Они проехали через пропускной пункт, но улицы не стали светлее.
— Вроде последнее переехали уже, — Вик повертел головой, — а всё тот же сраный сортир. И ни огонька.
Улица была всё так же черна и пуста.
— А не думал, — продолжал Вик, — чё тут после отключений творится? Не удивлюсь, если в каком-нибудь из этих, — он ткнул пальцем в стекло, прикрыв ногтем развороченный, как от взрыва, подъезд небольшого панельного дома, — братская могила на хер!
— Должны же проверять.
— Будет кто проверять! Нам вот сказали тут по маршруту прокатиться, мы прокатились. А дальше чё? Нам с фонарями тут всё обыскивать? У нас и фонарей-то нет.
Лучи от фар упёрлись в полуразрушенную пятиэтажку.
— Дико это как-то, — покачал головой Пётр.
— В угрозе чё, не было такого? — осклабился Вик. — Всё, блядь, цивильненько, все в галстучках?
— В угрозе много чего другого было. Да и эска тоже раньше мерзляков не собирал. Тупой дорожный патруль. А то, что сейчас — это уж так…
— Как?
Пётр промолчал.
Прорезали сумрак первые работающие фонари. Спустя минуту в окнах некоторых домов показался свет, но Пётр всё равно не мог избавиться от ощущения, что это отблески от фар скользят по редким уцелевшим стёклам.
После промозглой темноты внешних районов газовое освещение обжигало глаза. Пётр поморщился, прикрыл ладонью глаза, и в этот момент Вик резко затормозил. Фургон дёрнулся, корма полетела вперёд, и они чуть не закрутились волчком.
— Какого хера! — крикнул Пётр. — Опять поворот пропустил?
Вик молчал, судорожно вцепившись в руль. Он сидел, приоткрыв рот, и таращился в зеркало заднего вида. Глаза его были тёмными от холода и страха.
— Чего там?
Пётр хотел повернуться, но в этот момент свихнувшийся преднатяжитель ремня сработал, и его прижало к креслу.
— Ещё один! Зомбарь! — Вик повернулся к Петру, часто вздыхая. — Как в прошлый раз, помнишь? Так же идёт, как… как мёртвый! И чё нам теперь?
— Я не вижу!
Пётр попытался отстегнуть ремень, но язычок, как назло, застрял в трещащей от нажима пряжке.
— Он там, — прошептал Вик, — в темноте! Идёт, блядь, прямо на нас! Медленно так. Как труп.
— Чего ты в самом деле! — Пётр наконец освободился. — Плющит тебя, что ли, с перепоя?
Он обернулся и — увидел. Длинная тощая фигура. Висящая, как на манекене, одежда. Резкие неестественные движения.
— Придётся выйти, — сказал Пётр, но продолжал сидеть.
— А ну его на хуй! — крикнул Вик и вдавил педаль газа.
Фургон, завиляв задом, понёсся по ночной улице.
Пётр стоял, прислонившись спиной к автоматическому киоску, и раздирал трясущимися от холода пальцами целлофановую упаковку пищевого брикета. Фары брошенного на обочине фургона — Вик не отключил питание, как будто боялся, что они заблудятся в темноте — освещали разрисованную бетонную стену напротив. Чёрные страшные иероглифы, которые сплетались друг с другом так естественно и плотно, словно их вывели единым стремительным росчерком, как подпись.
— Вот же суки! — прорычал Вик. — Перегрели опять!
— И на хера мы здесь стоим?
Пётр подул на раскалённый пищевой брикет и осторожно откусил. «Хот-дог» на сей раз был твёрдым и неприятно скрипел на зубах.
— Погодь.
— Чего погодь-то? Пойдём хоть в машине посидим.
— Насидишься ещё! — буркнул Вик и запрокинул голову.
Где-то далеко, над чёрными перевалами заброшенных домов, взметнулись в небо яркие лучи прожекторов, высветили пропитанные чадом облака и стремглав бросились вниз.
— Чего они светят-то? — спросил Пётр. — Зачем?
Вик с жадностью вгрызался в коричневый батончик и смачно жевал, чавкая и облизывая губы.
— Вон!
Он ткнул пальцем в высокое здание со шляпкой, как у гриба, усыпанное мелкими мигающими огоньками. Гриб, поганка, бледной тенью проступал на фоне серого неба и казался миражом или каким иным оптическим эффектом, когда из-за холода и темноты можно увидеть в ночи отражения другого, несуществующего города, где стоят уходящие в облака высотки, и горит круглосуточный свет.
— Чего вон?
— Октябрь же ещё только! — Вик вытер тыльной стороной ладони губы и скомкал пустую целлофановую обвёртку от батончика.
— Так чего? Причём тут…
— Октябрь, блядь! — повторил Вик. — Ты привыкай!
