Куда бы вы ни направлялись в Бомбее, повсюду отчаянная бедность и грязь, нищие, сидящие на улицах в кучах мусора, где они живут и спят, протягивают руки и дёргают вас за штанину, а те, кто покрепче, идут за вами следом, прося, умоляя о помощи, о нескольких рупиях. Многие околачиваются на пересечении улиц, и когда движение замирает на светофоре, они подходят к вашему такси, босые, в разорванной одежде, и с умоляющими глазами просовывают руки в окно.
Однажды, когда я возвращался с утренней беседы у Рамеша, один такой нищий, более жалкий, чем все остальные, приблизился к открытому заднему окну, когда такси встало в потоке движения. Я взглянул и увидел индуса, едва достигавшего ростом четырёх с половиной футов; его глаза оказались на уровне моих — я сидел в крошечной допотопной Padmini. У него не было рук, но на одном из плеч росла кисть, которую он положил на дверь машины, ладонью вверх, в то время как его лицо приблизилось к моему. Его голова, плечи и лицо были также деформированы, искривлены и обезображены, олицетворяя собой шрамы, мерзость и жестокость уличной жизни. Его рот двигался в едва слышной жалобе и мольбе, давно вошедших в привычку, пока его глаза не встретились с моими, и тут он остановился, всё остановилось, и так мы замерли, наши лица не более двух футов друг от друга, неподвижно глядя друг другу в глаза.
Бывают такие моменты, когда «ничего не происходит», в которые внезапно становится понятным, что якобы происходящего на самом деле нет, а то, что происходит, — не что иное, как ни-что. Прекратилось разыгрывание ролей, остановилась повседневная рутина нищего, и не было сделано движения дать ему монету. Обе формы стали абсолютно пустыми и застыли. Разделяющие их границы растворились.
Трудно описать словами то ощущение, которое переживаешь в подобные моменты. Какие бы чувства ни начинали возникать, все они прекратились, и не было ни жалости, ни страдания, ни отвращения, ни неловкости, ни дискомфорта, и едва ли даже было сострадание. Когда я взглянул на него, стало ясно, что я смотрю на самого себя, стало ясно, что я смотрю на Бога. Искривлённая физическая форма этого нищего казалась столь прозрачной, столь мерцающе тонкой в жаре тропического города, а Сияние струилось сквозь него и вокруг него столь видимо, что было невозможно не понять, что и нищий, и уличная декорация за ним — всего лишь снящиеся формы, а свет Сияния в основе реальности невозможно скрыть. В этот момент наступило ощущение глубокого безучастного покоя: пока мы смотрели друг другу в глаза, не было нужды что-либо делать, говорить, чувствовать, думать.
Когда такси тронулось, я повернулся к приятельнице, сидевшей рядом, возможно, чтобы поделиться тем, что произошло, или спросить её, что она видела, но по-прежнему не было никаких связных мыслей и слов, и когда мы снова взглянули в окно, этой маленькой искажённой человеческой формы больше нигде не было видно.
Несколько дней спустя на утренней беседе мне был задан вопрос по существу: «Что случилось бы с Пониманием, будь дэвид не столь хорошо материально устроен в жизни?» Мои мысли моментально вернулись к безрукому нищему и многим другим, с коими доводилось сталкиваться, живущим, спящим и бродящим по улицам Бомбея, и к тому ощущению полного покоя, снисходившего в те моменты. Подходящих для выражения этого слов не нашлось. Тогда, в такси, я попытался пару раз промямлить что-то своей приятельнице, но сформулировать ощущение членораздельно не получилось. Теперь же стало понятно, что подобный вопрос, подобная проблема возникает только в том случае, когда присутствует отождествление себя с организмом тела-ума.
Когда есть отождествление с телом-умом, тогда ум принимается за дело: «О боже, „мне“ так повезло, „я“ живу в таких хороших и комфортных условиях, а этот бедолага — в столь плачевных. „Я“ ощущаю себя плохо, „я“ ощущаю себя ужасно, „я“ обязан что-то сделать с этим». Или наоборот, если ситуация обратная: «„Мне“ пришлось тяжко, у „меня“ нет того, что „я“ хочу и что „мне“ нужно, у всех остальных есть гораздо больше, чем у „меня“. „Мне“ нужно что-то сделать… а ещё лучше: кто-нибудь или все „они“ должны сделать что-то, чтобы „мне“ помочь». Всему этому потакает «я» индивидуальной сущности и сравнение себя с другими кажущимися индивидуальными сущностями.
Но когда нет отождествления себя с одним из этих кажущихся индивидуумов, происходит просто то, что происходит. В одном уме-теле возникает ощущение счастья. Другое страдает от нищеты. Это ум-тело сотрясается от гнева, то — богато и полно ненависти, другое — болеет, но пребывает в мире с собой; ещё какое-то обладает завидным здоровьем и мучается от скуки! Бесконечные комбинации качеств и переживаний в миллиардах тел-умов. Одно из них — это. Но ничто не имеет никакого значения.
