в Хайфон, Дананг и Сайгон, приняли указания своих шефов буквально, они более-менее точно разведали численность французского контингента в казармах, выяснили состояние причальных сооружений в портах и взлетно-посадочных полос на аэродромах, наличие продовольственных запасов на складах, но совсем не обратили внимания на настроения французов и гражданского населения. Казалось, китайский опыт ничему не научил японцев, когда гораздо слабейший противник не только не желал сдаваться, но и периодически бил оккупантов, которые не считали китайцев за людей, способных к сопротивлению насилию. В случае, если бы сторонники "Свободной Франции" вдруг подняли в Индокитае большую бучу, это было бы для японцев вторым Китаем, и ни о каком нападении на Пирл-Харбор в ближайшее десятилетие им мечтать бы уже не пришлось.

Макк описывает случай, когда один из японских шпионов, прибывший в Сайгон незадолго до вторжения, решил выполнить задание своего начальства довольно оригинальным способом. Создав своеобразный "штаб" своей будущей агентуры за столиком одной забегаловок в том районе города, который редко посещался французами, он принялся вербовать себе в помощники разных вьетнамских оборванцев, прочитав им для начала лекцию о том, как им хорошо всем будет житься под японским владычеством, и потому они просто обязаны помогать японскому командованию собирать информацию о французской армии и флоте, дислоцированных в Сайгоне. Денег, заметим, он никому не давал и даже не обещал, посчитав, что одной патетики для этих дикарей будет достаточно, чтобы заставить их шпионить за "ненавистными французами". Однако хозяин забегаловки знал о том, как живется при японской оккупации не понаслышке — когда-то он целый год провел в занятом японцами Шанхае, и когда стало совсем невмоготу, махнул обратно на родину. Сравнивая "японский рай" с жизнью при французах, он решил, что менять хозяев, в общем-то, пожалуй, не стоит.

…Во время очередной из "конспиративных встреч" новые "агенты" японца связали его и отнесли прямиком в управление французской контрразведки. Капитан Жан Лансуль, возглавлявший это управление, не поверил рассказу вьетнамцев, он подумал, что японец либо дурак, либо мошенник. Но когда выяснилось, что задержанный и на самом деле офицер разведки (проболтался японский консул, когда потребовал освобождения своего соотечественника), Лансуль решился доложить губернатору Кохинхины о том, что японцы затевают какую-то замысловатую провокацию, применив для этого кадровых разведчиков. Французский губернатор, в свою очередь, потребовал у японского консула объяснений, но тот заявил, что никакого отношения к намечающейся провокации не имеет, что это дело флота, имеющего свои интересы в Индокитае, а так как он представляет интересы не флота, а правительства Японии, то губернатору лучше всего обратиться по этому поводу к военному атташе.

Губернатор решил с японскими военными не связываться, потому что из Парижа пришло указание японцев не нервировать, так как теперь они, после заключения мира Франции с Германией, вроде бы как союзники. Тем временем стали поступать сообщения о странной деятельности заезжих японских "агитаторов" из других населенных пунктов, где были размещены французские военные базы. Капитан Лансуль приказал этих "шпионов" не трогать, но внимательно следить за их действиями. Это оказалось не так уж и трудно, потому что каждое слово каждого из этих японцев, даже произнесенное им во сне, немедленно докладывалось французской контрразведке целым сонмом вьетнамцев, "завербованных" с помощью незатейливой агитации в ряды японской разведслужбы. Таким образом Лансуль выяснил, что японцы в скором времени собираются прибрать к своим рукам французские базы, ему даже стала известна точная дата намечающейся оккупации — не позже 20 сентября японские войска в Южном Китае должны пересечь границу французских владений, а к 22-му в каждом вьетнамском и камбоджийском порту должно стоять минимум по одному японскому военному кораблю.

Естественно, все эти сведения тут же ушли в Париж, но в Париже уже было не до своих заморских владений. Верховный комиссар Французского Индокитая отныне стал единственным главой потерявшей связь с метрополией страной и посоветовал Лансулю "не дергаться" до получения четких инструкций. И тут совершенно неожиданно к контрразведчику явился один американский коммерсант и попросил разведработу против японских шпионов не прекращать, а все собранные сведения передавать лично ему. Взамен французу был предложен круглый счет в американском банке, размер которого так удивил Лансуля, что он попросту не посмел отказаться. Излишне говорить о том, что когда японцы вступили в Индокитай, добровольными агентами французского контрразведчика (услуги которых, в отличие от японцев, щедро и регулярно оплачивались американцами) было разведано абсолютно все, что требовалось знать противникам Японии не только о дислокации ее войск на всём Дальнем Востоке, но и о многих важных планах на будущий год — все эти сведения просто выбалтывались японскими офицерами, любившими похвастаться грандиозностью замыслов своего гениального командования, а в подтверждение, естественно, приводились и более конкретные данные, причем наибольший "улов" имели вьетнамские проститутки, от наиболее неотразимых из которых у хвастунов секретов вообще не было.

Заканчивая тему, начатую Макком, следует сказать, что японцы не смогли ликвидировать эту весьма эффективную сеть до самого конца войны, они даже не догадывались об истинных размерах американского шпионажа в своих тылах в Индокитае и Южном Китае, а сам Лансуль, слывший большим другом японцев во время оккупации, после войны удостоился многих американских наград и вышел в отставку очень богатым человеком. Таким образом можно констатировать тот факт, что японцы не уделяли вопросам агентурной разведки (как и разведки вообще) сколько-нибудь достойного внимания, невзирая на всякие рассказы послевоенных мемуаристов. Все успехи, якобы достигнутые японской разведкой в предвоенные годы, очень трудно за таковые принимать даже учитывая наличие побед японского оружия в первые месяцы войны. Эти победы были обусловлены не блестящей работой разведки, а тактической необходимостью для американского командования. Рузвельту просто необходимо было как можно эффектней разрекламировать ту жертву, которую американцы "были вынуждены" положить на алтарь победы вместе с другими народами, что б при послевоенном дележе захваченной добычи у союзников не возникло ненужных претензий к своему старшему партнеру. Японцы просто стали жертвами грандиозного блефа, и весь японский шпионаж на Гавайских островах вплоть до нападения на Пирл-Харбор императорского флота был заранее спланирован хитрыми американцами.[224] Карл Кун, профессор-гестаповец, просто не смог бы и шагу ступить по американской территории — такого типа профессора, особенно родом из Германии и тем более любители японского языка и культуры, все были у ФБР на особом учете.

Часть 7. "Английская игра"

Вступление

Об этой операции британской разведки во время второй мировой войны написано много, даже чересчур много, учитывая скандальный характер всего дела, но проблема в том и состоит, что в создании этой “загадки войны” участвовали совсем разные люди, черпавшие информацию каждый из своего источника, имевшие свой собственный взгляд на вещи и преследующие самые разные цели. Наиболее “холодные головы” ограничивались изложением официальных документов, зато “желтая пресса” не скупилась на выдумку, вполне законно утешая публику тем соображением, что в “официальных документах” правды тоже не найти хоть сто лет. Ну и конечно же, “самыми главными” свидетелями и судьями оказались всякие мемуаристы, но опять-таки — и в среде этих самых компетентных, казалось бы, специалистов нет абсолютно никакого согласия, и потому известную басню Крылова, начинающуюся вошедшими в поговорку словами “однажды лебедь, рак и щука…” к среде этих мемуаристов можно применять без всяких раздумий. Правды, как водится, нам не узнать никогда, если вдруг не произойдет величайшее чудо из чудес и не откроются вдруг нужные архивы нужных секретных служб, и в этих архивах вдруг не отыщутся нужные документы…

Однако и в этом случае нужно смотреть правде прямо в глаза — ведь никто с точностью не сможет сказать, какие документы правдивы, а какие — липа. И скорее всего настоящие документы уже давным-давно уничтожены, потому что ни одна разведка в мире не станет хвалиться своими победами и поражениями даже десятки и сотни лет спустя, а все “истинные данные”, как водится, выходят исключительно из уст наименее осведомленных. Или же все они по горячим следам были сфальсифицированы на самом высоком уровне, чтобы навсегда скрыть следы самого настоящего преступления, учиненного некогда лицами, облеченными высшей властью в государстве, мнящем себя истинным защитником демократических свобод всего человечества. В данном случае речь идет о Великобритании, хотя известный тезис “победителей не судят” вот уже сколько лет сводит на нет усилия всех “обвинителей” и “разоблачителей”.

“Английская игра” — под таким названием вошла в историю одна из крупнейших стратегических афер последней мировой войны. Результаты этой аферы, по мнению многих — ничтожны, а последствия — ужасающи. Сотни и тысячи лучших агентов антигитлеровской коалиции пали жертвами до сих пор непонятной политики руководства английской диверсионной сетью в оккупированной нацистами Европе, кое-кто выдвигает прямые обвинения в адрес самого Черчилля, весьма неразборчивого, как известно, в средствах для достижения поставленной цели, в основном это французы и голландцы, чьи сограждане в годы второй мировой, надеясь внести посильный вклад в борьбу с захватчиками на ниве шпионажа, целиком и полностью вынуждены были полагаться на порядочность своих шефов-англичан, занимавшихся их подготовкой и заброской в стан врага. Очень, очень многие из этих героев попали в лапы гитлеровской контрразведки, не успев даже освободиться от строп парашютов, спустивших их с темного неба, и это один из самых главных аргументов в пользу предположения о вероломности англичан, в угоду каким-то своим целям с легкостью жертвовавших своими агентами-иностранцами…

Но аргументы — это еще не доказательства, тем более что сами англичане всячески отвергают какие-либо обвинения в нечестной игре, и на каждый аргумент у них имеется свой контраргумент, не лишенный определенной логики. С тех пор, как стихли последние залпы второй мировой, прошло более полувека, но к ответственности не был привлечен ни один англичанин — пострадали только немцы, жестоко расправлявшиеся со всеми английскими агентами, которые попадали в застенки гестапо, эти немцы, правда, поплатились совсем за другие дела (ведь шпионаж остается шпионажем, какие бы высокие цели не преследовал, и карается смертью согласно международным договоренностям в любой стране), но при свершении послевоенного правосудия негласно учитывались и их “заслуги” в ликвидации диверсантов. И хотя широко известный тезис “победителей не судят” в наше относительно цивилизованное время не имеет уже той силы, какую он имел в варварском прошлом, можно было бы справедливо ожидать того, что время раскроет свои тайны и справедливость все же восторжествует.

Однако победители так и остались победителями, полностью сохранив свою репутацию, и потому все копья, сломанные в битве за прояснение истины, были сломаны, как кажется, совсем зря. Англичане остались с чистыми руками, а всякие обличители, по сию пору твердящие о патологической непорядочности и вероломности англичан по-прежнему ходят в дураках. Их обиженных воплей никто не собирается слушать, и потому имена многих героев, которые и по нынешние времена считаются предателями и простофилями, так и не украсили пантеон боевой славы тех стран, за независимость которых они отправлялись бороться в те ужасные времена с берегов туманного Альбиона.

Цель данной повести — не поиски правды, которой по большей части уже не найти ни за что. Но попытаться отыскать новую точку зрения на события, которые обсуждаются в самых широких кругах и поныне — это не желание, а святой долг специалиста-историка, имеющего сколько-нибудь значительную информационную базу. Результаты проведенного исторического исследования не обязывают читателя, неравнодушного к “делам минувших дней”, принимать полученные выводы в качестве некой новой формулы, но ознакомиться с предложенным материалом он попросту обязан, дабы сохранить объективность по отношению к интересующим его событиям. И потому, заканчивая вступительную часть, совершенно нелишне будет привести новый вариант старого изречения, “препарированный” известным голландским историком Виктором Фидлером и украсившим один из его трудов, посвященный извечной проблеме исторической науки — фальсификации исторических данных:

НЕ БОЙСЯ ДАНАЙЦЕВ, ДАРЫ ПРИНОСЯЩИХ,

А БОЙСЯ ДАРОВ, ПРИНОСИМЫХ ИМИ.

Глава 1. Бегство Петера Дурлейна

…Эту историю следует начать с события, послужившим поворотным пунктом в одном из многочисленных дел, которые вело британское Управление специальных операций (УСО) во время второй мировой войны, забрасывая своих агентов на территорию оккупированных гитлеровцами европейских стран. В этот день (вернее ночь) 25 февраля 1943 года голландский диверсант Петер Дурлейн выпрыгнул из кабины британского самолета с парашютом в районе города Хогевен, а через пять минут его уже встречали на земле, но не земляки-подпольщики с дружескими объятиями, а эсэсовцы со стальными наручниками и зуботычинами.

…На первом допросе, к немалому удивлению приготовившегося ко всему Дурлейна, от него не требовали ответов на какие бы то ни было вопросы — помощник начальника гаагского гестапо оберштурмфюрер[225] Вольф Байер сам рассказал голландцу многое из того, что составляло самую сокровенную тайну: адреса явок, имена связников и шифры радиограмм. Затем он привез диверсанта в тюрьму Гаарен и показал по очереди каждого из агентов, заброшенных в Голландию до него, и которых Дурлейн знал лично. Все агенты, которые, как считали в Лондоне из регулярно получаемых радиодонесений, в этот самый момент действовали во вражеском тылу, закладывали взрывчатку под рельсы и опоры мостов, склонялись над радиопередатчиками — они работали на немецкую разведслужбу, вызывая своими сообщениями всё новых и новых агентов, участь которых заранее была предрешена. Дурлейн ужаснулся: такая же участь была уготована и ему, потому что осознание того факта, что агентурная сеть в Голландии полностью разгромлена, не могла не сломить ни одного из патриотов, надеявшихся на лучшее.

— Я прекрасно знаю, Дурлейн, — сказал Байер, когда этот страшный обход был закончен, — что вы парень не из робкого десятка. Вы успели повоевать и против нас, и против итальянцев, и даже против японцев, и меня не поразит ваше упорное упрямство, если вы таковое проявите, отказываясь сотрудничать с нами. Я даже уважаю вас, ей-богу, но я слишком презираю англичан, которые послали вас сюда на верную гибель. Эти лицемеры уверили вас, что вы будете сражаться за свою родину, за благо Нидерландов… Но этого ли ваши хозяева хотели на самом деле? Посмотрите, какими документами они вас снабдили!

Байер протянул Дурлейну два голландских паспорта — один фальшивый, изготовленный в секретной английской лаборатории, а другой настоящий. На паспорте Дурлейна лев смотрел в другую сторону.

— Какое убожество! — воскликнул гестаповец, явно наслаждаясь впечатлением, которое произвел на голландца. — Можно подумать, что ваш паспорт изготовили дилетанты, ведь он действителен до первого же патруля. А деньги? Сомнительно, чтобы вашему казначею было неизвестно, что купюры, которые он вам вручил перед заданием, вышли из обращения еще три года назад! С вашей одежды забыли спороть бирки лондонского магазина, а пилюли, пилюли с цианистым калием, которые должны были вас избавить от мук в гестапо, наполнены чем угодно, только не ядом. Неужели вы и теперь думаете, что ваши шефы ведут с вами честную игру? Проклятые лицемеры! Да они всех вас, голландцев, посылают на верную гибель — вы им нужны, как собаке пятая нога!

Дурлейн был потрясен тем, что узнал. Конечно, у него и в мыслях не было продаваться нацистам, но в этот самый момент он понял, что ему любой ценой необходимо предупредить остальных своих ничего не подозревающих товарищей, которых англичане собирались отправить прямо в руки врага. Прекрасно отдавая себе отчет, на что идет, он согласился принять участие в радиоигре нацистов, желая оттянуть час расплаты и лелея надежду на побег. Он тотчас был передан в руки шефа абвера (армейской разведки) майора Германа Гискеса, у которого с гестапо была соответствующая договоренность, и скоро очутился в центре радиосвязи в Шевенингене. Гискес был доволен — с каждым новым “перевербованным” его шансы одурачить англичан по-крупному увеличивались многократно, а с появлением Дурлейна, который оказался наиболее опытным из всех захваченных агентов, всей игре можно было придать более интересное продолжение.

Однако немец ошибся в своих расчетах — Дурлейн обвел его вокруг пальца, усыпив бдительность своей показной покладистостью — не прошло и нескольких месяцев, как голландец сбежал из тюрьмы Гаарен вместе с другим наиболее ценным специалистом — Гуго Уббинком. 31 августа 1943 года, беглецы незаметно для охраны выбрались из камеры, и воспользовавшись хлынувшим с небес ночным ливнем, перелезли через высокую кирпичную стену и сплошной частокол колючей проволоки. Переодевшись в заранее добытые спецовки железнодорожников, они в качестве участников поездной команды добрались до Брюсселя, а затем и Парижа. В декабре им посчастливилось наконец-то достичь швейцарской границы, и вскоре Дурлейн и Уббинк прибыли в английское посольство в Берне. Офицер британской разведки при посольстве, внимательно выслушав страшный рассказ беглецов, посодействовал их отправке в Испанию, откуда через Гибралтар голландцы прибыли наконец в Великобританию на английском пароходе. 1 февраля 1944 года их прямо с пристани забрали агенты британской контрразведки, и беглецы глазом не успели моргнуть, как снова очутились в тюрьме — на этот раз английской.

Целых три месяца повторяли вернувшиеся из ада голландцы свою историю чересчур недоверчивым офицером военной контрразведки, и все эти месяцы им было отказано в свидании с главой голландской секции УСО полковником де Брюйном и вообще с кем бы то ни было из иностранцев, включая и непосредственного их начальника капитана Лифтника. И только в мае 1944 года они наконец-то встретились с Лифтником, на котором тот буквально ошеломил своих бывших агентов, сообщив, что из Голландии пришла радиограмма, где говорилось о том, что Дурлейн и Уббинк якобы работают на немцев.

Лицо Дурлейна потемнело от гнева.

— Ну и сволочи же эти англичане! — закричал он. — Это они ведут с нами нечестные игры, потому что прекрасно знают, кем именно составляются все эти радиограммы!

— Не беспокойтесь. — утешил разведчиков шеф. — Заброс нашей агентуры в Голландию уже давно прекращен.

…Через неделю Дурлейна и Уббинка освободили, но правды они так никогда и не узнали. Дурлейн до самой победы воевал стрелком в бомбардировочной эскадрилье, сформированной из голландских летчиков, после войны вернулся во флот. Он был участником комиссии по расследованию деятельности голландской секции УСО, учрежденной решением парламента Голландии в 1947 году и возглавленной прославленным героем голландского Сопротивления судьёй Л. А. Донкером.

