— Поливать надо водой, — сказал юный мичуринец Вася. — И это должен делать дежурный, а Света Пенеуги не поливает.
Света Пенеуги покраснела.
— Нехорошо, Света, — сказал укоризненно Карабас. — А всякая ли вода годится?
— Холодная, но не кипяченая, — твердо сказал Вася, — а Света Пенеуги один раз поливала чаем.
— Нехорошо, Света, — укоризненно сказал Карабас. — А всякая, ли холодная вода годится?
— Морская не годится, — ответил Вася, а Света Пенеуги один раз принесла воду из океана.
Вася был явно неравнодушен к Свете.
— Нехорошо, Света, — вздохнул Карабас.
— Я больше не буду, — поднялась покрасневшая Света.
— Будет, — уверенно сказал Вася и сел.
— Ну, Света, не надо плакать, — обратился к ней Карабас. — Расскажи-ка, что мы будем делать, когда у нас много чего вырастет?
— Мы подарим букеты мамам в день Восьмого марта! — радостно заблестели черные глазенки Светы.
— Нет, — твердо сказал Карабас. — Итак, в чем ошибка Светы?
Вверх взметнулись руки, и ребята загалдели:
— Я знаю! Я!
— Ну, давай, Вася.
— Март уже прошел, — грустно ответил Вася.
— Правильно. Март уже прошел и следующий будет только в будущем году. А сейчас уже весна, хотя на улице пурга. Как мы узнали, что сейчас весна?
— Китов видели в разводьях, — сказал Вася.
— Не самих китов, а только фонтаны, — поправил его Карабас. — Но охотники ходят в море, и скоро мы увидим праздник первого кита!
— Ура! — закричали дети.
— Тише! Мы должны к празднику приготовить самодеятельность. Кто умеет танцевать танец кита? — спросил Карабас.
— Я! Я!
— Давайте прорепетируем.
— Нет ярара[1], — тихо сказала Света.
Карабас постучал по столу.
— Вместо бубна будет стол.
Мальчики сгрудились вокруг Карабаса, отодвинули стол, девочки выстроились перед классной доской. Карабас под пенье мальчиков ритмично стучал по столу ладонями, а девочки ходили в танце, повторяя движения Светы.
В каждой чукотской и эскимосской семье все поют и танцуют, а в танце отражается повседневная жизнь, в танце стараются рассказать о том, что недавно произошло, что стало событием дня.
— А-ра-рай! А-ра-рай! Ра-а-ра-рай!…..
— А-ра-ра-ра-рай! Рай-а-ра-рай! Кгхы!
Долго продолжалось веселье. Наконец дети угомонились. Карабас собрался домой.
— А продолжение? — уцепился за руку малыш.
— Продолжение! Продолжение! — закричали дети, — Бармалей на Северном полюсе!
— Тише, дети, — остановил их Карабас. — Сейчас уже поздно, скоро отбой. Продолжение сказки в следующий раз. До свидания. Спокойной ночи.
У интернатских детей каждый вечер с Карабасом кончался сказкой. Им очень нравилась история про Бармалея и Айболита; но ведь и эта сказка имеет конец, и волей-неволей Карабасу приходилось сочинять самому, и сказка превратилась в многосерийную историю, где Бармалей вынужден был встречаться с капитаном Немо, дружить с Фантомасом, конкурировать в злодействе с пиратами острова Сокровищ, летать на реактивных лайнерах, ездить на упряжках и терпеть неоднократные поражения от доктора Айболита, который сам в ходе бесконечных приключений превратился в сыщика, для конспирации надевавшего белый халат.
Дети ждали его историй, как взрослые очередной серии «Семнадцать мгновений весны». Наконец Карабас загнал Бармалея на Северный полюс в надежде окончательно с ним рассчитаться и заморозить где-нибудь в снегах, но ничего назидательного в последней серии не придумывалось, и он решил сделать перерыв, дать себе временную оттяжку, чтобы собраться с силами и кое-как восстановить явно идущую на убыль фантазию.
— В следующий раз, дети. В следующий раз! Спокойной ночи.
Медленной походкой шел он в конец улицы в свой холодный дом. Электрический свет в Полуострове горел только до двенадцати ночи. В запасе у Карабаса еще было время. Он ставил на плиту чай, зажигал ночник и, укрывшись шкурой вместо пледа, доставал из тумбочки секретные книги, которые никому не показывал. Читал он их долго, и когда в поселке гасили свет, зажигал свечку и читал при свете огарка. Это были обычные тоненькие, детские книжки для дошколят и младшего школьного возраста. Он читал, молча шевеля губами, улыбался, и не было человека счастливее его.
Поминки пришлись на два последних дня недели, в селе было тихо и печально, мрачновато как-то, но вот настал понедельник, все вышли на работу, и эксцесс на похоронах Кащеев почти забыл.
Он стоял у окна, смотрел, как малыши возятся в сугробе, валтузят друг друга, собаки тоже были в куче — играли с детьми, и понемногу хорошее настроение возвращалось к Кащееву.
Но тут на тропинке, ведущей к правлению, показалась барашковая шапка и такой же воротник, отпрянул от окна Кащеев, сел за стол, закурил: «Видать, ко мне…»
Гость постучался, вошел не спеша, разделся в кабинете, представился:
— Пивень Федот Федотыч. Из центра.
— Из какого? — спросил настороженно Кащеев.
— Из районного, — мягко ответил Пивень.