С интеллектуальной или эмоциональной точек зрения это весьма сложный, заковыристый предмет. «Не имеет никакого значения» звучит предельно неполиткорректно. Легко говорить это, пребывая в комфорте. Стало бы рассуждать тем же образом это ум-тело, живи оно на улицах Бомбея? Единственным ответом на это может быть: любая мысль, возникая в Сознании, всякое мгновение проходит через всякое тело-ум. Интеллектуальный или эмоциональный подходы здесь просто невозможны: оба они — реакции индивидуума, в то время как никаких разделяющих границ не существует, разве что в качестве иллюзии и временных подпорок. В Постижении все границы попросту растворяются. Пробуждение случается и с нищими, и с королями. Многие нищие и многие короли в сновидении так и остаются непросветлёнными. И это не имеет вообще никакого значения.
В следующий раз на обратной дороге в отель водитель такси решил попрактиковаться в английском. Я не обращал на него особого внимания и листал литературу, которую мне дали, пока на какое-то время он вдруг не замолчал, и я поднял голову и увидел, что он наблюдает за мной в зеркало заднего вида. Пристально глядя на меня, он отчётливо произнёс: «Я не такси. Я перевозящее», с ударением на причастие «…ящее». Возвещение чистой недвойственности, достойное мастера, прямо-таки самого Вэй У Вэя. Не кажущаяся сущность, которую, как ты полагаешь, ты видишь, но само происходящее, само действие. Да, мой друг, ты прав.
Когда твоя индивидуальность растворилась, ты больше не видишь другие индивидуальности, всё это просто происходящее в Сознании. Если вам повезёт, то понять это очень легко. Если не повезёт — то крайне сложно. Это очень глубокая и очень простая вещь, если понять её правильно.
То, что я сейчас говорю, — это не обычный набор стандартных духовных знаний.
21НЕ ЗНАЮ
Подлинное сознание видит только сияющую бесконечность в сердцах всех душ и вдыхает в лёгкие только воздух вечности, слишком простой, чтобы в неё поверить.
Мудрые вообще ничего не знают — разве что одну песню.
Период непосредственного общения с Рамешем продолжается чуть более двух лет: посещения, переписка, разговоры. За это время многое из того, что было познано, заметно проясняется, и Сияние изливается всё шире и глубже. Когда есть общее видение и общее понимание Того, что никто больше не способен увидеть и понять… это сложно передать словами.
Регулярные встречи с Рамешем в течение этих лет оказывают огромную поддержку. Особенно поначалу он столь точно излагает свои мысли, что это неизмеримо помогает на понятийном уровне отделить то, что является неотъемлемой частью Постижения, от того, что продолжает оставаться частью обусловленного тела-ума, а всё это — от гвалта поступающих извне идей и мнений насчёт сего предмета.
«Организм тела-ума», «обусловленность и запрограммированность», «Сознание» (как основная концепция для Всего-Что-Есть) и «Понимание» (в качестве определения знания, прозрения): хотя эти концепции не изобретены Рамешем и не являются его эксклюзивной собственностью, именно у него они почерпнуты и становятся составной частью понятийной рамки, сложившейся за это время в помощь осмыслению и упростившей понимание ни-что ни-кто ни-где ни-когда, которое после джунглей больше не покидает меня.
Но правда и то, что с момента моего появления в доме по адресу Синдхула, 10 возникает определённый диссонанс. Хотя практически с самого начала моя история получает признание Рамеша, к тому времени он давно уже не использует бескомпромиссный недуальный язык своих ранних книг, которые вызвали у меня столь сильный резонанс, что я отправился через весь земной шар, чтобы встретиться с ним. Во время наших первых разговоров он то и дело говорит о том, что «ты не деятель» какого-либо действия. Он говорит о том, как пребывать в ладу с собой и другими, поскольку это то, чего хочет каждый.
Собой? Другими? Это приводит в недоумение, но только по прошествии времени я наконец могу членораздельно сказать ему, что то, о чём он толкует, в данном контексте не имеет никакого смысла. Понятное дело, что не существует «того», кто мог или не мог бы быть деятелем: подобного вопроса даже не возникает. И как бы он мог возникнуть? Это не имеет ничего общего с ощущением комфортности, о чём он сам писал в своих ранних работах: «…Полное уничтожение феноменального объекта, с которым идёт отождествление себя как с отдельной сущностью…» Подобные фразы — визитная карточка Рамеша. Но он больше не пользуется собственным языком: вместо этого он спрашивает посетителей, «чего они больше всего хотят от жизни», и проводит время за раздаванием советов о том, как строить отношения с «другими».
Какая жизнь, какие отношения, какие другие? Всё есть струящийся поток Присутствия — все так называемые «другие» есть Я! Только это знание может покончить со страданием: всё остальное — связанность. Если есть такое знание, как может существовать учение о чём-то ещё?
Понимаете, когда той ночью в джунглях произошёл сдвиг перспективы, без какой-либо подготовительной стадии, без владения терминологией и концепциями, когда Понимание впервые выразило себя в мысли, в идее «о боже, никого нет дома», в это мгновение центр переживания, действия, самоидентификации сместился, и стало ясно, без всяких категорий, что то Я, которое существует и которое переживает опыт и производит действия — это не «дэвид», а