— Я уверен, что англичане вели нечестную игру со всем голландским Сопротивлением, — заявил Дурлейн на одном из заседаний комиссии. — Но у меня нет ни одного прямого доказательства, однако важные вопросы несомненно имеются. Почему, скажите, так плохо были изготовлены документы, которыми снабжались забрасываемые на оккупированную гитлеровцами территорию агенты? Почему агентам давали для использования изъятые из обращения деньги? Почему в голландских операциях УСО было столько чересчур подозрительных “промахов” и “небрежностей”? И почему, наконец, нас изолировали по возвращении в Великобританию? На последний вопрос у меня самого имеется вполне определенный ответ: несомненно, мы были нежелательными свидетелями, и нам ни в коем случае нельзя было позволить встречаться со своими товарищами. Я уверен на все сто, что нас просто принесли в жертву. Почему? Во имя чего погибли сорок восемь патриотов, посланные на заведомо обреченные операции? Это не могло быть простой случайностью. Надо задать все эти вопросы самим англичанам, и интересно, что они в этом случае соизволят ответить?

…Правительство Великобритании довольно долго игнорировало официальные запросы судьи Донкера, но потом все же направило в Гаагу двух чиновников министерства внутренних дел — А.Гаррисона и У.Розицкого. Англичане разом отвергли все обвинения, заявив, что в штабе УСО на Бейкер-стрит никогда предателей не было, но и Центр намеренно не жертвовал ни одним из своих агентов. Тогда на следующем заседании выступил еще один голландский агент УСО Губерт Лауверс, чудом выживший в нацистском концлагере, и после войны обвиненный в самых мерзких преступлениях и покрытый позором, он не дождался от англичан никакого оправдания и предстал перед судом у себя на родине. Однако в дело вмешался бывший главный инструктор УСО майор де Грааф, который под присягой подтвердил суду невиновность Лауверса и заявил, что работая на немцев, Лауверс неоднократно находил способ в своих радиограммах предупреждать центр о своем провале, и эти радиограммы Грааф видел своими глазами. Обвинения в сотрудничестве с врагом с агента были сняты, вместо этого в вину ему были поставлены какие-то мифические “ошибки” и “просчеты”, однако голландец жаждал полной реабилитации, и потому на комиссии он рассказал свою историю, пролившую некоторый свет на интересующий всех честных голландцев вопрос.

Глава 2. Предупреждения Губерта Лауверса

Заброшенный в Голландию в самом конце 1941 года, радист Губерт Лауверс был схвачен гестаповцами 6 марта 42-го при облаве на одной из явочных квартир в Гааге, откуда вел радиопередачу на Лондон. Почти неделю агент провел без сна в застенках гестапо, допрашиваемый сменявшими друг друга тремя офицерами в черном. Однако голландец упрямо держался легенды, согласно которой был простым боевиком, явок не знал, встречали его опытные проводники, а то, что интересовало сейчас гестаповцев, ему знать не полагалось. Так проходил день за днем, допрос сменялся допросом, однако Лауверс обратил внимание на то, что гестаповцы его по-настоящему так и не пытали, ограничиваясь тем, что просто не давали ему спать, орали на него и слепили невыносимым светом яркой лампы. Он не знал еще тогда, что это было одно из условий договора, заключенного между шефом гаагского гестапо Йозефом Шрейдером и начальником военной контрразведки в Голландии майором Гискесом, состоявшего в том, что пойманные агенты из числа забрасываемых из Лондона после “предварительной психологической обработки” в гестапо, исключавшей физические пытки, будут передаваться лично ему для возможной перевербовки этих агентов на службу немцам.

Герман Гискес был доверенным лицом главы абвера адмирала Канариса, и представлял военную разведку в Голландии. В самом начале тридцатых годов, еще до прихода Гитлера к власти, Гискес одним из первых специалистов в области радиоразведки освоил так называемую “функшпиле”, а иначе — “технику радиоигры с противником”. Схематично эта “игра” заключалась в следующем: обнаруженного иностранного агента не арестовывают, а стараются подсунуть своего информатора, через которого передают заведомо фальшивые сведения. Эта фаза условно называлась “отравлением агента”. Затем, спустя какое-то время, агент арестовывается, ему представляют доказательства его многомесячной работы на абвер и требуют сотрудничества. Если он соглашается, абвер засыпает противника ложными сведениями. Если отказывается, его возвращают в гестапо, и дальнейшая судьба такого героя незавидна.

“Функшпиле” раскрыла дарование Гискеса с приходом нацистов к власти в Германии окончательно, и к 1940 году, когда вермахт начал широкое наступление в Западной Европе, майор стал одним из самых признанных асов радиодезинформации противника. После взятия гитлеровской армией Парижа Гискес налаживает работу абвера в оккупированной Франции, а спустя год его с повышением переводят в Нидерланды. Там военная контрразведка заняла реквизированное поместье и особняк конца прошлого века в пригороде Гааги — Шевенингене, куда доставляли перевербованных агентов для продолжения радиоигры.

Как только Лауверс попал в руки Гискеса, началось самое страшное его испытание. Гискес не пытал агента, он не кричал на него и даже не позволял себе проявления непочтительности по отношению к не желающему выдавать своих товарищей мученику-идеалисту. Но он открыл ему глаза на такие вещи, которые были ужаснее самых страшных пыток.

— Надеюсь, вы не думаете, Лауверс, что вы — первый из агентов УСО, попавший к нам в руки? — начал Гискес разговор, совершенно не походивший на те странно мягкие допросы, которые учиняли Лауверсу в гестапо после задержания. — Вас таких героев собралось у меня уже порядочное количество, и пока вы тянете время, лейтенант, Лондон будет продолжать забрасывать ваших товарищей, которые прямехонько с неба попадут к нам в руки. Я знаю про вас всё, Лауверс, я прекрасно осведомлен о том, что вас, идеалиста, англичане искусно обвели вокруг пальца, уверив в том, что будете сражаться за свою родину, однако большей лжи мне не доводилось слышать. Единственная цель англичан — разжечь здесь, в Голландии, братоубийственную войну, они искусно играют на вашем идеализме и хотят от вас и подобных вам настоящих патриотов-простаков, чтобы вы раздали оружие юнцам и безответственным элементам, дабы те залили страну кровью. Это безумие надо прекратить раз и навсегда, в противном случае Лондон будет слать сюда всё новых и новых людей. И я уже не смогу спасать их от гестапо, где, как вы знаете, обращение с диверсантами и террористами совсем иное…

Лауверс прекрасно знал, что ожидает пойманных агентов, но не это беспокоило его сейчас. Лично он смерти не боялся — мысль крутилась вокруг другого: кто предал?

— Вас всех предал ваш самый надежный товарищ и командир, — ответил на невысказанный вслух вопрос майор Гискес, — в ближайшее окружение которого нам удалось внедрить своего осведомителя. Не ведая того, он уже передал в Англию — с вашей помощью, заметьте! — массу нужных нам сведений. Так что могу вас поздравить, Лауверс, целых три месяца вы прилежно исполняли роль посредника между нашей разведкой и Лондоном, разрушая налаженную подпольную сеть, даже не подозревая об этом. Извольте убедиться в этом сами.

Вскоре Лауверс своими глазами удостоверился в том, в чем позже имел возможность удостовериться и Петер Дурлейн: в застенках гестапо и абвера находились почти все, кого он знал по разведработе. И к нему наконец пришло решение: обмануть немцев, согласившись работать на них, а на самом деле попытаться предупредить Лондон об опасности. Он хорошо помнил одно из важнейших указаний инструктора УСО: в критической ситуации агенту можно было рассказывать врагу все, включая код, однако одной вещи нельзя было выдавать даже под страхом собственной смерти — это был “контрольный пропуск”.

“Контрольный пропуск” был хитрой штукой, придуманной на случай поимки радиста. Состоял он в том, что передающий во время обычного сеанса умышленно допускал в тексте радиограммы определенную ошибку. Таким образом на приеме в Лондоне по отсутствию такой ошибки легко можно было определить, когда оператор работает под контролем противника. Лауверс решил рискнуть, и когда Гискес в очередной раз потребовал от него или “да” или “нет”, то он ответил “да”. Не прошло и часа, как он уже входил в так хорошо знакомую ему комнату, откуда неделю назад его увели гестаповцы со скрученными руками. С того момента в этой комнате не изменилось ничего, как будто последний сеанс связи с Лондоном был всего лишь вчера.

…Как известно, у каждого радиста своя собственная манера работы на ключе, свой особенный стиль, который называется его “почерком”, и этот почерк невозможно подделать, не вызвав подозрения на приеме. Немцы были заинтересованы сохранить этот канал связи как можно дольше, и потому предупредили голландца, что если он будет хитрить, то окажется в гестапо уже навсегда. В квартире сидел немецкий радист, прекрасно знакомый с почерком Лауверса, но Лауверс считал, что запросто сможет его оставить вне игры. Однако немцы знали все-таки больше, чем казалось, потому что как только голландец настроился на свою волну, Гискес ошарашил его одной-единственной, но убийственной фразой:

— И, разумеется, лейтенант Лауверс, не забудьте про свой “контрольный пропуск”!

Лауверс обомлел. Осведомленность абверовца означала только одно: предательство на самом высоком уровне, потому что от рядовых радистов про “контрольный пропуск” немцы узнать вряд ли смогли. Смешавшись, он пошел ва-банк:

— Ну конечно же, и “пропуск”… Но в нем нет ничего существенного — просто между группами я должен ставить “Step” вместо “Stop”, только и всего.

— Что-то все слишком просто! — не поверил Гискес. — Вы должны себе отдавать отчет в том, что с вами будет, если вы солгали.

На самом деле “пропуск” был совершенно иным: в случае, если все в порядке, Лауверсу следовало делать лишнюю паузу каждые шестнадцать знаков, однако разоблачить голландца на данном этапе немец не мог, потому что о свойстве “пропуска” знали только два человека на свете — Лауверс и радист, принимавший его радиограммы в Лондоне. Зато хитрый Гискес оказался готов и к такому повороту — он прекрасно понимал, что если Лауверс обманул его, то англичане дадут уклончивый ответ, попросят еще раз повторить передачу или что-то вроде этого. Каждый раз, когда “функшпиле” не удавалась, дело обстояло именно так. Радист понуро надел наушники и начал передавать подготовленный и зашифрованный Гискесом текст, из которого следовало, что последняя заброска парашютистов-диверсантов из Лондона прошла нормально. Он не воспользовался “пропуском” и приготовился к неизбежной расправе, но иначе поступить не мог — он не мог допустить, чтобы пострадали его товарищи по борьбе, которые только готовятся к заброске, полны надежд и планов и ни о чем не подозревают. Он был просто обязан предупредить их о грозящей опасности даже ценой собственной жизни!

После десятиминутной передачи Гискес подал знак опытному радисту-немцу, дежурившему рядом, и тот взял наушники, чтобы самому выслушать ответ. Гискес стоял рядом, поскрипывая сапогами, и наконец немецкий радист вскинул голову: Лондон отвечал. Эсэсовец начал записывать цифры, и закончив, протянул листок Гискесу:

— Отвечают, что все поняли, прием закончен.

У Лауверса помутнело в глазах. Англичане ответили так, словно они не заметили отсутствия “контрольного пропуска”. Неужели и на самом деле не заметили?!

Он ничего не мог понять, но решил продолжить свою собственную игру на следующем сеансе.

…Через три дня радиостанцию Лауверса перевезли из гаагской явочной квартиры в подвал резиденции Гискеса, где был оборудован специальный зал для контроля и передачи сообщений. На этот раз текст, сочиненный абверовскими дезинформаторами, был гораздо длиннее: наверняка в нем содержались данные о мифических перемещениях гитлеровских войск и сооружении несуществующих военных объектов, якобы добытые заброшенными накануне агентами. Через десять минут после окончания передачи из Лондона пришел четкий и ясный ответ, что всё поняли. Во второй части ответного послания содержались сведения о готовящейся заброске следующего агента. Лауверс похолодел — выходит, англичане и на этот раз не заметили отсутствия “контрольного пропуска”! Это было настолько невероятно, что не хотелось в это верить.

Но верить все же приходилось. На следующем сеансе радиосвязи англичане подтвердили намечающуюся выброску агента и установили день, час и место. Гискес, решив проверить надежность канала связи, предложил перенести место приземления агента на другую площадку. Но Лауверс наконец понял, что решив перехитрить немцев, он прежде всего перехитрил сам себя, и вдруг наотрез отказался работать дальше. Гискес не удивился этому демаршу отчаявшегося человека, но поступил с чисто эсэсовской расчетливостью — он сообщил Лауверсу о том, что жизни всех его товарищей, которые не пошли на сделку с абвером, теперь зависят только от голландца.

— Учтите следующее, лейтенант, — без тени всякого раздражения втолковывал он Лауверсу. — С вашей помощью, или без вашей помощи, но мы всё равно поймаем этого человека. Вам это прекрасно известно, и вы знаете наши возможности. Но я получил от главного командования заверение, что, пока вы участвуете в моей операции, ваши товарищи будут находиться здесь в моем личном распоряжении, а значит, в безопасности. В случае вашего отказа я буду вынужден передать их в гестапо. Вместе с вами.

…Через несколько дней Гискес поздравил Лауверса с хорошо выполненной работой и сообщил ему, что агент, присланный из Лондона, взят на месте приземления. Теперь голландец должен передать в Лондон, что агент прошел благополучно и запросить дальнейших инструкций. В этот день Лауверс решил действовать более решительно, чего бы это ему ни стоило. Он воспользовался тем обстоятельством, что радиопередачи не записывались на магнитофон, и когда контролирующий голландца офицер-радист на мгновение снял наушники, открытым текстом передал в эфир одно-единственное слово: “В-З-Я-Т”.

На удивление, это самоуправство сошло Лауверсу с рук. Хоть контролер и заметил, что его подопечный изменил порядок цифр, которые ему надлежало передать, но посчитал, что Лауверс просто сбился. Немец явно не понял по-английски: лишнее слово было погребено в куче цифр, и ему просто не пришло в голову, что радист мог передавать открытым текстом. Он приказал повторить передачу, и Лауверс, окрыленный первым успехом, повторил свое предупреждение Лондону.

На этот раз немец сразу заподозрил неладное и вырвал ключ из рук голландца.

— Вы спятили, Лауверс! — заорал он. — Что вы делаете?!

Но в этот момент на линию вышел Лондон:

“Не поняли. Повторите”.

— Вот видите, Лауверс, они не поняли. — недовольно проворчал немец, и Лауверс понял, что немец все же не уловил смысла переданных лишних знаков. — Давайте еще раз, но смотрите у меня!

Лауверс начал передавать текст в третий раз, и снова, делая вид, что ошибся, пустил в эфир сигнал “В-З-Я-Т”. Невероятно, но немец, не будучи идиотом, опять ничего не понял, приписав это усталости голландца. Пока ждали ответа, он выговаривал Лауверсу за небрежность в работе, и прервался только тогда, когда из Лондона пришел трижды повторенный ответ: “Вас понял!”.

…Через несколько дней англичане приступили к заброске на территорию Голландии десяти новых агентов — это были инструкторы и радисты для поддержки постоянной связи между группами во главе с видным деятелем голландского Сопротивления, бывшим профессором физики Утрехтского университета Георгом Ямбросом. Операция носила название “Северный полюс” и ее целью было внезапное нападение на все немецкие радиостанции и береговые батареи в Нидерландах. Нет нужды лишний раз объяснять, что все парашютисты попали прямо в руки гестапо на месте высадки — не ушел ни один. Захваченные радисты-голландцы вскоре очутились в резиденции абвера в Шевенингене, и ими занялся лично майор Гискес. Однако всех их вскорости пришлось отправить назад в гестапо — никто не хотел становиться предателем и все погибли впоследствии в концлагерях.

Для Лауверса известие о заброске диверсантов после его четкого и ясного предупреждения было как гром с ясного неба. Сначала он подумал, что англичане опять ничего не поняли, но потом к нему пришло страшное прозрение: в штабе УСО в Лондоне завелся предатель! Во время следующего сеанса, когда ему приказали передать сообщение, что диверсанты приступили к действию, Лауверс под видом проверки аппаратуры умудрился передать в Лондон короткое сообщение: “Работаю на джерри!”[226] Немцы, сидевшие в этот момент без наушников, ни о чем не догадались. Лауверс выжидал, и во время передачи он выбрал момент и передал снова: “Работаю на фрицев с 6-го марта!”. Англичане на это тотчас ответили: “Вас поняли. Ждите дальнейших указаний. Примите все меры предосторожности”.

Лауверс посчитал, что это должно означать: “Все поняли, продолжайте делать вид, будто все идет по-старому”.

Однако он жестоко ошибался.

…Все лето англичане продолжали засылать в Голландию своих агентов, которые с потрясающей легкостью становились добычей гестапо. В короткий срок голландское движение Сопротивления было дезорганизовано настолько, что не могло вести сколько-нибудь эффективной борьбы против оккупантов. В качестве особых заслуг Гискес не допустил отправки Лауверса в Маутхаузен, куда в конце концов были вывезены и где были казнены или умерли от лишений все агенты, не пожелавшие сотрудничать с немцами, а оставил его в голландской тюрьме, где положение заключенных было получше, нежели в концлагерях. Но напрасно Лауверс убеждал других заключенных тюрьмы Гаарен в том, что он не предатель и, сохранив свой “контрольный пропуск”, неоднократно предупреждал англичан о провале. В то же время нашлись и такие, которые верили в невиновность Лауверса, потому что очутились в аналогичном положении. Они-то и раскрыли радисту глаза на одно очень неприглядное соображение: версия об немецком шпионе в английском штабе — всего лишь версия, не выдерживающая никакой критики, а на самом деле англичане намеренно уничтожают кадры голландской агентуры, с какой целью — это уже другой вопрос, но то, что голландцы приносятся в жертву какому-то глобальному британскому плану, это факт.

Глава 3. Показания, размышления и обвинения

…После заседания комиссии в 1947 году судья Донкер, вооруженный открывшимися в результате предварительного следствия фактами, отправился в Лондон с намерением опросить бывших начальников УСО и “Интеллидженс сервис” и просмотреть архивы голландской секции. Однако выяснилось, что сразу же после войны здание штаба УСО на Бейкер-стрит сгорело: по официальному заявлению, пожар возник “в результате небрежности”. Часть досье все же удалось тогда спасти, но по несчастливому стечению обстоятельств документы, которые могли пролить хотя бы какой-нибудь свет на интересующую Донкера проблему пропали. Самое интересное заключалось в том, что пропали абсолютно ВСЕ документы по интересующей голландцев теме. Не осталось ни одного даже самого захудалого листочка, а уж о копиях радиограмм Лауверса с предупреждениями и записках, которые удалось переслать на волю из тюрьмы Гаарен незадолго до смерти другим заключенным — и речи не было.

