Пётр вышел в гостиную с двумя стаканами. Один — с водкой. Второй — с разогретой водой. Дзынь ждал его на диване. Пётр поставил стакан с водой на стол, бросил в него кристалл, а сам уселся на диван.
— Сеанс номер два, — усмехнулся он и нацепил дзынь.
Сеанс.
Уже нажав на синюю кнопку, Пётр подумал, что стоило сначала установить соединение с кристаллом и только пото́м кидать его в мутную воду, где его с трудом получалось разглядеть, но дзынь легко справился со своей задачей. В стакане с водой запульсировала красная точка.
Варианты авторизации.
Пётр нарисовал в воздухе спираль.
На сей раз Синдзу появилась посреди комнаты. Она стояла рядом со столом. Её худое мальчишеское бедро упиралось в столешницу.
— Привет, — сказал Пётр и, выдохнув, глотнул водки.
Тошнота после омерзительного перекуса отпустила, но в груди нарастала тяжесть. Пить больше не стоило. Но выпить хотелось.
— Привет, — повторил Пётр.
Синдзу качнула головой — так, словно только что его заметила — и улыбнулась.
— Привет. Ты — другой.
— Знакомая песня! Я — другой, я — не такой. Скажешь чего-нибудь новое или как?
Синдзу постучала пальцами по столешнице. Пётр отчётливо услышал, как её ногти касаются пластиковой поверхности стола.
— Но ты знаешь волшебство, так что…
— Чего-нибудь новое! Пожалуйста, скажи мне чего-нибудь новое!
Пётр отхлебнул водки и кашлянул в кулак. Синдзу чего-то ждала, глядя на него с надменной улыбкой. Постукивала ногтями по столешнице.
— Расскажи о себе, — попросил Пётр.
— Я, — Синдзу прислонила к груди ладонь, — Синдзу. А ты…
— Ты — Синдзу, я — другой! Это я уже знаю. Расскажи про свою хозяйку.
— Хозяйку?
Между бровей у Синдзу прорезалась тревожная морщинка. Она стала расхаживать по комнате, зябко потирая худые плечи. Двигалась она красиво и плавно — даже слишком плавно, словно искусно подражающая движениям человека кукла. Ноги больше не проваливались в пол.
— Девушка, которая тебя записала. Создала. Не знаю, как объяснить. Ты знаешь, что с ней…
Пётр не договорил и заглянул в свой стакан — из-за дзыня водка казалась синей, как техническая жидкость.
— Ты имеешь в виду мою подругу, — Синдзу остановилась, — мою Пан-Йон. О, — она мечтательно посмотрела в потолок, — я так много могу о ней рассказать.
— Твоя пан… Подруга, хорошо. Расскажи мне о ней. Почему она сбежала из дома?
— На то было много причин. Я расскажу, да. Прежде всего — мы решили это вместе. Это было наше совместное решение, меня и Пан-Йон.
— Вы решили вместе?
— Да, — кивнула Синдзу. — Нам было очень плохо там. Очень плохо. — Она обхватила себя за плечи. — Мы страдали там. Пан-Йон страдала там каждый день. Мне было тяжко смотреть, как она страдает там.
— Её что, били?
— Там всё было просто. Понятно и просто. Слишком понятно и просто. Ты понимаешь?
Синдзу резко обернулась, но посмотрела не на Петра, а куда-то в сторону, на оконную раму.
— Ты понимаешь? Там не было настоящей жизни. Ведь жизнь — это выбор. Без выбора нет жизни. Ты согласен?
— Допустим. Продолжай.
— Мы мечтали о настоящей жизни. Жизни, полной возможностей.
Пётр снова приложился к стакану. Руки у него тряслись.
— И какие же возможности она получила? Возможность сдохнуть?
— С Пан-Йон теперь всё будет хорошо, — быстро заговорила Синдзу. — Всё будет хорошо. Обязательно. Ведь жизнь…
— Она умерла! — перебил её Пётр. — Я расследую обстоятельства её смерти!
Синдзу уставилась на него пустыми тёмными глазами.
— С Пан-Йон всё будет хорошо, — невозмутимо повторила она. — Наш мир не был реален. Ведь всё происходящее — всего лишь сон. Сон, в котором она не могла найти себя. Ты понимаешь?
Синдзу подошла к дивану и наклонилась к Петру. Чёрная чёлка упала ей на лицо.
— Ты понимаешь?
Пётр вздрогнул.
— Понимаю. Она сошла с ума.
Он сделал глоток и стиснул стакан, как оружие, словно боялся, что Синдзу набросится на него — ведь в этом закрашенном синевой мире она была не менее реальна, чем он сам.
— Где она жила? — спросил Пётр.
— У подруги.
— Адрес подруги?
— Я не обладаю этой информацией, — монотонным голосом ответила Синдзу и отошла в середину комнату.
Она вновь прислонилась бедром к столу.
— И чем она занималась? Как искала эту свою подлинную реальность?
— В Сень-ши.
— В синьке! — фыркнул Пётр. — Кто бы сомневался!
— И мы были не одни!
Синдзу покачала над головой указательным пальцем, но жест этот, словно записанный для другой модели, получился в исполнении худосочной девушки неестественным и комичным.
— Нас было много. И мы…
— Кого это — нас?
— Трёхцветная радуга! — Синдзу всё ещё держала над головой руку с вытянутым указательным пальцем. — Там, где начинается трёхцветная радуга, мы…
— Какая ещё бесцветная радуга? — Пётр осушил залпом стакан. — Чего ты несёшь?