— А-а… значит, к нам по делам, — вздохнул Кащеев, встал, прошелся к окну, посмотрел на улицу, не зная, о чем разговаривать с высоким гостем.
— Командировку вам отметили? — вдруг догадался спросить Кащеев. Он надеялся, ставя печати, узнать, из какой же организации приехал к ним этот Пивень. Всех знал в райцентре Кащеев, ну, разумеется, в основном руководящих работников, а вот этого, Пивня, что-то не припоминал Иван Иванович, не припоминал, и смутное раздражение начинало закипать на дне его души.
— Отметили, — сказал Пивень, — в сельсовете, у Джексона. Да, кстати, могли бы в сельсовет избрать и кого-нибудь другого.
— Это почему же? — недоуменно спросил Кащеев.
— Ну как «почему»? Не поймешь, то ли имя, то ли прозвище, а он осуществляет здесь руководство. Нехорошо как-то…
«Ну и тип», — подумал Кащеев. Но сказал другое:
— Имя — это исторически получилось, это лежит в корнях. А власть мы ему доверили, мы его избрали, нам видней.
— Так уж и видней, — засомневался Пивень.
Кащеев начал закипать:
— Если мы с точки зрения фамилий да национальностей к работе подходить будем, это же черт знает что получится. Вот вы руководитель, а фамилия у вас подкачала — Пивень, петух с украинского. Нехорошо руководителю петухом быть, а вас назначили и даже к нам в командировку прислали!
— Ну, знаете ли! — поднялся Пивень.
— Чего знаю? — сразу успокоился Кащеев, и стало ему смешно. — По каким делам вы у нас? Откуда? У меня совсем мало осталось времени, через полчаса собираю правление…
Пивень сел.
— Я из инспекции. Близится охота на морзверя. Чтобы не было злоупотреблений…
— Понимаю, — сказал Кащеев, — наши уже ходят в море.
— Я должен проинструктировать, кого можно бить, а кого нельзя.
— Так охотники же знают.
— Все равно… И плавединицы надо проверить.
— Ну уж это дело регистра, а не рыбохотинспекции. Регистр был, он уже дал добро шхуне. И шхуна в море, промышляет морзверя.
— Так-с, — задумчиво постучал по столу Пивень. — Ну, ну. А наглядной агитации у вас я, между прочим, не вижу. Это не пустяк.
— Новых плакатов нам не присылали, — ответил Кащеев. — Вон как авиация работает, непогода все время. Сначала надо важные грузы и людей.
— По нашему ведомству я кое-что привез, — и Пивень расстегнул портфель. Он достал оттуда пачку листовок, отпечатанных в районной типографии. — Вот, — и он протянул одну Кащееву.
На листовке был изображен убегающий белый медведь и охотник, у которого вместо ружья в руках был транспарант с крупными буквами:
«Будь медведю друг, а не враг.
Не убивай его просто так!»
— А как?
— Никак!
— Сами сочинили? — спросил Кащеев.
— Сам, — скромно потупился Пивень.
«Д-да, — подумал Кащеев, — кажется, мне тут с ним скучно не будет…»
— А у меня есть и про китов, — и Пивень протянул еще одну листовку. На ней изображены были три кита, и все три перечеркнуты.
— Почему они зачеркнуты? — спросил Кащеев.
— Это киты, которых нельзя убивать. Голубой, горбатый и гренландский. Нельзя на них охотиться. Запрещено.
— А-а…
— Вот если забудете, кого нельзя убивать, запомните, три кита на букву «г» — горбач, гренландец и голубой. Три кита на букву «г»…
— Оставьте листовки, мы распространим. Проведем работу. Вникнем. А пока изучайте положение на местах. До свидания, у меня правление, — поднялся Кащеев.
Пивень тоже встал, пожал протянутую руку, но у двери задержался. Здесь была полка с изделиями из моржового клыка местных умельцев.
— Ваши? Местные?
Кащеев кивнул.
— Хорошие работы, — вертел в руках Пивень фигурку моржа. Поставил на место. Взял нож из кости, посмотрел, вернул. И тут его внимание привлек висящий в углу клинок.
— Ого! — подошел Пивень, но не рискнул брать в руки. На лезвии клинка у эфеса шла затейливая арабская вязь, и весь он отливал в ранних полярных сумерках вороненой сталью.
— В турпоездке приобрели, за границей?
— Ага, — кивнул Кащеев.
— Сразу видно… эх, — вздохнул Пивень, — умеют же там делать… дамасская сталь.
— Умеют, — вздохнул Кащеев, — дамасская сталь.
Он вспоминал, как стоял в пургу ночью в своей мастерской, колдовал над листом металла, а потом, когда клинок был готов, он выбивал на нем арабские буквы, глядя на фотографию, опубликованную в «Огоньке». Фоторепортаж был посвящен Турции, и, умей Пивень читать, он перевел бы надпись на клинке: «Шашлычная».
— Ну, так вы не забудьте, сказал Пивень, — три кита на букву «г». До свидания.
«Сам ты на букву «г», — устало подумал Иван Иванович, но вслух сказал:
— До свидания.
Конечно, никакого правления он и не думал собирать. Кащеев смотрел в окно и размышлял о том, что, несмотря на весну, светлый день все же короток. Вот и темнеет уже, и Иванов собирается домой. Надо бы посидеть за прощальным обедом, тем более что Алекс грозился такое смастерить, пальчики, мол, оближешь. Надо бы спешить, ни к чему в понедельник задерживаться на работе.