Тем временем на свет всплыли еще некоторые обстоятельства этого темного дела, и на этот раз достоянием гласности стал рассказ еще одной жертвы затеянной майором Гискесом “функшпиле” — это была Беатриса Тервиндт, сброшенная с парашютом в окрестностях Гааги в ночь с 14 на 15 февраля 1943 года. Она также, как и другие, была схвачена гестаповцами в момент приземления, и прошла все круги ада, но все же выдержала и допросы, и пытки, выжила и после войны стала национальной героиней Голландии. Беатриса поведала судье Донкеру о том, что вечером 14 февраля на английском аэродроме накануне заброски, перед самой посадкой в самолет, капитан Роберт Нивс, выдавший ей фальшивые документы и прочее снаряжение, сказал ей такие слова: “Берегите себя, Беатрис… Не попадитесь им, как другие!”

Тогда отважная диверсантка не придала значения этим словам — она была возбуждена предстоящим заданием, но на следующий день в гестапо, она вспомнила их со всей отчетливостью. И она поняла то, о чем впоследствии столько твердили Дурлейн, Лауверс и некоторые другие агенты, чудом избежавшие смерти — по крайней мере один британский офицер Управления специальных операций знал об “игре”, этот офицер прекрасно был осведомлен о судьбе ранее заброшенных агентов. Возникал интересный опрос: был ли Роберт Нивс предателем?

Донкер снова обратился к англичанам с требованием представить комиссии Роберта Нивса, бывшего начальника Беатрисы Тервиндт. Однако руководство “Интеллидженс сервис” отказало Донкеру по той простой причине, что якобы капитан Нивс в данный момент выполняет важное задание. Через некоторое время стало известно, что Нивс скоропостижно скончался, но обстоятельства его смерти наводили на мысль, что тут не все чисто. Тогда Донкер решил взяться за майора де Граафа, спасшего несчастного Лауверса от позора тюрьмы, однако и тут голландского судью ждало разочарование: бывший главный инструктор УСО, которому о махинациях англичан могло быть известно очень многое…бесследно исчез. Таким образом все нити, до которых дотрагивался Донкер, обрывались в самый неподходящий для расследования момент.

…Новые сведения по интересующему судью вопросу поступили из Франции. Бывший участник французского Сопротивления, некий Гарольд Барденс, написал Донкеру письмо, в котором утверждал, что голландские патриоты были не единственными, кого англичане обрекли на смерть в фашистских концлагерях в угоду своим собственным интересам. В доказательство он рассказал историю гибели французской диверсионной группы, заброшенной зимой 1944 года в район Парижа для координации действий партизанских отрядов в преддверии ожидающегося вторжения на континент союзных сил. Барденс во время войны был законспирированным агентом “Свободной Франции” де Голля, не имевшей с английским Управлением специальных операций ничего общего, некоторое время работал в немецкой комендатуре Парижа, и не имея возможности помочь попавшим в беду соотечественникам, тем не менее знал о судьбе каждого практически до мелочей. Вот эта история.

Вечером 29 февраля 1944 года вблизи одного из пригородов французской столицы с английского бомбардировщика была сброшена с парашютами диверсионная группа в составе трех человек во главе с майором Пьером Ансельмом. Немцы ждали этого визита, потому что сами выбрали место и время, использовав захваченных ранее агентов, которые должны были подготовить условия для этой высадки. Начальник парижского гестапо штурбанфюрер СС Отто Кифер давно вел свою радиоигру с ничего, по его мнению, не подозревавшими англичанами по другую сторону Ла Манша, и потому все операции УСО в районе Парижа находились под его жестким контролем. В ту злополучную для группы майора Ансельма ночь их также “встречали” и некоторые высшие чины оккупационной администрации в лице начальника службы безопасности Франции генерала СС Теодора Оберга и шефа СД[227] штандартенфюрера[228] Вилли Кнохена, приглашенные Кифером на этот, как он выразился, “торжественный прием в честь прибытия очень важного офицера британской военной разведки”.

Весь район был заранее оцеплен войсками СС, и потому никаких “накладок” не предвиделось. Ровно в назначенное время (22.45) в ночном небе послышался звук моторов английского самолета, и вскоре парашютисты и сброшенные вместе с ними контейнеры с радиопередатчиками, батареями и оружием были “радушно” встречены эсэсовцами. Майор Ансельм, лейтенант Лайонел Ли и радистка Мадлен Даммерминт и глазом не успели моргнуть, как очутились в гестапо и были подвергнуты жесткому допросу. Барденсу удалось разузнать, что французы не пожелали сотрудничать с немцами, продолжив их “радиоигру” с англичанами, за что были отправлены в один из концлагерей и там казнены. С помощью других “подставных” радистов немцы сообщили в Лондон, что майор Ансельм при приземлении был ранен и скончался от полученных ран, а Ли и Даммерминт погибли позже. Поверили англичане, или нет, но до самого вторжения союзных войск в Нормандию в начале июня 1944 года, они продолжали сбрасывать в указанных местах агентов, оружие и снаряжение, словно ни о чем и не подозревали.

Однако самое интересное Барденс оставил Донкеру на “закуску”. Перед взятием парижского отделения абвера (располагавшегося в отеле “Лютеция”) во время освободительного восстания при штурме Парижа союзниками в августе того же года, подпольщикам удалось захватить некоторые бумаги из развороченного снарядом сейфа, стоявшего в кабинете шефа абвера Йозефа Райле. Один из попавших в руки партизан документов свидетельствовал о том, что не гестапо, оказывается, водило за нос англичан все эти годы, а совсем наоборот. Райле доносил своему начальству, что в 1943-44 годах выловил почти всех диверсантов-террористов УСО, тогда как кадры более опасного подполья “Свободная Франция” остались практически нетронутыми. В этом он обвинял шефа парижского отделения гестапо Отто Кифера, который, желая спасти свою шкуру в преддверии скорого крушения рейха, вел какие-то закулисные игры с заседающим в Лондоне признанным большинством французов лидером “Свободной Франции” генералом Шарлем де Голлем!

Этому документу верить было не обязательно, но на кое-какие размышления он все же наводил. Барденс почему-то был уверен в том, что французских агентов УСО сдавали эсэсовцам…сами французы, которым не по нраву были перспективы борьбы с оккупантами по английскому сценарию. Как известно, де Голль всегда испытывал к англичанам плохо скрываемую ненависть и пошел на сотрудничество с ними только под давлением обстоятельств. Но он всегда был против не только вмешательства англичан в дела французского Сопротивления, но и вообще против подрывной деятельности, считая, что диверсии в немецких тылах могли привести к репрессиям против мирного населения и настроить народ против “Свободной Франции”. Он запрещал французам идти на службу в УСО, а непослушных объявлял предателями, из-за чего у него с Черчиллем, жаждавшим, как известно, “поджечь Европу изнутри” любой ценой, на этой почве постоянно возникали серьезные разногласия и даже скандалы. Однако полностью подчинить де Голля Черчилль был не в состоянии — угроза вторжения на Британские острова гитлеровских полчищ в 1940-41 годах не позволяла ему пренебрегать помощью любых союзников, а в случае прямого конфликта с де Голлем он рисковал окончательно восстановить против себя не только французов, но и все другие европейские народы, которые пострадали от недальновидной политики его предшественника Чемберлена — поляков, чехов, норвежцев, бельгийцев и многих других. Естественно, тайная, но жестокая борьба между этими двумя лидерами велась всегда, и в предположении Барденса, что де Голль в пику англичанам (ну и конечно же, в практических целях) наладил тайные связи с гестапо, нет ничего невероятного. Барденс утверждал, что планомерное уничтожение кадров УСО — именно де Голля рук дело.

Но как бы не была “прекрасна” версия Барденса, она так и осталась только лишь версией: по свидетельству бывшего подпольщика, все документы у повстанцев тогда же отобрали рыскавшие повсюду американцы, и где эти документы делись потом — одному Богу известно. Судья Донкер прекрасно знал, что получить от американцев что-либо незаконно присвоенное ими также невозможно, как и у алчного ростовщика — просроченный заклад. Судью письмо француза не могло заинтересовать еще и по той простой причине, что оно не объясняло провалов именно голландской агентуры УСО — какие бы интриги не разводил во время войны де Голль вокруг французских дел, к голландскому Сопротивлению он не имел совсем никакого отношения, и не имел в нем совсем никаких интересов. В голландском Сопротивлении полностью заправляли англичане, значит с них прежде всего и надо было начинать.

Однако ни судье Донкеру, ни кому бы то ни было еще так и не посчастливилось призвать англичан к законному ответу. Вскоре он умер от старости, а достойных последователей у него не нашлось. Дабы раз и навсегда оградить себя от дальнейших обвинений, английское правительство направило голландской комиссии официальный ответ, в котором присутствовали такие слова:

“Английский народ считал бы для себя позором подобный образ действий, и потому память о погибших в этой войне не может быть омрачена столь необоснованными заявлениями безответственных лиц”.

Таким образом тайна “Английской игры” в конце концов стала законным достоянием исключительно пронырливых журналистов и предприимчивых фальсификаторов. С каждым годом становилось все меньше и меньше участников тех драматических событий, не скрывавшихся от внимания прессы по темным углам, но по большей части это были люди, не обладавшие сколько-нибудь ценной информацией. Чуть ли не единственным, кто на самом деле мог знать что-то стоящее и не скрывавшийся от газетчиков и историков, был самый главный персонаж этой темной истории, бывший шеф голландской секции абвера Герман Гискес. Счастливо избежав наказания после падения “тысячелетнего” рейха, Гискес вплоть до конца 70-х годов со всеми удобствами проживал в небольшом живописном городке Штарнберг возле Мюнхена, и всем, кто интересовался у него подробностями того давнего дела, твердил одно и то же:

— Я был джентльменом до самого конца, и на моих руках нет крови голландских патриотов. Но шпионы есть шпионы, как их не назови, и нам приходилось передавать этих людей в гестапо. А что насчет “английской игры”, то никакого секрета тут нет — это была законно моя игра, я обманул англичан, и вел их на поводке до самого конца…

…Как мне это удалось? Да очень просто. В 1941 году я организовал мнимую группу Сопротивления и связывался с Лондоном. Оттуда моим лжеподпольщикам самолетами отправляли взрывчатку, оружие, продукты питания…

…Особенно удачной для меня была акция “Северный Полюс” — одних только винтовок во время ее проведения было получено из Англии свыше 50 тысяч. Английские самолеты 200 раз прилетали на “свидание” с моими агентами. Кроме того, британская разведка настолько уверовала в существование мифической организации Сопротивления, что сбросила ей “в помощь” 52 своих парашютиста. А сколько тонн бомб они истратили зря, прилетая бомбить указанные мною “важные цели”! Это было славное время, и все закончилось в начале 1944 года, когда из тюрьмы сбежали два агента, предупредившие свое руководство”.

Упоминая про двух беглецов, Гискес имел в виду Уббинка и Дурлейна, которым на удивление легко удалось покинуть не только очень хорошо охраняемую тюрьму Гаарен в Гааге, но и Голландию вообще. А если учесть, что в поисках спасения они пересекли чуть ли не половину оккупированной нацистами Европы, посетив по дороге Брюссель и Париж, в которых они могли попасться в лапы гестапо гораздо скорее, нежели где-либо, то это выглядит даже подозрительно. Сохранились документы, из которых прекрасно видно, какие значительные силы были брошены на поимку двух беглецов — как только пропажа была обнаружена (а она была обнаружена буквально через час), была поднята на ноги вся полиция Нидерландов, отряды полевой жандармерии и пограничные части приступили к розыску не мешкая. Сюда нужно добавить еще целую армию филеров и полное отсутствие конспиративных точек, на которых беглецы могли бы укрыться — все известные им явки были разгромлены еще в самом начале немецкой оккупации. По всей территории Голландии, Бельгии и Франции были расклеены афиши с фотографиями Дурлейна и Уббинка и предложением вознаграждения за сведения от них: головы беглецов были оценены в 500 флоринов за сведения о каждом и по 5000 за поимку — целое состояние на то время, и трудно предположить, чтобы в охоте на таких ценных британских агентов не поучаствовала хотя бы часть населения Голландии, которая ни о каком патриотизме и не помышляла.

Заявление Питера Дурлейна о неправомочном содержании его и Уббинка в английской тюрьме после возвращения из Голландии в свете вышеизложенного не выглядит сколько-нибудь убедительно. Было бы подозрительным, если бы англичане этого не сделали — разве мог кто-то в те “темные” времена поручиться за беглецов в том, что они не были перевербованы немцами и прибыли в Англию не с ответным заданием? Естественно, поручиться в этом не мог никто — и не такое тогда бывало. Другое дело — убого сделанные документы, но и тут не все так просто, как кажется.

Глава 4. История с "негодными" паспортами

Профессор Кембриджского университета Джеймс Малей, который с началом войны был привлечен к работе в английской разведке в качестве консультанта по агентурной работе в так называемом отделе “Д” (тайные операции), а с осени 1940 года, сразу же после образования УСО, занимался подготовкой документов для забрасывавшихся в оккупированную Европу агентов, в 1962 году выпустил в свет книгу своих мемуаров под названием “Тайные операции”. В этой книге помимо сведений, не представлявших сколько-нибудь серьезного интереса для специалистов в виду их полного освещения другими мемуаристами-разведчиками в предыдущие времена, порой все же проскальзывают некоторые факты, которые при соединении их с другими сведениями, взятыми из иных источников, могут навести на некоторые интересные мысли. Так, в разделе, описывающем работу датской секции УСО, Малей рассказывает, как производились экипировка и инструктаж забрасываемых в оккупированную гитлеровцами Данию агентов.

“…Дания — своеобразная страна. — повествует Малей. — Сами датчане относят себя к скандинавам, но очень сильные исторические связи с Германией и вполне обоснованная неприязнь к англичанам толкнули эту нацию на прочный духовный союз с пруссаками и австрийцами. Во время войны датское Сопротивление на 90 % состояло из коммунистов, социалистов и прочих послушных Сталину элементов, с которыми Черчилль не хотел иметь никаких дел, и потому в подборе агентуры для спецопераций на датской территории приходилось проявлять изрядную долю изворотливости.

Так, большинство “датчан” приходилось “создавать” из англичан, скандинавов и немцев, которые досконально знали датский язык. Инструктором датской секции УСО был бывший комиссар копенгагенской уголовной полиции Нильс Конгенс, исключительно компетентный и информированный человек, отдавший все силы и даже жизнь освобождению своей родины — он умер в возрасте 65 лет 5 мая 1945 года, в тот самый день, когда английский десант высадился в столице Дании Копенгагене.

…Конгенс бежал из Дании в Англию летом 1940-го, вскоре после захвата страны немцами, и почти сразу же был привлечен к работе в британской разведке, а в последствии — в Управлении специальных операций, у которого имелось еще одно, неофициальное название — “Факел”. Используя созданную им в Копенгагене еще до войны сеть информаторов, Конгенс получал самую свежую информацию о жизни в оккупированной Дании практически в любое время суток и использовал эту информацию для подготовки своих агентов весьма продуктивно. Обладая поистине энциклопедическими познаниями по всем вопросам, которых может коснуться жизнь забрасываемого агента — передвижение, комендантский час, порядок регистрации в полиции, работа, продовольственные нормы и так далее — Конгенс добился того, что раскрываемость его агентов в сравнении с другими секциями (французской, голландской, норвежской и других) была ничтожной, и в немалой степени это обуславливалось тем, что деятельность опекаемой им агентуры не пересекалась с деятельностью датского Сопротивления, руководимого коммунистами и насквозь профильтрованного гестаповскими информаторами.

…Но одним из самых примечательных в работе Конгенса был тот факт, что он почти никогда не снабжал своих агентов фальшивыми документами — у него всегда было под рукой достаточное количество настоящих паспортов и всевозможных пропусков, которые ему, несмотря на значительные трудности, весьма оперативно доставляли прямо из Дании. Где-то в середине 1941 года (примерно 3 или 4 июля, почти сразу же после нападения Германии на СССР) Конгенс информировал руководство МИ-6 о том, что у него имеется значительное количество подлинных паспортов и пропусков, действительных в некоторых других оккупированных гитлеровцами европейских странах — Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии, Польше, Чехословакии и Греции. Эти документы тут же были распределены по секциям УСО, и были полностью использованы для успешной работы агентов. Достаточно сказать, что успех покушения на имперского протектора Богемии и Моравии Рейнхарда Гейдриха в июне 1942 года был обеспечен прежде всего наличием у чешских диверсантов-террористов всех необходимых для свободного передвижения по оккупированной территории документов, предоставленных именно Конгенсом. То же самое можно сказать и практически про все операции, предпринимавшиеся УСО в Европе — от подлинности документа зависело больше половины успеха, потому что у гитлеровских контрразведчиков был поразительный нюх на фальшивку…”

Имени Джеймса Малея мы не найдем в списке лиц, давших свои показания голландской парламентской комиссии в 1947 году, в записях, сделанных судьей Донкером по расследованию деятельности голландской секции УСО во время войны, нет никаких упоминаний о снабжении забрасываемой агентуры в Голландию подлинными паспортами. Даже англичане, направившие комиссии свой официальный ответ, не попытались защититься этим весьма красноречивым фактом, из чего можно заключить, что Малей в отношении подлинных документов все придумал. Но сведения, предоставленные им, самым непосредственным образом подтверждаются другим источником — капитаном Виллемом ван Хаутемом, бывшим архитектором, участником голландского Сопротивления и агентом УСО, заброшенным в Голландию в мае 1942 года с целью взорвать завод по изготовлению автозапчастей, расположенный на самой границе с Германией. Ван Хаутем также оставил после себя мемуары, которые назывались “В мире теней” и вышли в Амстердаме в 1975 году, и в отличие от сочинений своего английского коллеги, в них содержится информация, за подлинность которой голландский патриот отвечает своей репутацией хотя бы перед собственными согражданами — звание национального героя страны, за независимость которой боролся не щадя своей жизни, все-таки хоть как-то должно обязывать не разбрасываться безответственными заявлениями.

“…Я приехал в Хелмонд с утренним поездом. — повествует ван Хаутем в главе, описывавшей операцию по уничтожению завода автозапчастей весной 1942 года. — Все вагоны первого и второго класса были забиты немецкими солдатами и офицерами, которые шумной толпой текли в здание вокзала. Для голландцев был оставлен узенький боковой выход с перрона, зажатый железной оградой. Пройдя контроль, я вышел на площадь и облегченно вздохнул. Испуганные люди торопятся поскорее разойтись. Я стараюсь держать свой чемоданчик с рацией так, чтобы он выглядел таким же легким, как и у других, и не вызывал никаких подозрений. Но не так-то это просто, если он весит не меньше шестнадцати фунтов!