— Есть много других, таких, как мы!
Синдзу сделала вид, что набрала в грудь воздуха, хотя никакого воздуха в этой притворной реальности не было.
— Пан-Йон смогла найти их в трёхцветной радуге. Она была так счастлива, когда, — Синдзу перекрестила ладони, прижала их к подразумеваемому сердцу, — рассказывала мне об этом. И теперь мы вместе с ней…
— Да чего ты мелешь? — поморщился Пётр. — Какая на хер трёхцветная радуга?
— Трёхцветная радуга… — Синдзу вскинула голову и заговорила с придыханием, точно читала стихи: — Там, где начинается трёхцветная радуга, мы вместе с Пан-Йон…
— Ты, сраная электронная дура! — Пётр сплюнул накопившуюся во рту желчь. — Она умерла, ты понимаешь! Сдохла! Её больше нет!
Он поднял стакан, но там уже не было ни капли.
— У-мер-ла? — медленно, как испортившийся механизм, произнесла Синдзу и слепо уставилась в стену над головой Петра. — Умерла, — повторила она, но губы её уже не двигались. — Нет, ты не понимаешь. Пан-Йон…
— Опять начинается, блядь! — крикнул Пётр.
Синдзу шагнула к дивану, но вдруг переломилась в талии, как будто её разбил паралич. Её скрученные руки застыли в воздухе. Шея страшно истончилась, превратившись в переплетение вздувшихся жил. Голова с налезающими на лицо чёрными волосами свесилась вперёд. Глаза безумно загорелись.
— Но Пан-Йон, — успела произнести Синдзу, прежде чем Пётр отрубил дзынь, — не может умереть.
Пётр прикончил бутылку и заснул на диване под утро, когда начинало светать. Разбудила его духота. Он попробовал встать, но споткнулся и свалился на пол. Расшиб колени и кисть.
Его мутило. Внутренности словно разъело кислотой. В любой момент его могло вывернуть наизнанку. Он присел на колени, глубоко вздохнул и задержал дыхание, но это не помогло.
Рядом валялся включённый дзынь.
Изнанка забра́ла тускло светилась, отбрасывая на пол угловатую синюю тень. Призрак был ещё там — изуродованный сбоями в программе. На секунду Петру захотелось надеть дзынь и проверить, но он представил искалеченную девушку с поломанными руками и разошедшейся кожей на лице, представил, как она монотонно, вроде громкоговорителей в трубе, повторяет, что он другой, другой, другой, а Пан-Йон умереть не может.
Пётр поднял с пола дзынь и нажал синюю кнопку на забрале. Аккуратно, как тот паренёк из магазинчика, положил дзынь на стол.
И замер, соображая, что нужно делать дальше.
Он принял душ — ледяной водой, от которой заныли суставы. Его тошнило. От пульсирующей боли в висках перед глазами плыли кровавые пятна, но сердце пока не беспокоило — пульс был на удивление спокойным и ровным.
Он оделся и вышел на улицу.
Уже смеркалось. Солнце тонуло в дыму над домами, ни один из фонарей не горел. Пётр шагал навстречу сумеркам, спускался в тень. Ближайший магазин был всего в паре кварталов — несколько минут быстрым шагом, — но даже этого времени хватило, чтобы промёрзнуть насквозь.
Холод вернул чувство реальности.
На ледяном ветру Синдзу с её приступами электронного безумия казалась поломанной дорогой игрушкой. Она даже не знает, что такое смерть — как маленькие дети, которые только учатся жизни. Пётр не понимал, зачем вообще пытается разузнать что-то о погибшей. Это уже не его работа. Его работа — собирать на улицах мерзляков.
Главное, чтобы они не поднимались на ноги.
Киоск, где продавали китайскую водку, работал. Над дверью мерцала газовая вывеска — единственный свет на всей улице. Вывеска мигала, точно праздничная иллюминация. Три разноцветных иероглифа — красный, синий, зелёный — гасли по очереди и разгорались снова, в неправильном, хаотичном порядке — красный, зелёный, синий, зелёный, красный.
Пётр сощурился — в сумерках даже неоновые трубки слепили глаза, — и потянул за ручку сдвигающуюся гармошкой дверь.
Мешок чуть не выскользнул у Вика из рук. Вик выругался, перехватил его покрепче. Петру досталась голова. Вику — ноги.
— Этот ебучий ублюдок раза в два больше нас весит! — прокряхтел Вик и сплюнул. — Вместе, блядь, взятых!
— Тащи давай, — сказал Пётр.
— Тащи, ага. Так вот грыжу себе заработаю, и дальше чё? Почётная, мать её, пенсия?
Пётр промолчал. Голова раскалывалась с похмелья. Он наглотался таблеток, но от них только захотелось спать — свалиться в кровать и пролежать несколько суток кряду.
Труп и правда непомерно весил. Здоровый мужик, ростом выше двух метров, превратился на морозе в кусок льда. Они с грехом пополам запихали его в мешок. И тащили, согнувшись от натуги.
Фургон Вик припарковал у обочины — не смог забраться на обледенелый бордюр.
— Давно я таких жиртрезов не видел, — проворчал он, когда они бросили мешок в кузов. — На хуя мы его ваще попёрли? Полежал бы тут себе. Это всё ты, правильный ты наш!
Вик шумно выдохнул и упёрся руками в колени.
— Сам же остановился, — сказал Пётр.
— Чё?
Вик моргнул и смахнул пот со лба.