Потоптавшись на площади, я не мог решить, что лучше — идти ли искать какой-нибудь попутный грузовичок с окрестной фермы или просто отшагать 15 километров до явки. Внезапно ко мне направляются двое в штатском. Первая мысль: бежать! Рвануться с площади и затеряться в лабиринте переулков! Однако я пересиливаю себя и остаюсь на месте. Двое подходят вплотную.

— Документы. — требует один, пока другой лениво хлопает меня по груди, животу, бедрам.

Я как можно спокойнее ставлю чемоданчик у ног и достаю из внутреннего кармана бумажник. Сначала я вытаскиваю удостоверение инспектора продовольственного контроля и справку из оберфельдкомендатуры.

— Могу предъявить и другие. — многозначительно роняю я. — Не тех, господа, ловите…

Шпик рассматривает документы, он чуть ли не обнюхивает их, рассматривая на свет и поворачивая так и эдак, и по его манипуляциям я могу заключить, что это профессионал, а не простая ищейка или станционный контролер.

— Все в порядке. — шпик нехотя возвращает документы и криво улыбается. — Если едете в Дёрне, советую поспешить к мэрии. Оттуда скоро пойдет машина.

И я остаюсь на площади в одиночестве. Подлинные документы спасли мне жизнь — я представляю, чтобы со мной стало, если бы этот шпик заподозрил бы хоть что-то неладное… Но мне следовало поспешить. Я снова огляделся и направился к мэрии”.

Если все же заподозрить ван Хаутема, как и Малея, в подтасовке фактов, касающихся выдаваемых агентам документов в угоду каким-то только им известным соображениям, и принять версию о том, что забрасываемые в тыл врага агенты-патриоты были настолько тупы, что не видели, в какую сторону на выдаваемых им паспортах, смотрел лев, то тогда придется констатировать тот факт, что англичане поступали со своими чересчур доверчивыми союзниками с таким отъявленным цинизмом, какой был не свойственен даже беспринципным эсэсовцам или сталинским чекистам. Однако образцы всех документов, якобы “изготовленных дилетантами” в Лондоне и также якобы выданных забрасываемым агентам, и приобщенные впоследствии к материалам голландской комиссии 1947 года, были предоставлены этой комиссии самой заинтересованной в этом деле стороной — немцами. Англичане так и не признали “голландские паспорта, на большинстве которых лев на гербе смотрел не в ту сторону” произведениями своих мастеров, и потому в этом вопросе мы можем полагаться только на честное слово бывших эсэсовских палачей и изворотливых специалистов абвера, которые, конечно же, не предоставили никаких убедительных доказательств, что эти “дилетантские фальшивки” не были изготовлены в секретных лабораториях ведомства продажного адмирала Канариса, чтобы дискредитировать профессионализм своих конкурентов-англичан из “Сикрет интеллидженс сервис”. Тоже самое относится и к “вышедшим из обращения” флоринам и пилюлям с цианистым калием “с просроченным сроком хранения”.

Глава 5. Ищите женщину

Итак, рассмотрев “мнения некоторых сторон”, которые в послевоенном разбирательстве “дела о подставах” преследовали каждая свои интересы, мы смело можем прийти к неутешительному выводу, что дело это настолько тёмное, насколько может быть тёмным дело шестидесятилетней давности, в котором были замешаны не менее как политические интересы сил, неподвластных критике всяких правдолюбцев. Как известно, “лес рубят — щепки летят”, и потому мы сейчас только и можем то, что строить всякие догадки относительно того, насколько были оправданы мучения людей, пущенных в мясорубку войны и выглядящих ныне невинными жертвами. Мысли о страшной ошибке, якобы допущенной лучшей в мире британской разведкой, почему-то не идут в голову, не хочется также думать о том, что “голландские мученики” стали жертвами какой-то “внутриведомственной разборки”…

Но в чем же тогда скрыт секрет такого грандиозного провала, и был ли этот провал вообще? Может это и на самом деле была часть хитроумно задуманного английскими спецслужбами (а то и самим Черчиллем) плана, блестящие результаты которого и поныне скрыты от нас мраком прошедших десятилетий? Среди разведчиков (не мемуаристов) имеет хождение идеальная по стилистике поговорка: “Для того, чтобы быть успешной, разведка ни в коем случае не должна раскрывать свои тайны”. Скорее всего, результаты “Английской игры” были настолько блестящими для английской разведки, что раскрытие их хоть в какой-то степени означало бы удар не только по самой разведке, но и по политике англичан на долгие годы и десятилетия, а может быть даже столетия.

Но есть исследователи, которые оценивают результаты этой гипотетической операции англичан куда скромнее, делая выводы исключительно из рассмотрения выгод, которые получила Британская империя после войны, или отсутствия таковых. По твердому убеждению таких, гордые британцы вышли из этой войны хоть и непобежденными, но основательно обобранными своими самыми ближайшими родственниками — американцами. Существует мнение, что примкни Англия в самый начальный период войны к гитлеровской Германии, то она бы “выглядела” куда более “счастливой”, чем после “пирровой победы” над ней. Однако это только мнение, основанное исключительно на теоретических выкладках, хотя для некоторых оно выглядит особенно заманчиво, и с удивлением можно узнать, что существует другое, прямо-таки противоположное мнение — лишившись своей огромной империи после войны, Британия только выиграла, скинув с плеч давно надоевшую ей обузу и переложив на американцев бремя забот по наведению “нового мирового порядка”…

Не секрет, что после войны англичане стали жить лучше и спокойней, чем до нее, чего нельзя сказать про американцев (в сравнении с англичанами, разумеется). И потому, предвидя такой поворот событий, наиболее дальновидные английские политики (исключая “простодушного хитрюгу” Черчилля), вступив в сговор с собственной разведкой, сделали все, чтобы одурачить американцев по-крупному — одним из элементов этой стратегии и явилась пресловутая “Английская игра”. Круг, как видим, замыкается, однако самого главного мы так и не узнали — каков же смысл этой самой “игры”, не говоря уже о ее целях и результатах?

Однако существует еще одна группа людей, представители которой вовсе не усматривают в этом деле происков каких-то политических сил или столкновения интересов каких-либо разведок.

“…Истина должна быть проста, как выеденное яйцо, — утверждает голландский журналист Петер Ван дер Хаген, — и не имеет ничего общего ни с распространенными версиями, ни с теми, которые только еще вертятся на кончике языка и пера всяких “специалистов по шпионским делам”. В свое время я хорошо был знаком с некоторыми английскими и немецкими контрразведчиками, участниками тех событий, и все они утверждают, что по большому счету “Английская игра” не имела абсолютно никакого практического смысла как ни для англичан, так и ни для немцев. Речь может идти только о каких-то личных проблемах, которыми могли быть одержимы те или иные руководители УСО с английской стороны, и абвера с германской, а в таких делах, как правило, никакие документы не фигурируют, не составляют исключения также возможные устные намёки и предположения. Загадка “Английской игры” состоит не в том, что до сих пор неясны ее результаты, а в том, что после нее не осталось даже сплетен, которые обычно крутятся вокруг таких громких дел. Вряд ли всерьез можно принимать почти официальное “открытие” некоторых наиболее компетентных историков, что почти сотня великолепно обученных и фанатически настроенных голландских диверсантов была принесена в жертву предотвращения возможного вторжения немцев в Англию в 1942 году — если это сплетня, то весьма глупая. Ее “запуск” только подтверждает то соображение, что британская разведка как таковая к этому делу никакого отношения не имела”.

Более определенно по этому поводу пишет бывший английский разведчик Роберт Уолкер, автор вышедшей в 1981 году книги “Тайные операции СИС: мифы и реальность”:

“Я уверен в том, что Герман Гискес был совершенно искренен в своих утверждениях, что якобы он в течение столь длительного времени водил за нос английскую разведку. На тупицу он не похож, а только тупица мог бы хоть на мгновение поверить в то, что английскую разведку можно дернуть за нос более одного раза, а тут речь идет о ГОДАХ! Это была игра, в которые англичане так любят ввязываться с намерением одурачить партнеров, но в данном случае они оказались одураченными сами. В чем же дело? А дело в том, что Гискес вел свою ЛИЧНУЮ игру, в суть которой не были посвящены ни его начальство, ни его подчиненные. Обычно в таких случаях говорят “Ищите женщину!”

Если последовать совету Уолкера, то начинать тут надо именно с самого шефа германской разведки в Голландии Гискеса. Гискес, как известно, пережил крушение “тысячелетнего” рейха весьма безболезненно, к суду над военными преступниками не привлекался за отсутствием в его деятельности на службе в разведке каких-либо следов какого-либо преступления, и после войны переселился с семьей в Баварию. Занимая столь высокую должность при нацистах, Гискес не мог себе позволить даже роскошной квартиры, но после войны он купил обширное поместье в окрестностях Мюнхена и зажил как сказочно разбогатевший на внезапно найденной в его землях нефти помещик средней руки. Когда четверть века спустя Гискес умер от старости, наследники разделили богатство своего папаши, которое кроме всего включало в себя с десяток прибыльных фирм по производству радиооборудования и несколько первоклассных отелей на самых лучших курортах мира. Как видно, послевоенное правительство Западной Германии не волновали источники такого внезапного богатства бывшего нациста, по крайней мере никаких документов по этому поводу не отыскано до сих пор. А на самом деле, откуда у бывшего разведчика проигравшей войну страны объявилось такое богатство, если только отбросить банальную версию о наследстве умерших богатых родственников, которых у Германа Гискеса не было?

Ответ один — он его отнял во время войны у какого-то слишком прижимистого богатого голландца.

Или даже нашел старинный клад, что в его тогдашнем положении было практически одно и то же.

Однако у первого пункта этой версии имеется один существенный изъян — после войны голландскими службами, призванными разобраться в том, что же происходило в Голландии во время оккупации, не было выявлено ни одного незарегистрированного случая отъема оккупантами имущества у голландских или иных граждан на территории страны, а также не было выявлено ни одного случая таинственного исчезновения такого богатства по неизвестным причинам — Голландия страна маленькая, можно сказать, что каждый житель на виду, а тем более состоятельный. Со вторым пунктом разобраться гораздо легче, потому что теоретически найти богатый клад может любой человек, а особенно в те смутные времена и такой чересчур информированный специалист, как Гискес. Вот эту версию нам не следовало бы сбрасывать со счетов ни в коем случае, остается только понять, какое отношение к этому имела так широко разрекламированная послевоенными средствами массовой информации “Английская игра”, которой Герман Гискес отдал, без всякого преувеличения, самые лучшие два года своей жизни?

Глава 6. Ограбления на Ривьере

Перед вами — не история сказочного богатства бывшего гитлеровского разведчика Германа Гискеса, который официально не был уличен в преступной деятельности во время войны и потому после тщательной проверки избежал какого то ни было наказания и уединился в купленном “по дешевке” имении Штарнберг под Мюнхеном. Перед вами — продолжение истории все той же “Английской игры”, вокруг которой послевоенными историками и журналистами было сломано впустую столько копий. Однако с этого самого момента эта история переходит в несколько иную плоскость, далекую от всяких политических и военных игр правительств противоборствующих во второй мировой войне стран или даже глав секретных служб. Впрочем, все по-порядку.

Итак, рассматривая личность бывшего шефа голландского отделения абвера Германа Гискеса, можно констатировать тот факт, что послевоенное его существование отнюдь не было замкнутым — остались самые разнообразные письменные и устные свидетельства, освещающие деятельность этого новоявленного немецкого магната с разных сторон. И источник, питающий наш интерес к Гискесу, по большей части будет состоять именно из этих свидетельств. В дни войны, когда за дипломатическими кулисами генералы вермахта (отдельно от высшей нацистской элиты) искали пути к выходу из военного тупика, в одном из проектов, врученных через длинную цепь посредников английскому правительству в мае 1942 года, содержалось следующее предложение: после того, как будет заключен сепаратный мир между Германией и западными державами, в Европе создается своеобразная “федерация” Германии и ряда других стран, а немецкая армия не ликвидируется, а включается в так называемую “армию Соединенных Штатов Европы”. Как известно, с аналогичным предложением в свое время выступал и Черчилль, который не потерпел бы никаких конкурентов на вершине гегемонии в этой “новой” Европе, но немцы уже в том году прекрасно понимали, что после окончания войны в Европе “бал править” будет вовсе не “общипанная” Британия, а заокеанская Америка, и потому особого согласия англичан им не требовалось — важен был сам факт предложения переговоров. И сохранились некоторые слухи, что шеф абвера Канарис, желая обезопасить себя от возможного провала, поручил столь щекотливое дело именно своему самому верному подручному Гискесу. И хотя слухи — это не документы, по которым со всей определенностью можно было бы судить о процессах, происходивших внутри германской армейской разведки, но сбрасывать со счетов их также не стоит, потому что иных свидетельств у нас попросту нет, да и кандидатура Германа Гискеса не так уж и плоха. Этот человек в конце концов вышел сухим из чересчур грязного нацистского болота, занимая пост, который даже теоретически мог привести его к нюрнбергской виселице в 1946-м, но он весьма осмотрительно не сделал тех ошибок, которые умудрились сделать его менее дальновидные многочисленные коллеги, а это может говорить только об одном — шеф голландского отделения германской военной разведки прекрасно знал, что рано или поздно ему придется отчитываться за свою деятельность перед нынешними своими врагами — англичанами, американцами и прочими.

В свете этого соображения с потрясающей легкостью можно заключить, что Герман Гискес не собирался дурить англичан в угоду своему начальству — куда проще было “не высовываться” до самого конца войны, тем более что его непосредственный шеф — адмирал Канарис — сам работал на британскую разведку, и об этом одно из его самых доверенных лиц не могло хотя бы не догадываться.

Однако Гискес провернул одну из самых значительных операций в истории германской разведки, и даже самому Канарису, возможно, было невдомек, для кого это ретивый майор так старается, рискуя навлечь на себя гнев злопамятных англичан после войны. А между тем ларчик можно открыть довольно просто, стоит подобрать к нему нужные ключи. И одним из таких ключей является следующее соображение: хитрый немец просто-напросто зарабатывал свое первое крупное состояние, которое сделало его новоявленным графом Монте-Кристо в голодные послевоенные годы и обеспечило его потомков на вечные времена. Ради этого стоило рискнуть, и сообразительный разведчик рискнул — рискнул жизнями сорока восьми голландских патриотов, для многих из которых стремление гитлеровца к личной наживе обернулось неизбежной смертью, а для выживших — страшными нравственными мучениями на всю оставшуюся жизнь.

И тем не менее соображения — это всего лишь соображения, ничего материального, так сказать. Поэтому нам как можно скорее следует перейти к следующей части нашего повествования, которая основывается на вполне конкретных источниках, и хоть эти источники также нуждаются в тщательной проверке, но ничего другого под рукой у нас опять-таки не имеется. К тому же вся популярная история (то есть предназначенная для массового потребления) по большей части основывается на источниках гораздо более сомнительных, так что выбирая чему верить, не следует забывать, что все в этом мире относительно. Истины меняются, но тенденции остаются. В данном случае под определением “тенденции” следует понимать законы, по которым развиваются формирующие видимый мир процессы, и поэтому за неимением подходящих (то есть вызывающих, в данном случае, доверие) источников вполне закономерно подыскать достойную этим несуществующим источникам замену — так восстанавливают разрушенные мосты, например, заменяя обрушившиеся секции временными (до лучших времен) суррогатами. Одним из таких суррогатов, способных нас вывести в итоге к истокам истины, является книга голландского писателя Гуго Ван дер Хорна “Голландская сыскная служба”, вышедшая в Амстердаме в 1937 году в массовой “карманной” серии издательства “Нидкрант”.

“…Ограбления на Ривьере[229] вошли в историю краж ювелирных изделий как настоящая легенда. Шайка, состоявшая по многим признакам сплошь из гроссмейстеров воровской профессии, в один вечер нанесла удар одновременно в нескольких местах. По-видимому, грабители заранее тщательно изучили правила хранения драгоценностей в сейфах крупных отелей. Эти правила полностью исключали возможность незаметно взломать сейфы, и воры сразу же отказались от такого традиционного метода. Был разработан чрезвычайно ловкий план, и он имел полный успех”.

Речь идет об ограблении 1926 года, известного в истории криминалистики как “ограбления на Ривьере”. Это ограбление весьма переполошило не только французскую полицию, но и полицию многих соседних с ней стран. Еще бы — количество похищенного, а также наглость, с какой действовали налетчики, не позволяли думать, что дело ограничится одной только Ривьерой…

“…Грабители приурочили свою операцию к окончанию масленичного карнавала. Пока гостиничные служащие — по двое в каждом отеле — принимали от гостей в специальном помещении футляры и шкатулки с драгоценностями, преступники ждали своего часа. И вот, когда все сданные вещи были уже спрятаны в сейф и оба хранителя собрались уходить, поспешно появилась еще одна элегантно одетая пара…

Дальнейшая процедура была очень проста и всюду одинакова. Господин, сопровождающий даму, принес глубочайшие извинения за столь поздний приход и выразил надежду, что его жена все-таки еще успеет сдать свои драгоценности. Служащие, узнав в посетителях гостей, проживающих в этом отеле, не стали возражать и приняли вещи. Один из них отвернулся, чтобы открыть сейф, а чета замешкалась, закуривая сигареты. Как только сейф был открыт, на сцене появились револьверы, и оба хранителя были обезврежены.

Все произошло так по-детски просто, что ни в одном из отелей не получилось осечки. Поздний час после утомительного вечера обеспечил полный успех налета: кругом не было ни души, и сорвать операцию мог бы разве что заспанный ночной портье. Воры, работавшие парами, сумели без всякого риска быть замеченными скрыться со своей добычей через черный ход. Автомобили, должно быть, стояли наготове, и, когда связанные и усыпленные хлороформом жертвы налета были освобождены, грабителей и след простыл. Вообще-то французской полиции достались лишь приметы исчезнувших гостей. Первоначально рассчитывали, что под маской богатых туристов скрываются лица, давно известные полиции, однако план преступной операции и меры безопасности были разработаны настолько виртуозно, что эти надежды не оправдались.

Итак, скандал получился нешуточный — общая добыча грабителей составила более 450 миллионов франков. Французская полиция почти год топталась на месте, пытаясь нащупать канал, по которому похищенные ценности будут переправлены из Европы в Америку, но все было тщетно, пока в один прекрасный февральский день следующего, 1927 года в Амстердаме не обнаружилась небольшая часть этих сокровищ стоимостью в два миллиона гульденов (5 миллионов франков или 1 миллион долларов). Это были бриллианты из похищенной в Ницце тиары индийской магарани (жены индийского магараджи), но не все, а только половина. Эта находка произошла при крайне подозрительных обстоятельствах, и голландская полиция с жаром принялась за расследование…”

Вкратце дело выглядело так. Как уже говорилось выше, в один прекрасный февральский день 1927 года, то есть через одиннадцать месяцев после “ограбления на Ривьере”, часть сокровищ обнаружилась в Амстердаме при очень странных обстоятельствах. На адрес некоего Алекса Ягера, начинающего юриста-практиканта, снявшего комнату в одном амстердамском пансионате, пришла посылка, в которой он к немалому своему удивлению обнаружил великолепные бриллианты, да не несколько штук, а целую сотню. После некоторых раздумий Ягер отнес эту удивительную посылку в полицию, где очень быстро определили, что бриллианты эти из числа похищенных в Ницце. Комиссару амстердамской полиции Виллему Плате выпала трудная задача выяснить, каким образом эти бриллианты попали к совершенно постороннему человеку и вообще — какой в этом “явлении” смысл. Он сходу отверг предположение, что посылка была переданы Ягеру по ошибке, хотя эта версия была достаточно сильна — Ягер вселился в пансионат как раз в день получения посылки, а в его комнате до этого проживал один весьма подозрительный тип, а так как конкретного имени адресата на посылке не было указано, то получалось, что в налаженной цепочке по сбыту ворованных ценностей произошел очевидный сбой.

Однако Плате, отвыкший мыслить шаблонными стандартами еще в полицейской школе на заре своей молодости, сразу же заподозрил, что злоумышленники вовсе не ошиблись, а намеренно пожертвовали частью своей добычи, чтобы отвлечь внимание полиции от месторасположения истинного канала награбленного “добра” за океан, и вскоре его подозрения подтвердились самым непосредственным образом — во Франции, благодаря предупреждениям амстердамского комиссара, была перехвачена основная часть искомых драгоценностей, которые весьма хитроумно были “закатаны” в куски дорогого французского мыла, переправлявшегося большой партией в Америку на одном из торговых кораблей через порт Гавра. Вместе с грузом были схвачены и некоторые преступники, которые после соответствующей “обработки” в полиции выложили следователям недостающие детали провалившегося плана по сбыту краденого.

Комиссар Плате оказался абсолютно прав — бриллианты из тиары супруги индийского князя были направлены в Голландию намеренно, и всё было устроено так, чтобы они попали в руки полиции и сбили ее со следа. Однако в планы злоумышленников вовсе не входило то обстоятельство, что голландский “курьер”, которому было поручено организовать “сбой в цепочке”, оказался натуральным хапугой и вздумал присвоить часть доверенных ему для проведения ответственной операции алмазов. Это был некий Марк Донкерс, голландский контрабандист, отсидевший до этого за свою деятельность в шведской тюрьме пять лет и разыскивавшийся французской полицией за другие преступления. Донкерс сговорился со своим сообщником, французом Алексом Сорло, который привез в Амстердам две сотни бриллиантов, и в результате полиция получила лишь половину драгоценностей, а вторую половину было решено разделить поровну между Сорло и Донкерсом. Однако Донкерс, отправив пакет по назначению, надул француза, и скрылся вместе со своей добычей, рассчитанной на двоих, рассудив, что главарям шайки, если те его найдут, можно будет рассказать историю о том, что это именно Ягер присвоил себе половину бриллиантов, а Сорло разумно предпочтет молчать, надеясь в будущем добраться до Донкерса, чего голландец, впрочем, совсем не опасался.

Но мошенник здорово обмишурился в своихи радужных надеждах — через неделю его труп нашли на пустыре за городом, а еще через день полиция арестовала Алекса Сорло, пытавшегося удрать из Голландии, и при нем был обнаружен пистолет, из которого, по данным проведенной экспертизы, и был убит Донкерс. Комиссар Плате, благодаря полученной от французов ответной информации, уже знал об умыкнутых Донкерсом бриллиантах, но, судя по всему, Сорло они не достались, и не потому, что об этом твердил сам Сорло, а потому, что на это весьма красноречиво указывали некоторые обстоятельства. Во-первых, Донкерс был убит в перестрелке с французом на улице, а не был подвержен пыткам в каком-то укромном месте, значит след похищенных дважды драгоценностей обрывался с его смертью. Куда их Донкерс успел спрятать? Плате бросил значительные силы своего управления на их поиски, затем к делу подключилась и международная полиция, но все было тщетно. Миллион гульденов как сквозь землю провалился.

Глава 7. Тайна пропавших алмазов

…Почти десять лет посвятил комиссар Плате поискам исчезнувших бриллиантов, но так ничего не добился. Кроме него тайник Донкерса с таким же успехом искали и многие другие — в основном это были ускользнувшие от карающего меча французской Фемиды главари шайки, организовавшие в 1926 году “ограбление на Ривьере”, а также некоторые лица, причастные некогда к расследованию. Одним из таких был бывший сотрудник парижского отделения американского “Агентства Пинкертона” Шарль Карон, который сделал поиски пропавших алмазов целью своей жизни и специально для этого поселился в Голландии. За несколько лет он потратил уйму денег, но все его усилия пошли прахом — в 1939 году Карон был убит выстрелом из ружья в темном переулке, и полиция заключила, что француз пал жертвой своих конкурентов, но узнать, были найдены ценности, или нет, так никому не удалось.

…На этом рассказ Ван дер Хорна, посвященный “ограблению на Ривьере”, заканчивается, но имя Шарля Карона самым волшебным образом всплывает в другом источнике, который сам по себе также не имеет к “Английской игре” никакого отношения, но в котором появляется лицо, связывающее комиссара амстердамской полиции Плате и германского майора Гискеса в один узел. Интересующий нас источник — книга бельгийского писателя Шарля Ладу “Криминальный мир Европы”, в котором рассказывается о деятельности некоторых преступных организаций Франции, Бельгии и Голландии в межвоенный период. В числе прочих Ладу упоминает и француза Шарля Карона, который в 1937 году якобы по заданию голландской криминальной полиции внедрился в некую преступную группировку, занимающуюся контрабандой алмазов.

“…Целых пятнадцать месяцев отважный лазутчик провел в осином гнезде, выявляя секреты преступной шайки, — живописует Ладу, воссоздавая события тех дней по одному ему ведомым источникам. — Бандиты знали, что Карон — бывший полицейский, но не думали, что он полицейский шпион. Карон так искусно вел свою игру, что к началу 1939 года в руках голландской полиции оказались сведения о главном канале тайной переброски алмазов из Европы в Северную Америку. Пересыльный пункт находился в Амстердаме, и 25 февраля 1939 года полиция по наводке Карона накрыла крупную контрабанду, приготовленную к отправке через амстердамский порт, а также произвела многочисленные аресты главарей этой мафии. Шарль Карон получил благодарность от самой королевы Вильгельмины и правительственный орден, однако вскоре был найден убитым у себя дома выстрелом в лицо, и многие полагали, что это была не иначе как месть со стороны оставшихся на свободе преступников. На ноги была поднята вся голландская полиция, и в результате был арестован некий Антон Ваалс, амстердамский грабитель, который признался в том, что это он убил Карона, но не из мести, а во время попытки получить от француза сведения о бриллиантах на очень большую сумму, которые где-то были спрятаны еще в 20-х годах одним из контрабандистов, застреленным полицейскими во время крупной облавы.

Ваалс рассказал следствию, как он узнал о том, что Карону удалось добыть документ, в котором была зашифрована часть сведений об этом тайнике; судьба другой части осталась неизвестна. Однако преступник утверждал, что Карон не захотел делиться информацией, и его пришлось убить. Комиссар амстердамской полиции Ван Астхеде, впрочем, не поверил Ваалсу, некоторые обстоятельства дела показывали, что тому все же удалось вырвать ценный документ у Карона, но доказать этого полицейский не смог. Сначала Ваалса приговорили к смертной казни, затем заменили ее пожизненным заключением. В 1940 году преступник был освобожден немцами и поступил к ним на службу в качестве осведомителя. Окончил свои земные дни этот негодяй осенью 1941 года — его застрелили голландские патриоты, за которыми он следил…”

…Антон Ваалс — вот имя человека, который нас интересует. О его деятельности на службе у немцев рассказывают другие источники, в частности это французский журналист Жак Рейман, упомянувший Ваалса в своей документализированной повести под названием “Без срока давности”.

“…Антон Ваалс получил свободу благодаря шефу гаагского гестапо Вольфу Байеру, который углядел в рецидивисте верного слугу, готового за деньги продать не только свою страну, но и мать родную. За год, что Ваалс проработал в гестапо, он выдал своему хозяину около сотни человек. Весьма ловко выдавая себя за агента, прибывшего из Лондона, он втирался в доверие и тут же предавал этих отважных, но неопытных людей, вчерашних студентов, булочников, клерков, школьников, которые умирали, не сказав ни слова, ничего не поняв и не узнав, кто их выдал и почему. В среднем группа Сопротивления приносила ему 3000 флоринов в месяц, не считая обычного жалованья. Но умер этот провокатор не от рук патриотов — в августе 1941 года гестапо передало Ваалса в распоряжение главы голландского отделения военной разведки Германа Гискеса, который намеревался использовать негодяя в своих целях, и тот скончался в резиденции абвера якобы от паралича сердца, наступившего в результате сильного переутомления. Эта смерть была очень подозрительна, но после войны всплыли некоторые сведения, согласно которым Ваалс работал на английскую разведку. Все стало на свои места — немцы рассчитались с Ваалсом за предательство, но не афишировали этого по вполне понятным причинам”.

Однако в истинных причинах смерти Антона Ваалса Рейман, по всей видимости, ошибается, потому что существует еще один источник, который этой ошибки прямо хоть и не подтверждает, но показывает, насколько в этом деле не все так просто. Оказывается, у Марка Донкерса был сын, которому на момент смерти своего папаши было 8 лет, и который проживал с матерью в Утрехте. Официальные документы по делу убийства Донкерса свидетельствуют, что за день до своей смерти мошенник успел побывать в Утрехте, и комиссар Плате выяснил, что тот общался со своей бывшей женой, которая никаких теплых чувств к Донкерсу не питала и быстро выставила его вон, правда, это явствовало только из ее собственных слов. Можно было подумать, что нить к тайне клада находится в ее руках, но семья Донкерса после его смерти не разбогатела — это установлено точно. В 1935 году Аннет Донкерс умерла, а ее сын воспитывался отчимом Яном Вроманом, чью фамилию юноша взял по достижении совершеннолетия. По иным сведениям, взятым из дела по убийству Шарля Карона в 1939 году, Петер Вроман, который к тому времени был уже студентом Утрехтского университета, настойчиво искал встречи с Кароном после разгрома банды контрабандистов, но преждевременная смерть последнего положила этим попыткам конец. Ван Астхеде, который вел это дело, допросил Вромана по поводу его странного интереса к убитому, но честного ответа не добился — Вроман ни словом ни обмолвился о том, что имеет хоть какое-то представление об умыкнутых его папашей в 1927 году бриллиантах. На том дело вроде бы и закончилось. Однако на самом деле оно только получило мощное продолжение.

Вот теперь и наступил момент открыть главную карту в той колоде, которая получила название “Английская игра”. Петер Вроман, оказывается, был участником самой последней диверсионной группы, заброшенной англичанами в Голландию в октябре 1943 года. Когда диверсантов сразу же после приземления схватили эсэсовцы, всех их тотчас отправили в гестапо — всех, кроме Вромана. Буквально через тридцать минут Вроман был представлен майору Гискесу, и о чем они говорили тогда — об этом доподлинно, вероятно, не узнает уже никто и никогда. Однако в этом деле весьма примечательны два факта — сразу же после этой встречи Гискес свернул свою деятельность “по вызову британских агентов на континент”, доложив по этому поводу начальству, что англичане наконец-то догадались, что к чему, второе — Петер Вроман спокойно дождался конца войны в лагере для пленных английских летчиков (!) и умер в своем Утрехте очень богатым человеком тридцать пять лет спустя после крушения третьего рейха. Ежели сюда добавить уже известные нам факты, то получится весьма занятная картина, которую комментировать было бы попросту излишне.

Однако прояснить кое-что все же стоит. Некоторые скептики не примут на веру вышеприведенные факты, взятые по большей части из весьма сомнительных источников, но тогда они вынуждены будут объяснить, каким образом все эти факты сложились в такую удивительно ясную картину. Можно сколько угодно спорить о достоверности того или иного источника, но было бы глупо игнорировать все их вместе взятые, если, конечно, не заподозрить авторов большинства из них в сотрудничестве по фальсификации материалов. Коллективная фальсификация исторических материалов — вещь довольно распространенная, но к нашему случаю она никакого отношения не имеет, и отчасти потому, что все эти источники возникали в разные времена и даже разные, так сказать, эпохи. Голландец Ван дер Хорн, например, умер еще до начала второй мировой войны, и если предположить, что бельгиец Ладу, которого при жизни Ван дер Хорна еще в проекте не было, решил продолжить историю пропавших бриллиантов на свой лад, то тогда следует согласиться с тем, что его “фантазии” каким-то образом подтверждаются официальными источниками, которые могут оспариваться на гораздо более серьезном уровне. В итоге может получиться, что вся “Английская игра” — сплошная историческая мистификация. Даже сам Аллен Даллес, признанный ас военного шпионажа и руководитель политической разведки США в Европе во время второй мировой войны, в своих мемуарах так и не смог (вернее — не захотел) дать однозначной оценки происходивших в 1942-43 годах в Голландии событий. Более того, приводимые им данные в корне отличаются от данных, обнародованных голландцами и даже самими немцами. Учитывая еще тот факт, что англичане полностью поддержали немецкую версию, остается только удивляться неуклюжести версии Даллеса в отношении голландской “Английской игры”,[230] тогда как описывая работу английской разведки во Франции, например, он признает, что “английскую разведку было трудно долго дурачить ложными сообщениями”, и это “долго” измеряется вовсе не годами или месяцами, а неделями и даже сутками. Да, это наверняка была именно Игра, но заявляя, что это была именно ЕГО Игра, Герман Гискес заочно уличает Даллеса не просто в неточности, а именно во лжи, и это значит только одно — голландцы, обвиняя англичан после войны в нечестной игре, были правы только наполовину: склонность англичан к нечестным играм общеизвестна, однако в данном случае англичане перехитрили сами себя, на что и рассчитывал майор Гискес, закидывая им жирную приманку в виде приглашения к этой игре. Иначе это можно выразить так: намереваясь заглотнуть крупную добычу, английская разведка поскользнулась на лягушачьем дерьме, а когда поняла, что стала жертвой обыкновенного прощелыги, постаралась замазать свой конфуз вселенским непониманием сущности обвинений.

Как бы там ни было, а мы должны принимать все как есть: в непрофессионализме английскую разведку обвинить также трудно, как трудно преувеличить успехи абвера (глава которой (Канарис) сам был английским агентом) в борьбе с этой разведкой. Очень многие германские разведчики и контрразведчики периода второй мировой войны очень быстро лишались иллюзий относительно исхода войны, особенно после нападения вермахта на СССР, и потому ничего удивительного в том утверждении, что все они на протяжении ряда лет попросту готовили себе “пути отхода”, мы не встретим. Главе голландской секции абвера Герману Гискесу в Южную Америку в 45-м удирать не пришлось, потому что он отлично подготовился к приходу одураченных им в 42-м англичан, причем подготовился настолько отлично, что одураченные даже не посмели ему это припомнить. Более того — благодаря именно этим “одураченным” он смог легализовать своё нажитое во время войны состояние, и это наводит на мысль, что это дело еще более запутано, нежели можно себе представить даже после досконального изучения всего вышеизложенного. Однако недостаток каких-либо новых источников не позволяет подойти к этому делу на новом уровне и выйти за рамки проведенного расследования. Когда-нибудь эта тема наверняка будет продолжена, а на данном этапе эту страницу в истории всемирного шпионажа законно следует считать перевернутой.

Часть 8. "Большие дела" маленьких сержантов

Эта история — о предательстве обыкновенного сержанта американских вооруженных сил, который на протяжении ряда лет передавал советской разведке весьма необыкновенные секретные документы, являвшиеся собственностью АНБ, одного из самых значительных разведывательных подразделений США, и тем самым нанес своей стране непоправимый ущерб, последствия которого ощущаются даже до сих пор, целую треть века спустя. Делал он это, конечно, не за какую-то там мифическую идею, а за деньги, которые в десять раз превышали его официальную зарплату, и за четыре года такого “активного предательства” умудрился не “засыпаться” и даже избежать малейших подозрений. Пример “предательства сержанта Дэнлапа” вошел во многие “карманные справочники для начинающих шпионов”, издававшиеся во все времена во всех странах массовыми тиражами, но никто из разведчиков-мемуаристов и словом не обмолвился о том, что был знаком с Дэнлапом лично, или хотя бы знал тех, кто видел этого аса шпионажа собственными глазами. Из этого не проистекает, однако, вывод, что сержанта Дэнлапа никогда не существовало, но корни этой истории, несмотря на всю ее популярность даже среди маститых историков, до сих пор окутаны липкой паутиной тайны, потому что материалы следствия, якобы проведенного американскими спецслужбами, якобы не рассекречены до сих пор.

Развивая тему, к месту заметить, что эта самая “паутина тайны” непременно окутывает любую шпионскую историю, скармливаемую всеядной публике желающими произвести сенсацию авторами многочисленных “мемуаров” и “исследований”, но не всегда эта паутина — плод патологической засекречиваемости деятельности спецслужб, от которых, как считается, по большей части все эти истории и исходят. Как сказал некогда один из самых авторитетных деятелей, а затем и певцов американской разведки, знаменитый Аллен Даллес — “тайна — это вовсе не то, что скрывают заинтересованные в сокрытии силы, а то, что понапридумывают по этому поводу всякие журналисты”. Естественно полагать, что “тайной” “дело сержанта Дэнлапа” сделали исключительно журналисты из так называемой “бульварной”, или “желтой” прессы, которые в вопросах разведки порой разбираются не лучше домашней хозяйки. Для того, чтобы понять это, достаточно самым беглым образом ознакомиться с одной из версий, уже более тридцати лет циркулирующей в популярной шпионской литературе. Вот эта версия.

Глава 1. Предательство сержанта Дэнлапа

Джек Ивен Дэнлап родился в Кентукки в семье банковского служащего в 1925 году. В разведку эта личность попала в Корее в1952-м, и на этом поприще удостоилась целых трех медалей за храбрость, но после войны карьера Дэнлапа заметного развития не получила, хотя он и удостоился высокой чести попасть на службу в Форт-Мид в Вашингтоне, где располагалась штаб-квартира Агентства Национальной безопасности — структуры министерства обороны США, производившей сбор, обработку и анализ разведывательной информации, получаемой из так называемых радиоэлектронных источников.[231]

…Из книги американского разведчика-мемуариста Френсиса Бэллофа “В интересах нации” (1973): “Форт-Мид — одно из самых впечатляющих зданий во всей Америке, по мемориальности уступающее только лишь Пентагону и штаб квартире ФБР в Вашингтоне. Длина главного коридора Форт-Мида более чем в три раза превышает длину самого большого в мире футбольного поля, а его стены буквально напичканы электрическими кабелями и проводами. В подвалах стоят самые мощные в мире компьютеры, самые чувствительные в мире радиостанции принимают информацию со всего земного шара. Здание окружают три ряда колючей проволоки, круглосуточно находящейся под электрическим напряжением, а территорию, прилегающую к Форт-Миду, патрулируют десятки вооруженных солдат морской пехоты со специально натренированными собаками. Внутри этой железобетонной крепости, построенной в форме латинской буквы “U” работа не прекращается ни на секунду. Сотни и тысячи людей денно и нощно обрабатывают поступающую со всех уголков мира информацию, расшифровывают закодированные сообщения, анализируют полученные сведения… Это здание стало штаб-квартирой АНБ, одного из самых главных разведывательных ведомств США”.

…Дэнлап, согласно официальной версии, к моменту описываемых событий был сержантом, в АНБ, невзирая на медали за храбрость, полученные им в Корее, работал простым курьером, и работа его заключалась в том, чтобы разносить документацию из одного отдела в другой. Существует версия, что до этого он был личным шофером самого начальника АНБ, но она не подтверждается никакими документами. Получал Дэнлап за свою работу всего 400 долларов в месяц, но этого жалованья ему не хватало, и потому по ночам он подрабатывал на автозаправочной станции, что приносило ему дополнительно еще примерно 200 долларов.[232] В 1954 году Дэнлап женился и обосновался с семьей в одном из пригородов Вашингтона. В 1955 году у него родилась дочь Эдит, а спустя полтора года — сын Роберт. Легенда гласит, что Дэнлап был обычным “средним” американцем, скромным и тихим семьянином, и потому такая незавидная судьба его до определенного момента вполне устраивала. Но в один прекрасный июльский день 1960 года у Дэнлапа вдруг появился шанс все изменить, причем в лучшую сторону, и он этим шансом не преминул воспользоваться.

В тот день, о котором идет речь, к Дэнлапу домой явился агент советской разведки — история умалчивает имя этого агента — и предложил 1000 долларов аванса за копии секретных документов, с которыми имел дело курьер, так сказать, на выбор. Дэнлап недолго думал, потому что, во-первых, вынести какие-либо документы из своего ведомства ему ничего не стоило (как он уже заметил, режим секретности в самом главном американском шпионском заведении соблюдался на удивление слабо) а во-вторых, он был как раз из тех патриотов своей родины, которые дёшево ее не продают. Речь шла о таких деньгах, какие Дэнлап мог видеть только в кино про миллионеров, и потому на следующий же день после встречи с советским шпионом сержант скопировал кипу текущих бумаг и беспрепятственно вынес ее из Форт-Мида, спрятав за пазухой. В нескольких кварталах на автомобильной стоянке состоялась передача этой кипы, и тут же в машине Дэнлап получил обещанные деньги, а также инструкции насчет места и времени следующего контакта.

…Следующий контакт состоялся ровно через неделю, и Дэнлап узнал, что полученные материалы советскую разведку удовлетворили полностью, и в качестве премиальных ему тут же были выплачены 2 тысячи долларов. Дэнлап передал агенту очередной пакет, и стал обладателем еще трех тысяч долларов. Однако агент предупредил сержанта о том, что в целях скрытности передача документов будет производиться не чаще одного раза в три недели. Дэнлапа это не очень устраивало — теперь ему предстояло озаботиться устройством надежного тайника, потому что выносимые им почти каждый день из Форт-Мида килограммы секретной информации занимали очень много места. Но в конце концов он согласился с доводами профессионала, и плодотворное многолетнее сотрудничество “среднего” “тихого” американца с советской разведкой началось.

Впоследствии следователями контрразведки было установлено, что только за первый год работы на врагов Америки Дэнлап “заработал” более 90 тысяч долларов — сумма по тем временам не просто значительная, а поистине потрясающая. Это в два с лишним раза превышало годовой оклад самого директора АНБ, и та потрясающая легкость, с какой простому курьеру шли эти деньги в руки, изменило вполне довольного ранее своей жизнью “среднего американца” и “примерного семьянина” Дэнлапа совершенно невероятным образом. Дэнлап принялся буквально сорить деньгами, завел себе целый гарем любовниц, купил дорогую машину и даже стал приезжать в ней на работу. Когда кто-нибудь спрашивал у Дэнлапа, откуда у него вдруг появились такие деньги, на свет всплывал стандартный ответ: “Видите ли, я просто получил большое наследство”. В других случаях хитрец придумывал историю о том, что где-то на Западе у него имеется участок земли, на котором нашли то ли нефть, то ли какие другие ценные полезные ископаемые. Наиболее впечатляюще на излишне любопытных действовал рассказ о том, что в Дэнлапа влюбилась тайно путешествующая по миру дочка брунейского султана. Руководство АНБ даже не замечало неожиданных перемен в жизни скромного прежде курьера, службу безопасности также не интересовал источник “побочных” доходов Дэнлапа, а друзья, которые удивлялись, зачем разбогатевшему сержанту, у которого на живописном берегу Потомака в один прекрасный момент появился свой собственный причал, у которого были пришвартованы великолепная парусно-моторная яхта и суперсовременный глиссер с воздушным винтом, вообще нужно каждый день ездить на службу, получали такое и вовсе убийственное объяснение: “Моя служба — это только прикрытие. На самом деле я шишка, выполняющая особо секретное задание АНБ, и скоро стану генералом”.

…Так продолжалось целых четыре года (1460 дней!), и стоит только удивляться тому, как Дэнлап за это время не “погорел”. Дело в том, что все эти годы он не предпринимал абсолютно никаких мер безопасности, выносил документы сначала под рубашкой, а потом прямо в портфеле, хранил их дома в шкафу на шляпной полке, и однажды даже на встречу со своим связником привел очередную любовницу. В 1964 году “оклад” Дэнлапа повысился до 10 тысяч за каждую “передачу”, но Дэнлап транжирил все эти деньги направо и налево. Жена сержанта впоследствии показала, что у нее и в мыслях не было, что ее муж ворует секреты своей родины и продает их ее врагам, так как она до самого конца верила в то, что он и на самом деле стал генералом, только “чересчур засекреченным”. Со временем семья Дэнлапа переехала в просторный новый дом подальше от вони и копоти большого города, дети сержанта учились в самых лучших учебных заведениях, и вскоре его “автопарк” пополнился двумя “кадиллаками” самых последних моделей. К тому же Дэнлап тратил огромные суммы на игру на тотализаторе, а вот это увлечение уж никак не могло пройти мимо внимания секретных служб. Но, как ни странно, Дэнлапа никто ни в чем подозревать по-прежнему не собирался.

В 1964 году сержанта ждало весьма серьезное испытание. В мае этого года его контракт с армией закончился, и его вполне вероятно могли перевести работать в другое место. Дэнлап испугался того, что это “другое место” не окажется столь доходным, поспешно уволился из армии и подал заявление на поступление на службу в АНБ уже в качестве гражданского чиновника. В штат АНБ в те времена принимали как военных лиц, так и гражданских, однако гражданские, поступая в эту организацию на работу, должны были пройти серию всяких проверок, в том числе и обязательное тестирование на детекторе лжи. Для Дэнлапа это было очень неприятным сюрпризом, но выбирать ему не приходилось — столь роскошная жизнь так затянула бывшего “тихого американца”, что он решил выдержать тест на проверку любой ценой.

…В августе 1964 года Дэнлап предстал перед комиссией по найму и подвергся так испугавшей его проверке. Держался он при этом достаточно хладнокровно, но это ему не совсем помогло. Тест выявил случаи “мелкого воровства” и “недостойного поведения” (то есть аморального образа жизни). Результаты теста не выявили, правда, ни масштабов предательства Дэнлапа, ни даже самого факта предательства, и произошло странное — АНБ все же приняло его на работу и сохранило за ним его должность. Целых два месяца после этого бывший сержант продолжал выносить из Форт-Мида секретную информацию и продавал ее советской разведке, пока американская контрразведка не проявила наконец-то запоздалую бдительность и не выявила, что скромный курьер живет явно не по средствам.

Ноябрь 1964 года принес Дэнлапу первые неприятности, на этот раз более серьезные — его вдруг лишили доступа к секретной информации. Дэнлап запаниковал — он решил, что его раскусили по-настоящему, и теперь его ждет либо электрическом стул, либо пожизненное заключение. Связь с советским агентом была тотчас прервана, и хотя на работе Дэнлапу пока не задавали никаких подозрительных вопросов, он всерьез стал подумывать о самоубийстве. Как-то на одном пикнике в шумной компании приятелей он на первый взгляд ни с того ни с сего стал намекать, что служба суперсекретного агента нанесла огромный урон его психике, и он собирается покончить с жизнью все счеты. Никто ему тогда не поверил, но ближайшей ночью Дэнлап попытался отравиться — он принял критическую дозу снотворного вкупе с алкоголем, и его только чудом спасли от смерти почуявшие неладное собутыльники.

Однако Дэнлап, твердя о самоубийстве, оказывается, вовсе не шутил. Не прошло и недели, как он попытался застрелиться, но случайно оказавшийся рядом приятель успел вырвать у самоубийцы пистолет. Тогда Дэнлап, выждав несколько дней, заперся в своем гараже, сел в одну из своих машин, вызывавших восхищение и зависть всех его друзей и знакомых, и, предварительно соединив салон автомобиля с выхлопной трубой длинным резиновым шлангом, наглухо закрыл все окна и включил двигатель. Утром 1 декабря 1964 года Дэнлапа нашли задохнувшимся от выхлопных газов и его смерть никакого сомнения не вызывала. Вот тут-то наконец американская контрразведка словно очнулась от долгой спячки и принялась действовать по-настоящему активно.

…Чуть больше месяца понадобилось агентам АНБ, чтобы собрать доказательства предательства Дэнлапа и факт передачи им секретной информации Советскому Союзу. Много это, или мало применительно к данному случаю — непонятно, однако в официальной версии особо подчеркивается, что никто из американцев, включая сюда и самих контрразведчиков, так и не смог выяснить, какую именно секретную информацию Дэнлап успел “сплавить” Советам, и насколько это повредило самой Америке. “Чтобы ликвидировать последствия этой утечки, — заметил на одной из пресс-конференций руководитель АНБ адмирал Кроуфорд впоследствии, — мы должны действовать, исходя из предположения о том, что в Москву попали ВСЕ бумаги, до которых могли дотянуться руки Дэнлапа хотя бы теоретически”. В данном случае (как, впрочем, и во многих других подобных историях), американцы предстают перед всем миром самыми настоящими простофилями, которые не только не смогли предотвратить утечку важной информации, не только не смогли определить ущерб, нанесенный каким-то никчемным сержантишкой (которого и наказать-то даже по-человечески не успели), но и раструбили о своей потрясающей импотентности на весь белый свет.

Наиболее “продвинутые” наблюдатели утверждают, что всю эту историю от начала и до самого конца выдумало ЦРУ, чтобы заманить в Америку побольше советских шпионов, соблазнив их легким “клёвом” в этой стране, а затем одним махом их всех прихлопнуть и устроить грандиозную провокацию, чтобы получить повод для новой “охоты на ведьм” по сценарию 50-х годов. Версия эта заслуживает особого внимания, однако в нашем повествовании для нее места почти не отведено, потому что нас версии и основанные на этих версиях измышления волнуют сейчас меньше всего. Рассказ о фантастически удачливом предателе родины Дэнлапе и о дураках в американской контрразведке приведен тут в качестве яркого (если не ярчайшего) примера того, какие методы могут использовать спецслужбы для того, чтобы замаскировать истинные цели и результаты своей деятельности, но скорее всего — настоящие промахи и конфузы, сопровождающие ее. Теперь со всем эти делом следует разобраться более детально, и в итоге мы имеем возможность узнать, какие именно секреты США способен был продавать сержант Джек Дэнлап, и почему американская разведка сочла нужным признать, что она считала мух на потолке, в то время как полуграмотный курьер таскал через проходную самого главного шпионского ведомства Америки целые чемоданы самых сокровенных американских секретов.

Глава 2. Агентство Национальной Безопасности

…Как можно заметить без какого-либо насилия над собственным интеллектом, вся официальная версия “предательства сержанта Дэнлапа” не выдерживает не то что критики, но даже слабенького сомнения в правомерности этой критики по любому из рассмотренных выше пунктов. Более-менее подробных документов по этому поводу за прошедшие 35 лет любознательной публике никто так и не предоставил, и тем не менее эта любопытная история, как уже упоминалось, кочует из одного труда по истории международного шпионажа в другой, и хотя во всех случаях в деталях имеются некоторые расхождения, главное ясно и так — “средний американец” Джек Дэнлап, имевший довольно мизерный воинский чин, в течение ряда лет передавал вражеской разведке (то есть Москве) поистине бесценные, как утверждается, материалы “о внутренней жизни американской разведки”.

Спору нет, все случается в этом мире. Порой и от простого сержанта может зависеть судьба иной империи. Но трудно поверить в то, что одураченная этим сержантом какая-либо разведка будет позорить себя, допуская циркуляцию даже слухов о том, что она не умеет хранить свои тайны, а следовательно разбазаривает впустую деньги налогоплательщиков. Потому, пытаясь добраться до истоков этой истории, следует вполне резонно предположить, что на самом деле все было вовсе не так, возможно что изначально там и не пахло никаким шпионажем в пользу какой-либо другой державы, а всякие шпионские страсти потребовались только для того, чтобы скрыть гораздо страшный для разведки конфуз (иного слова не подберешь), чем какая-то там утечка информации к врагам родины, пусть даже и беспрецедентная. Такое в истории спецслужб происходило неоднократно, но сильно не афишировалось.

Начнем с того, что именно собой представляет американское АНБ. Агентство Национальной безопасности, как уже говорилось, является подразделением в составе министерства обороны США, проводящим сбор, обработку и анализ разведывательной информации, поступающей исключительно из радиоэлектронных источников. АНБ по количеству производимого оборудования для расшифровки всяческих кодов и перехватов каналов связи занимает на мировом рынке ведущее положение, и при этом оно вообще не занимается проведением тайных операций, подобно ЦРУ или другим разведывательным органам, за исключением дезинформации или внедрения собственных систем связи на коммуникациях проивника. Согласно международному праву, почти вся работа АНБ является незаконной, но это не мешает получать этой структуре из государственных источников финансирование в размере более миллиарда долларов ежегодно. В 1965 году в АНБ работало около десяти тысяч человек, не считая иностранных агентов, и можно только представить себе, какую гору информации обрабатывало это ведомство и насколько важные секреты любых государств могли становиться достоянием американской разведки. Естественно, что взаимный интерес к АНБ иностранных разведок, и в первую очередь разведки СССР, был также огромен. И трудно предположить, что в АНБ не работал десяток-другой (а то и сотня) советских шпионов разного калибра, которые исправно информировали Москву о “внутренней жизни американской разведки” и не прибегая к услугам всяких “Дэнлапов-предателей”. Наличие советской и чьей-либо другой шпионской сети, состоящей из высокопоставленных специалистов-информаторов в любом американском подразделении в любые времена не являлось чем-то из ряда вон выходящим. Другое дело, что это по возможности сил скрывалось от общественности, за исключением тех случаев, когда скрыть было просто невозможно. Но “предательство сержанта Дэнлапа” в том виде, в каком оно поступило на прилавки газетных киосков и книжных магазинов, было все-таки по-настоящему чем-то из ряда вон выходящим…

Справедлива поговорка: “что известно двоим, то известно и свинье”. Никакая разведывательная структура не может состоять из одного главы, так что изначально можно взять за правило, что чем больше людей работает в этой разведывательной структуре, тем меньше возможностей соблюсти должный режим секретности в данном заведении. Вражеские разведки используют любые, даже самые неординарные способы выявления секретов противника, в том числе и элементарный подкуп всяких пешек, подобных Дэнлапу, но в случае с Дэнлапом советскому резиденту несказанно повезло — каким-то чудом простой курьер получил доступ к таким секретам крупнейшего разведывательно-аналитического органа США, которые, судя по восторженным отзывам “желтой прессы” (всегда знающей всё лучше всех), явились “бесценными материалами” для Советов (а следовательно эти материалы почему-то не смогли украсть более высокопоставленные агенты Советов в АНБ, которые несомненно там имелись). Советскому разведчику, “вербанувшему” Дэнлапа, повезло дважды — не любой курьер, подобный Дэнлапу, согласился бы продать родину, но, скорее всего, перспективы вербовки Дэнлапа изучались советской разведкой долго и тщательно, и потому вербовщик, снабженный подробными инструкциями относительно “тихого американца”, действовал наверняка. Но оба эти пункта меркнут перед следующим соображением — вдобавок ко всем своим достоинствам (то есть доступ к секретным материалам нужного качества и желание их продать “на сторону”) Дэнлап имел еще прекрасную возможность выносить эти секреты за проходную Форт-Мида, причем “целыми кипами”!

Существует еще четвертый пункт, свидетельствующий о значительности Дэнлапа как суперагента — за почти пять лет своей вредительской деятельности этот “крот” умудрился не привлечь к собственной персоне никакого внимания контрразведки, хотя фактически сделал все для того, чтобы это внимание привлечь. Однако добился он совершенно противоположного эффекта — после весьма странной кончины собственного курьера АНБ попыталось расследовать это дело, но не собрало абсолютно никаких доказательств предательства Дэнлапа — об этом красноречиво свидетельствует заявление главы контрразведки (подкрепленное выступлениями адмирала Кроуфорда), что ей так и не удалось выяснить, какую именно информацию Дэнлап успел передать советской стороне. А без орудия преступления, как известно, нет обвинения даже при наличии мотивов. Естественно, впоследствии выяснилось, что Дэнлап не получал никакого наследства и в него не влюблялась дочка брунейского султана, но наличие непомерных расходов у низкооплачиваемого служащего еще не говорит о том, что все эти деньги он получил от советской разведки (и от какой-либо разведки вообще), и потому абсолютно все утверждения именно о предательстве переходят прямиком в разряд досужих домыслов.

Вообще-то вся эта история не стоила бы и выеденного яйца, если бы не оказалось, что у сержанта Дэнлапа имеется более реальный прототип. Этот прототип также был курьером в американской секретной организации, но только это было не АНБ, а ЦРУ, и продавал он секреты своего ведомства не разведке иного государства, а некоторым гражданам собственной страны, которые полученные секреты во вред Америке обращать и не собирались. Историю эту рассказал в 1993 году бывший фэбээровец Карл Лонро журналисту чехословацкого журнала “Синтез М”, и хотя эту историю за чистую монету также принимать вовсе не обязательно, но она вполне может явиться замечательным ключом к объяснению “тайны предательства сержанта Дэнлапа”, которую так долго, но безрезультатно для прояснения истины смакуют всякие певцы “шпионской романтики” во всем мире. Вот эта история.

Глава 3. Триумф Терезы Бинг

…Сержант Джек Бинг был точно таким же “средним американцем”, как и рассмотренный нами Дэнлап, и разница между этими практически одинаковыми “литературными персонажами” прослеживается даже во многочисленных мелочах. Бинг попал в разведку во время второй мировой войны, когда в нее набирали людей тысячами и без всякого, так сказать, разбору. Нашему герою довелось поучаствовать в одной-единственной операции, за которую он получил правительственную награду — наличие этой награды и позволило впоследствии Бингу занять место, благодаря которому ему и удалось сыграть свою роль в событиях, которые будут описаны ниже. В самом начале 1945 года Бинг, неплохо владевший немецким языком, был заброшен с группой десантников во вражеский тыл с заданием предотвратить взрыв моста через реку Сохо в Бельгии, и отряду удалось это сделать только благодаря тому, что Бинг сумел сагитировать молодого немецкого солдата из подрывной команды, которому жутко не хотелось воевать…

После возвращения в тыл Бинг был направлен в штаб армии, где и проработал до самого конца войны переводчиком. Затем он кочевал с одной канцелярской должности на другую, вернулся в Америку, пережил и роспуск УСС,[233] и недолгую деятельность ЦРГ,[234] пока наконец не стал курьером в сан-францисском отделении ЦРУ, где разносил всякие документы по кабинетам своих начальников и в другие родственные ведомства. В 1953 году, когда главой ЦРУ стал один из основателей этой шпионской организации, знаменитый Аллен Даллес, Бинг был в неприметном здании на Кросс-парк-стрит уже почти своим человеком.

Надо сказать, что в те годы работа в ЦРУ была не особо хлебным местом — Бинг за свою скромную работу и получал соответственно, всего 90 долларов в неделю, а приработков на курьерском поприще не было никаких, и даже не предвиделось. По счастью, он женился на девушке, которая вскоре стала весьма известным в Сан-Франциско адвокатом, и зарабатывала прилично для того, чтобы содержать не только своего не хватающего с неба звезд мужа, но и целое поместье в Лунной Долине стоимостью 50 тысяч долларов.

…Шли годы, служба Бинга и его семейная жизнь не претерпевали никаких существенных изменений. Правда, вскоре он стал отцом двоих сыновей, но за это время прибавка к его жалованью составила всего 20 долларов, и тем не менее производством карьеры он озабочен не был, так как ему и так было хорошо. Жена Бинга тогда успешно делала свою карьеру, у нее появилась своя клиентура из числа состоятельных семейств Сан-Франциско, и хотя она в основном занималась гражданскими делами — разводами, наследствами и прочими подобными вещами, — популярность ее росла, как говорится, не по дням, а по часам. То, что ее супруг работал в ЦРУ, придавало ей дополнительный вес в обществе, а то, что он был простым курьером, никого не смущало, потому что согласно устоявшемуся в среде обывателей стереотипу даже курьер, работающий в разведке, стоил десятка генералов и адмиралов, заседающих в Пентагоне. Так бы и тянулась эта идиллия для семейства Бингов и самого Джека Бинга в первую очередь сколь угодно долго, если бы его жена Тереза не взялась за первое в ее карьере уголовное дело.

…Дело касалось банального убийства на почве ревности, но так как убийцей был богатый человек, оно сулило некоторое оживление для прессы и существенное развлечение для калифорнийских обывателей. На первый взгляд это дело было абсолютно проигрышным для защитника убийцы — жены Бинга, следствие собрало исчерпывающие материалы, подтверждавшие стопроцентную виновность владельца автомобильной компании Джеймса Оверри, но в результате суд вынес оправдательный приговор. Несколько самых главных свидетелей обвинения вдруг один за другим начали менять свои показания в пользу Оверри, и дело лопнуло. Настоящего убийцу тоже так и не нашли, но популярность Терезы Бинг выросла многократно. Ее жаждали заполучить в адвокаты все, кто этого еще не сделал, но за следующее уголовное дело она взялась только полтора года спустя.

Зимой 1960 года Тереза Бинг довела до победного конца процесс, в котором в качестве обвиняемого фигурировал магнат, замешанный в убийстве своего конкурента. Дело также казалось на первый взгляд безнадежным — некий Сидней Джонсон, хозяин большого консервного завода в пригороде Сан-Франциско в припадке ярости выстрелил в своего более удачливого в области производства рыбного фарша соперника — Гая Ринга — когда тот неосторожно заявился к нему в офис с чересчур наглыми, на взгляд обвиняемого, требованиями вымогательского характера: незадолго до этого Джонсон взял в банке большую ссуду для расширения производства, но благодаря проискам этого Ринга, владевшего аналогичными предприятиями возле Сан-Франциско, потерпел фиаско — на эту субсидию позарился Ринг, то есть он самым натуральным образом вознамерился присвоить себе плоды почти трехмесячного труда Джонсона. У Джонсона сдали нервы, и в результате он очутился за решеткой, потому что хоть свидетелей рокового выстрела не было, но тяжело раненый Ринг все же смог унести ноги и скончался в одной из сан-францисских больниц, пообщавшись перед этим с полицейскими.

Джонсон, однако, отрицал свою причастность к убийству конкурента, несмотря на то, что ему не верил никто, включая и собственную жену, которую он также пытался убедить в своей невиновности. Слишком многие видели входящего к Джонсону Ринга, слишком многие слышали выстрел, да и сам Ринг постарался перед смертью так очернить несговорчивого конкурента, что Джонсону не оставалось больше ничего иного, как самому застрелиться из того же пистолета. Однако Джонсон этого не сделал, а обратился прямиком к Терезе Бинг, хотя та отвергала всякие приглашения к участию в менее безнадежных уголовных делах полтора года, и та, к удивлению многих, согласилась защитить Джонсона от обвинения.

Три месяца спустя Сидней Джонсон был объявлен непричастным к убийству Гая Ринга, и не помогли никакие маневры его недругов, поспешивших строчить жалобы в высшие инстанции. Недруги же самой Терезы Бинг заявили, что она, используя капиталы хозяина консервной фабрики, подкупила всех кого можно, вплоть до самого судьи, но тщательная проверка, проведенная ФБР, развеяла эти обвинения как дым от костра. Впервые всерьез заговорили о “неземном даре” адвоката, сумевшего дважды доказать недоказуемое, но за следующее уголовное дело жена Бинга взялась только через три года.

1963 год. Америка пережила страшный удар — злодейское убийство неизвестными злоумышленниками своего горячо любимого президента Джона Кеннеди. К концу года страсти по этому поводу стали стихать, и тут жене цэрэушника Бинга подвернулось новое уголовное дело. И опять это было убийство, и опять обвинение имело все основания отправить обвиняемого на электрический стул. Однако эти основания на этот раз были гораздо более вескими, чем в прошлых случаях, потому что убийца был взят с поличным — он застрелил любовника своей жены в присутствии многочисленных свидетелей прямо на званом вечере, устроенном убитым в день рождения своей дочери. Оба действующих лица принадлежали к высшим сферам Сан-Франциско — убийца был популярным ведущим крупной калифорнийской телекомпании, его жертва — хозяином большой процветающей киностудии в Голливуде.

…Ведущий телестудии, некий Карл Винс, явился на торжества, на которых хозяином был киношник Рэй Скарбек, застрелил его, что называется, при массовом стечении народа, в упор, затем, воспользовавшись замешательством от произведенного им действия, успел скрыться. После этого он, как ни в чем не бывало, отправился домой и улегся спать, сообщив жене, что допоздна задержался на работе. Полиция вынула Винса из постели, если так можно выразиться, тепленьким, но этот наглец на допросах вздумал утверждать, что абсолютно непричастен к развернувшимся незадолго до этого событиям в доме Скарбека. Конечно, все улики были против него — в момент убийства Скарбека Винса на работе никто не видел, и даже если почти полсотни свидетелей перепутали Винса с кем-то другим, то на фотографиях, сделанных приглашенным на торжества фотографом, не узнать Винса мог бы только слепой. Когда Тереза Бинг объявила, что берется доказать невиновность Винса, ее тут же посчитали сумасшедшей, причем даже те, кто прежде твердил о ее “неземном даре”.

Но все же нашлись и такие, кто не поддался настроениям привыкшей к шаблону рационального мышления толпы и всерьез верил в гений знаменитой адвокатши. Газета “Фриско Сан” в те дни писала по этому поводу, что, мол, “рано говорить “гоп, еще не перескочив”, и что по всем признакам Тереза Бинг претендует на лавры бессмертного Гарри Гудини, который всегда выкручивался из всех ситуаций, в которые сам себя загонял, в том числе и самых, на первый взгляд, безвыходных. В любом случае, заявляла “Фриско Сан”, чудеса на свете еще случаются, и можно смело заключать пари на то, что Бинг с триумфом выиграет и этот процесс.

…Первые три недели Тереза Бинг сохраняла загадочное молчание, подготавливаясь к наступлению, но в начале четвертой произошло событие, которое одним махом похоронило все надежды заключивших пари дождаться своего выигрыша. 21 декабря 1963 года Тереза и Джек Бинги были найдены в своем роскошном доме в Лунной Долине с перерезанными горлами. Многочисленная прислуга впоследствии никак не могла ответить на вопрос полиции, а затем и ФБР, каким таким образом убийце (или убийцам) удалось проникнуть в хорошо охраняемый дом, миновав целое стадо натренированных на напрошенных гостей собак. К расследованию этого двойного убийства подключились лучшие сыщики Калифорнии, но тайна остается тайной и по нынешние времена. Дети, хотя и находились в одном доме, но участи родителей избежали, и потому возникал закономерный вопрос: против кого же из Бингов конкретно действовал убийца?

Ответ вроде бы напрашивался сам собой — естественно, мишенью была именно адвокатша, вознамерившаяся спасти от электрического стула убийцу могущественного голливудовца, а ее муж-цэрэушник просто подвернулся под руку. Но когда сыщики попытались копнуть по линии ЦРУ, где работал убитый, то многих из них сразу же постигли неприятности — ЦРУ не терпит какого-либо вмешательства в свои дела “дилетантов”, каковыми оно считает не только частных сыщиков, но и полицейских детективов, включая агентов ФБР.

В такой поистине фантасмагорической стране, как Америка, странностей криминального порядка хватало с избытком в любые времена. И потому не вызывает никакого удивления и тот факт, что дело об убийстве супругов Бинг вскоре затухло как бы само собой, хотя многие журналисты предрекали ему известность не меньшую, нежели делу об убийстве президента Кеннеди, к примеру. Однако, как известно, настоящих убийц Кеннеди не отыскали до сих пор, и даже не выявили конкретных мотивов этого ювелирно произведенного злодейства. А что уж там говорить о каком-то адвокате местного значения, пусть даже и чересчур известного? Короче, вскоре дело об убийстве Бингов сдали в архив, к нему очень редко возвращалась и падкая на сенсацию пресса. И только в самом конце 70-х события 15-летней давности вновь привлекли внимание некоторых наиболее ретивых газетчиков.

Глава 4. Частное расследование

…В 1979 году 27-летний сын сержанта Бинга Джон был весьма состоятельным человеком — он умело распорядился капиталом своей безвременно усопшей мамаши и владел акциями самых прибыльных американских корпораций. Его младший брат Майкл учился в Массачусетском технологическом институте, после чего его ждал пост директора специально приобретенной для этого случая фирмы по производству фото- и видеотехники. Где-то в середине года, а точнее — в июле, с Джоном Бингом связался некий Джозеф Бетлен, представившийся молодому магнату бывшим сотрудником ФБР, и предложил ему купить некоторые конфиденциальные материалы, способные при умелом с ними обращении пролить свет на загадку убийства его родителей. Бинг согласился на предложение Бетлена, хотя прекрасно понимал, что тот может оказаться банальным аферистом, вознамерившимся вытянуть из наивного богатея пару десятков тысяч долларов. Но для того, чтобы выяснить, является Бетлен аферистом, или нет, для начала следовало ознакомиться с предлагаемыми им материалами.

Джон Бинг встретился с Бетленом в своей загородной резиденции, и тот рассказал ему, что на следующий же день после убийства Терезы и Джека Бингов, то есть 22 декабря 1963 года, в одной из гостиниц на окраине Сан-Франциско был найден полицией неопознанный труп мужчины с огнестрельным ранением головы, который, невзирая на увечье, как две капли воды походил на обвинявшегося в убийстве голливудовца Скарбека — Карла Винса. Документов при застреленном не было найдено никаких, как и вообще чего-либо, указывающего на то, откуда этот субъект прибыл в Сан-Франциско. В гостинице он записался под именем Хьюго Баррета из Майями, однако наведенные ФБР справки не дали никакого результата — Хьюго Баррет в Майями не проживал и в картотеке ФБР не числился, из чего было заключено, что имя это было фальшивым.

Однако тот факт, что убитый был полным двойником Винса, наводил на нехорошие подозрения насчет методов работы покойной Терезы Бинг. Было ясно, что лже-Баррет прибыл в Калифорнию если и не из Майями, то все равно издалека, и было ли это совпадением, что он появился в Сан-Франциско как раз накануне разрекламированной защиты Карла Винса, виновность которого ни у кого, кроме Терезы Бинг, не вызывала никакого сомнения? Версию о том, что именно Баррет и являлся настоящим убийцей Скарбека, ФБР всерьез рассматривать не собиралось, так как из штаб-квартиры Федерального Бюро Расследований в Вашингтоне пришло указание самого Эдгара Гувера, чтобы внимание сан-францисских детективов перво-наперво акцентировалось на недобросовестности Терезы Бинг. Да и сам шеф сан-францисского отделения на все сто был уверен, что Баррет был “куплен” адвокатом Винса для того, чтобы вывести своего подзащитного из-под удара правосудия. Каким образом намеревался выкрутиться впоследствии сам Баррет, было неясно, и ФБР принялось за работу.

…В то время Джозеф Бетлен был детективом в Окленде, одном из городов-спутников Сан-Франциско, непосредственно к расследованию он подключен не был, но знал о его ходе через своего шурина, который работал в сан-францисском ФБР курьером. Как-то этот курьер рассказал своему родственнику о том, что ФБР не намерено рассекречивать информацию о двойнике Винса, потому что в этом деле каким-то образом замешано ЦРУ, с которым ФБР отношения портить совершенно не настроено, однако расследование будет проведено со всей тщательностью, как того и требовал шеф из Вашингтона. Шурин Бетлена, даром что простой курьер, был осведомлен о многих секретах своего ведомства, и он имел доступ к такой информации, о которой оклендский детектив мог только мечтать. Через несколько дней курьер показал Бетлену документ, из которого явствовало, что ФБР собрало доказательства того, что Бингов убил именно Баррет, а также выяснилось, что этот самый Баррет был канадским подданным, и тесно сотрудничал с ЦРУ, так как сам работал в канадской разведке. Клубок становился всё запутанней, потому что все главные нити вели в ЦРУ, к которому фэбээровцам окольными путями никакого подступа не было.

Наконец наступил момент, когда следствие опять-таки приказом свыше было прекращено, а все материалы по этому делу сгинули в секретных архивах ФБР. Тем временем процесс над Винсом также приблизился к своему завершению, и, так как защищать этого убийцу никто из именитых адвокатов не решился, то его после недолгих раздумий приговорили к традиционному в таких случаях электрическому стулу. ФБР и пальцем не пошевелило, чтобы предоставить защите сведения о двойнике Винса, которые могли хотя бы теоретически дать надежду приговоренному, отрицавшему свою вину до самого конца. Конечно, шурин Бетлена совершил серьезный служебный проступок, поведав секретные сведения постороннему лицу, хоть и тоже фэбээровцу. Строго говоря, он провинился вдвойне, так как у него самого не было разрешения даже совать свой нос в документы, которые он разносил по кабинетам, и если бы это открылось, то ему грозили бы крупные неприятности, и увольнением тут вполне могло не обойтись — с нарушителем внутриведомственного табу могли расправиться точно также, как и с Джеком Бингом, например. Бетлен напоил шурина виски, и когда тот отключился, снял копию с интересного документа и спрятал ее в укромном местечке (“на черный день”, как он выразился), а наутро внушил родственнику, что для них обоих было бы гораздо лучше, если бы тот положил этот документ туда, откуда взял его, и забыл о его существовании навсегда.

…Много лет Бетлен держал копию документа у себя и даже не помышлял о том, что когда-нибудь ей на самом деле воспользуется. Но в один прекрасный момент “черный день” для него все же настал. В конце 1978 года Бетлена уволили из ФБР “по несоответствию занимаемой должности” (тогда по этому ведомству прокатилась одна из наиболее сильных “чисток”, стоивших места даже некоторым наиболее компетентным специалистам, а что уж говорить об остальных?), и помыкавшись в поисках более-менее приемлемой работы, бывший детектив сообразил, что ничего подходящего ему не светит, если только он не откроет свое собственное дело. Но какое такое дело может открыть отставной полицейский? Естественно, это могло быть только частное сыскное агентство!

Однако для начала индивидуальной трудовой деятельности необходим был как минимум стартовый капитал, которого у Бетлена не то что было, а даже не предвиделось. Вот тут-то “изгнанник” и вспомнил про свой “сундучок”, в котором “пылился” документ, преподнесенный ему некогда безответственным шурином. Быстро разыскав следы “безвинно убиенных” в 1963 году Бингов, Бетлен понял, что судьба преподнесла ему некоторый шанс — Джон и Майкл Бинги были состоятельными людьми, которые, если только их заинтересует тайна гибели их родителей, могут выложить за документы ФБР кругленькую сумму.

Как Бетлен и ожидал, его рассказ вдохновил Джона Бинга на вполне понятное желание ознакомиться с самим документом, и Бетлен предложил возобновить расследование гибели его родителей в свете открывшихся новых фактов, но для этого Бинг должен был помочь основать ему детективное агентство. Бинг согласился, и они ударили по рукам. Бетлен понимал, как он рискует — с ФБР, а тем более с ЦРУ, шутки плохи, но он полагал, что сумеет повести дело так, что никто ни о чем не догадается. На первых порах все шло как нельзя лучше — Бетлен стал хозяином собственной конторы, нанял двоих отставных полицейских и секретаршу, и в результате умело организованной рекламы к нему со всех сторон посыпались заказы на слежку за неверными супругами и прочей хлопотной, но прилично оплачиваемой “мелочью”. Параллельно Бетлен отрабатывал свой долг перед Бингом, осторожно пытаясь докопаться до фэбээровских тайн многолетней давности. К его великому сожалению, брат его жены, работавшиий в ФБР, лет пять как пребывал уже на том свете, иначе дело продвигалось бы значительно быстрее.

…Исходя из информации, содержавшейся в сохраненном документе ФБР, Бетлен установил, что лже-Баррет прибыл в Сан-Франциско не откуда-то “издалека”, а из канадского Ванкувера, но установить его причастность к канадской контрразведке он не смог. Настоящая фамилия Баррета была Капалди, во время второй мировой войны он служил в морской пехоте сержантом разведывательной роты, но после войны уволился из армии и безвылазно просидел в Ванкувере, управляя собственной мастерской по починке радиоприемников и прочего электрического оборудования. Капалди как две капли воды походил на ведущего телестудии Винса, и по мнению ФБР, был приглашен адвокатом преступника в качестве “истинного убийцы” Скарбека. Однако на определенном этапе готового произойти судебного надувательства в дело якобы вмешалось ЦРУ и вынудило Капалди разделаться со своим нанимателем… Используя свои давнишние, хоть и значительно ослабшие, но все же существующие связи в ФБР, Бетлен выяснил, что в 1963 году один из детективов сан-францисского отделения — некий Франц Кикнер — был уверен в том, что истинной целью была не адвокатша, а именно ее муж, невзрачный курьер ЦРУ. Однако этой уверенности не так и не довелось перерости в нечто большее — через некоторое время этот сообразительный детектив погиб в странной автомобильной катастрофе.

Больше связи Бетлена ничего не дали, но он понял, что копать теперь следует именно в направлении ЦРУ. Детектив не собирался, правда, лезть в дела этой могущественной и безнаказанной организации, но считал, что успеет вовремя остановиться, почуяв опасность.

Опасность Бетлен почувствовать не успел. На каком-то этапе, когда детектив предоставил Джону Бингу информацию о том, что смерть его папаши в 63-м была напрямую связана с переменами в руководстве сан-францисского отделения ЦРУ в том же году сразу же после убийства Кеннеди в Далласе, он внезапно умер от паралича сердца, хотя на сердце никогда не жаловался. Джон Бинг сразу же почуял неладное, и не теряя времени, передал абсолютно все собранные материалы прессе, чтобы, как ему казалось, обезопасить себя.

Через несколько дней “Фриско Сан” вышла с аршинным заголовком: “ВРЕМЯ РАСКРЫВАЕТ ТАЙНЫ: УБИЙЦ ИЗ ЦРУ ПОКРЫЛО ФБР!” В большой статье на первой полосе весьма занятно рассказывалось о том, что убийство знаменитой Терезы Бинг и ее мужа за 16 лет до этого было организовано лично начальником сан-францисского отделения ЦРУ Оскаром Маклеодом, и ФБР, весьма оперативно вышедшее на след и убийцы, и заказчика, было вынуждено скрыть все улики по прямому приказу из Вашингтона. Это было смелое заявление даже для демократической Америки, тем более что в итоге никаких конкретных доказательств “Фриско Сан” не представила, за исключением копии документа, который хоть и выглядел чересчур правдоподобно, но все же не настолько правдоподобно, чтобы считаться убийственным доказательством. Однако, вопреки ожиданиям, эта смелая выходка не принесла газете никаких видимых неприятностей. Ни ЦРУ, ни ФБР даже не шелохнулись для того, чтобы защититься, и это было странным более всего — обычно эти всемогущие организации прилагают все усилия, чтобы приструнить болтунов, будь то частный детектив, газета или даже сам президент США. У кое-кого даже сложилось впечатление, что вся эта шумиха инспирирована нарочно, правда, с какой именно целью — это пока оставалось неведомым ни любознательной публике, ни профессиональным исследователям.

…Через несколько дней в лос-анжелесской газете “Калифорниен стайлус” появилось продолжение этой истории, но на сей раз все было гораздо серьезней. Неведомый автор, скрывшийся под псевдонимом “Агент Страдивари”, уведомлял всех окружающих о том, что детектив Бетлен был совсем не тем, за кого его пытается выдать “Фриско Сан”, никаких секретных документов не крал, а выполнял задание ЦРУ по дезинформации общественного мнения. Далее утверждалось, что никакого двойника преступника Карла Винса не существовало в природе, и ФБР тут вообще не при чем. А дело об убийстве 16-летней давности заключалось в том, что муж адвоката Терезы Бинг — Джек Бинг — сам был вором, передававшим многие секретные документы ЦРУ… своей жене, для того, чтобы та имела возможность шантажировать начальника сан-францисского отделения ЦРУ Гарри Якобса, чем и объяснялись ее успехи в оправдании заведомых убийц Оверри, Джонсона и Винса. Когда Якобса сместили со своего поста, Тереза Бинг попыталась применить свои методы к новому директору — Оскару Маклеоду, но нарвалась не на того, с кем можно было бы вести подобные игры. “Агент Страдивари” указывал и имя самого убийцы четы Бингов — это был агент ЦРУ, в 1979 году переведенный в Вашингтон с повышением. И хотя и в этом случае не приводилось никаких конкретных доказательств, последствия для “Калифорниен стайлус” были поистине катастрофическими…

Не успела разойтись первая половина воскресного тиража этой газеты, как главный редактор был арестован… по обвинению в торговле наркотиками. При обыске прямо в его рабочем кабинете под шкафом был обнаружен целый мешок героина, и ФБР не стоило особого труда упрятать несчастного в тюрьму и добиться невозможности освобождения его под залог до суда. Аналогичным образом пострадали еще некоторые сотрудники “Калифорниен стайлус”, причастные к выходу злополучной статьи, а сама газета закрыта.

История, произошедшая с “Калифорниен стайлус”, по тем временам не представляла из себя чего-то из ряда вон выходящего — был самый разгар “холодной войны”, всякие американские спецслужбы были как никогда сильны, пользуясь полнейшей поддержкой государства, и запросто могли расправиться с любым обидчиком. Это сейчас ясно, что ЦРУ тогда просто транжирило отпускаемые на его деятельность миллиарды долларов налогоплательщиков, создавая видимость активной борьбы с коммунистическим влиянием, но в 1979 году репутация американской политической разведки была в Америке довольно высока, и не требовалось даже сколько-нибудь убедительного опровержения, чтобы объявить “Калифорниен стайлус” подрывным антиамериканским изданием, финансируемым советскими коммунистами с целью дискредитации ЦРУ как часового на страже защиты свободы и безопасности американского народа. Поэтому разгром “Калифорниен стайлус” послужил грозным предупреждением другим аналогичным изданиям, что б не спешили пользоваться услугами всяких там “Агентов Страдивари”, которые являются исключительно платными агентами Советов, китайцев, арабских террористов и прочее, и прочее, и прочее…

Кстати, до сих пор неясно, что стало с этим самым “Агентом Страдивари”, и добралось ли до него ЦРУ вообще. Карл Лонро сообщил только, что насколько ему известно, ФБР и на самом деле не было причастно ко всему этому делу в том объеме, как заявляла “Фриско Сан” в 1979 году, но внимательно следило за развитием событий. По секретным данным Федерального Бюро, с которыми разными путями и в разное время смог ознакомиться Лонро, никакого Бетлена и Баррета (пресловутого двойника Карла Винса) не существовало, а убийство Терезы и Джона Бингов было сугубо личным делом ЦРУ — легендарный шеф ФБР Эдгар Гувер хоть и не доверял ЦРУ, считая эту организацию филиалом британской “Интеллидженс Сервис”,[235] спевшейся в свою очередь с КГБ,[236] но к переделу сфер влияния никогда не стремился, предпочитая хоть и вынужденное, но все же реальное сотрудничество со своими главными конкурентами. “Дело об убийстве четы Бингов” было заморожено по личной просьбе Джона Маккоуна, тогдашнего директора ЦРУ, и его реанимации не могли способствовать даже такие “выскочки”, как “Агент Страдивари” и подобные ему.

Однако вместе с тем Лонро поделился с публикой и некоторыми собственными соображениями по этому поводу. Опять-таки бездоказательно, но в своей статье в “Синтез М” он приводит и сведения о том, что курьер Бинг и на самом деле в течение ряда лет имел доступ практически ко всей информации, которой оперировало сан-францисское отделение ЦРУ, и благодаря этому обстоятельству смышленая Тереза Бинг выяснила, что Гарри Якобс… продавал секреты ЦРУ на сторону, и этой “стороной” был не кто иной, как агент КГБ! Ловко используя это открытие, адвокатше удалось “подцепить на крючок” высокопоставленного цэрэушника, и тому не оставалось ничего иного, как помогать ей в ведении некоторых дел по защите несомненных убийц — ее клиентов. Какими именно возможностями для этого владело ЦРУ, уточнять не стоит, но в результате столь тонкой и рискованной, и несомненно беспроигрышной игры Тереза Бинг получила от оправданных Оверри и Джонсона в качестве гонораров 500 тысяч и 1 миллион долларов соответственно. Сколько она намеревалась вытянуть из Винса, доподлинно неизвестно, но на момент ареста этого магната на его счету в банке лежало более 3 миллионов долларов, да и недвижимости у него было примерно на столько же.

В конце своего занимательного рассказа Карл Лонро делает еще более шокирующее заявление. По его утверждению, Бингов “замочило” вовсе не ЦРУ, а КГБ, так как с отстранением Якобса источник информации был перекрыт, а сам Бинг работать на советскую разведку не пожелал. В связи с этим заявлением, правда, возникает немало и других животрепещущих вопросов, но они для нашего рассказа принципиального значения не имеют, и потому историю Лонро можно считать законченной.

Глава 5. Тенденции

… Как мы прекрасно видим, сержант-курьер Дэнлап был не единственным “счастливчиком” из всех тех, кто мог не только знать все, что знает и сам президент США, но и продавать все эти знания чемоданами, на протяжении многих лет нарушая все мыслимые и немыслимые законы конспирации. Сержант Бинг, правда, имел доступ к информации “похуже”, но это все же была также информация не для выноса за ворота суперсекретного учреждения. Исходя из рассказа Лонро, можно вполне определенно заключить, что у Бинга была великолепная “крыша” — это его самый главный начальник, директор ЦРУ в Сан-Франциско, и потому у него перед Дэнлапом было несомненное преимущество. Однако о “деле предательства Дэнлапа” у нас нет совсем никаких версий, кроме официальных, которые, вполне возможно, писались и редактировались в самом АНБ, и потому мы вправе предположить в связи с этим соображением все, что угодно. Конечно же, сочинители официальных версий будут подготавливать мнение публики именно к тому повороту, какой выгоден пострадавшей стороне, а пострадавшей стороной в данном деле, конечно же, является только АНБ. Предателя Дэнлапа, как сообщается, не только не смогли обезвредить, но даже и наказать как следует не удосужились вовремя, хотя имели к этому все возможности. И если такая именитая организация не сумела замять дело и позволила выставить себя в таком невыгодном, мягко говоря, свете, то можно только догадываться о том, насколько более грязные дела проворачивались в этой главной шпионской “конторе” Америки до “раскрытия предательства Дэнлапа”, а возможно проворачиваются и по сей день.

Строго говоря, Америка за все годы “холодной войны” “растеряла” благодаря подобным Дэнлапам такую уйму своих “самых секретных секретов”, что более-менее сообразительный потребитель массовой информации, посвященной этим “утерям”, придет к выводу, что деятельность американских разведок и контрразведок состоит вовсе не в добыче этих секретов и тем более их сохранении, иначе Америка давно бы уже рухнула под натиском своих более информированных врагов. Но советские спецслужбы также имели своих Дэнлапов и Бингов, о чем свидетельствует масса появившихся в последние годы материалов. Правда, некоторые материалы преподносят нам совсем уж невероятную информацию, но выбирая, верить ей, или не верить, нужно в первую очередь подумать о тенденциях. История с сержантом Дэнлапом имеет тенденцию превратиться из шпионской в чисто детективную, то есть имеются все основания исключить из нее участие советской агентуры, которое так никогда доказано не было, а это тоже весьма немаловажно. Конечно, советская разведка никогда не похвалялась публично своими успехами, верить же газетчикам на первый взгляд вовсе не обязательно, но воспринимать “историю сержанта Данлэпа” в том виде, в каком она фигурирует более трети века — весьма глупо.

Вместе с тем следует обратить внимание читателя и на тот общеизвестный факт, что американское АНБ (как и ЦРУ) в свое время было создано при самом деятельном участии британской “Сикрет Интеллидженс Сервис” по образу и подобию собственного подразделения, именующегося “Штаб правительственной связи”. И АНБ, и британский ШПС сотрудничают между собой настолько тесно, что речь тут уже идет не о сотрудничестве как таковом, а о двух частях единой системы. И в то время, как реноме АНБ как шпионской организации сохраняется практически полностью, учитывая сюда и “чисто” шпионские скандалы, его британский аналог еще треть столетия назад с головой ушел во внутриведомственные интриги, ничего общего ни с разведывательной, ни тем более аналитической деятельностью не имеющие. Об этом написано достаточно, и достоянием публики стали многочисленные скандалы, потрясающие британскую разведку с периодичностью в несколько лет и свидетельствующие о том, что львиная доля собираемой Штабом правительственной связи информации используется исключительно в личных целях руководителей многочисленных его подразделений.

“Генеральный директор британской разведки Бакстер Ледбеттер, — писал в своей книге “Тайные операции СИС: мифы и реальность” бывший английский разведчик Роберт Уолкер, — был уволен со своего поста в 1965 году только за то, что попытался скрыть от правительства тот факт, что на протяжении целых двух лет весь аппарат связи объединенной разведки был задействован в операциях, очень и очень далеких от интересов государства. В 1965 году настоящие причины увольнения Ледбеттера, ясное дело, не были обнародованы, но спустя 10 лет в результате умело проведенной кем-то в каких-то целях утечки информации общественности стало известно, что шеф разведки просто-напросто транжирил казенные деньги, пытаясь вести борьбу с многочисленными любовниками своей жены, некоторые из которых занимали весьма высокие государственные посты. При другом руководителе объединенной британской разведки — Генри Бёрче — происходили и вовсе невероятные вещи — в 1970 году отдел МИ-6 провернул операцию по прикрытию попытки сбыта через престижные европейские аукционы большой партии поддельных картин и других произведений искусства, изготовленных, предположительно, в СССР. Бёрчу тогда удалось выкрутиться, но в досрочную отставку ему все же уйти пришлось. Что же было говорить тогда о чиновниках рангом пониже, если их шефы беззастенчиво улаживали свои собственные личные дела, забросив интересы разведки и государства, что называется, в пыльный чулан? Во всех государственных учреждениях всех государств мира без исключения во все времена истории творился (и ВСЕГДА будет твориться) такой бардак, что остается только гадать — зачем все эти учреждения в конце концов нужны?”

Уолкеру вторит другой бывший ас британской разведки — шеф Особого отдела службы безопасности МИ-6 Джон Андерсон, вышедший в 1991 году в отставку.

“…Профессионализм дорвавшихся до власти мошенников порой так высок, — доносит Андерсон свои многолетние наблюдения до широкой публики, — что разоблачить их не под силу никаким, даже самым компетентным следственным органам. Британская же разведка вообще не подвластна не то что общественному или правительственному контролю, но и какому либо воздействию со стороны этих сил. Разведка сама решает, какие сведения передавать политикам. И правительство бессильно хоть как-то изменить это положение. Разведка имеет независимый бюджет, расходы по которому покрываются платежами из бюджетов всех правительственных и прочих учреждений, заинтересованных в сотрудничестве с разведкой, и поэтому разведка практически никому неподотчётна”.

К этому следует добавить слова полковника Беера, который в 1982-89 годах возглавлял информационно-вычислительный отдел Штаба правительственной связи:

“О том, что происходило в различных подразделениях разведки и контрразведки, порой не ведал даже сам генеральный директор. Внутри всей нашей системы шла такая жестокая борьба за власть и прочие привилегии, что можно только удивляться, как мы умудрялись ещё и ловить шпионов!”

История с пресловутым “предательством” американца Дэнлапа превосходно укладывается в британскую схему видения задач разведки и контрразведки в период так называемой “холодной войны” с СССР и его союзниками. Если исключить, что АНБ было сборищем простофиль и идиотов, проморгавших “мощную утечку” важнейшей информации за океан (то есть прямиком в Москву), то тогда нам ничего не остается иного, как заключить, что в этой организации (как и в СИС и многих других разведках мира) ни шпионажем, ни контршпионажем никто никогда не занимался. Да, советская разведка всегда была готова с поистине царской щедростью платить всяким предателям типа Дэнлапа, но этот человек был слишком мелкой пешкой для того, чтобы в создавшихся условиях пользоваться его услугами. По признанию многих советских разведчиков, в данном случае работников аналогичных АНБ и ШПС структур, “…с Запада в Москву по различным каналам ежедневно поступало такое огромное количество информации и дезинформации, что обработать ее с помощью тех примитивных средств, которые имелись, было просто немыслимо”. (Г.Атанасов, “Мозг-гигант”). В свете этого утверждения можно допустить, что Дэнлап и на самом деле продавал таинственному советскому агенту важную информацию, но шансы на то, что эта информация, независимо от степени ее важности, была способна хоть как-то навредить безопасности США, были примерно 1000:1, а то и меньше. Наиболее здравомыслящие головы из американской контрразведки это прекрасно понимали, даже более того — ЗНАЛИ, и потому проблемы неминуемой утечки "суперсекретной информации" "на сторону" их нисколько не волновали.

Закрывая эту главу, уместно процитировать одно распространенное в среде разведчиков изречение: “Самый лучший способ сохранить тайну — это кричать о ней на весь белый свет”. В случае с “предательством сержанта Дэнлапа” мы столкнулись, возможно, с самым ярким проявлением этого правила: коли уж свинья (из известной поговорки) унюхала поживу, гнать ее от сытного корыта глупо — дешевле накормить ее “до отвала, чтобы вспучило и разорвало”. Что в данном случае, по-видимому, и произошло.

Список использованной литературы