— Да ты по ходу совсем упоролся! — Пётр через силу проглотил плотный кусок «хот-дога», похожий на тугой клубок переплетённых жил. — Чего пил-то вчера?
— Ой, помолчи! — Лицо у Вика перекосилось, как при инсульте. — Я говорю вон, поганки эти! Круглые сутки горят, а здесь ни одного фонаря! На хуй эти поганки! — Он сплюнул. — На хуй их все!
— Я бы лучше поближе к ним перебрался.
— Умник, ага! Перебрался бы он! В пизду бы он перебрался! Умник!
Пётр вздохнул.
— Может, в машину пойдём? Чего здесь-то стоять?
Вик несколько раз моргнул и уставился на Петра.
— Октябрь, мать твою, я тебе говорю! Октябрь ещё только! Ты привыкай! Привыкай, блядь, пока можешь! Чё ещё зимой будет, прикинь? Привыкать надо!
— Я смотрю, колотун у тебя конкретный, — покачал головой Пётр. — Сам же недавно от холода трясся. Чувствительность потерял с бодуна?
— А я привыкаю. — Вик заговорил тише. — Я тоже привыкаю. Ты же понимаешь? Надо привыкать.
Пётр закурил и толкнул Вика в плечо.
— Не! — отмахнулся Вик. — Не курю я! Хорош мне эту херню вонючую совать!
— Как хочешь.
— Вот от глоточка бы я не отказался!
Пётр подумал, что и сам бы не отказался, но промолчал.
— Октябрь, блядь! — ныл Вик. — Только октябрь. А чё зимой-то…
— Я бы так далеко в будущее не заглядывал. — Пётр затянулся. — Тут бы до ноября дотянуть.
— Да ну тя на хер! Оптимист, бля!
Пётр задумался, глядя на огромные усеянные огнями небоскрёбы.
— А вообще ты прав, — сказал он. — На хуй эти поганки! Без них бы куда проще было. Всё бы проще было.
— Вот-вот! Это всё они! Высасывают, бля!
— Ладно! — Пётр стряхнул пепел себе под ноги. — Я сейчас докуриваю и иду в машину. Меня уже трясёт.
— Ща пойдём! — Вик нервно дёрнулся, вспомнив о чём-то важном. — Ты только это, с Аллкой после смены поговори! Может, она слышала чего. Она ж баба такая, во всё влезет.
— А сам с ней поговорить не хочешь?
— Да я чё! — Вик прижал ладонь к груди. Коричневые крошки налипли у него на усах. — Я бы с радостью, да она… Недолюбливает она меня! Чёт я там с ней, не помню, пьяный был, может, когда. А с тобой она прям вся из себя такая, девочка на выданье. Не трахнул ещё?
— Пошёл ты! — беззлобно сказал Пётр и бросил на тротуар недокуренную сигарету.
Пётр сидел в коридоре напротив кофейного автомата, прикрыв глаза. Сердце под конец смены вновь сбилось с ритма и то страшно молотило, как после тяжёлой пробежки, то замирало, пропуская удар. Слишком много сигарет. Да и комковатый «хот-дог», который он заставил себя проглотить на улице, не пошёл на пользу.
Не открывая глаз, он вытер пот со лба.
Из приёмной доносились приглушённые голоса. На секунду Петру показалось, что он слышит Края. Пётр уставился на закрытую дверь в приёмную, представляя, как та распахивается, и в коридор выходит Краевский, тощий, точно изъеденный смертельной болезнью, но с цепким пронзительным взглядом. Выходит, чтобы вызвать на очередной допрос.
Почему не провели задержание. Сколько выпил Вик.
Но дверь не распахнулась.
Пётр прислонился спиной к стене. Сердце не отпускало. Как назло, страшно хотелось курить.
Ждать было невыносимо.
К тому же Пётр и сам не понимал, что хочет узнать. Почему их восстановили? Вряд ли он услышит что-нибудь, кроме бессмысленных слухов.
Он уже подумывал уйти, когда в коридор наконец выскочила Алла — в вязаной шапке и искусственной шубке с меховым воротником.
— Меня ждёшь? — улыбнулась она.
Они вышли из отделения.
Ледяной ветер на улице дул в спину, едва не сбивая с ног. Алла повисла у Петра на плече, часто вздрагивая от холода. Это, однако, не мешало ей говорить без умолку.
— Значит, считаешь, прикрыли внутреннее? — спросил Пётр.
— А как ещё-то? Толку-то там расследовать, после вас вон сколько ещё этих с шунтами понаходили! Так что заткнулись эти молодцы из Чен-Сьян, будут теперь сами у себя чего-нибудь расследовать. Заодно пусть сами себя и поотстраняют к чёртовой матери! И Край, кстати…
Алла закашлялась.
— Хорошо всё?
— Да. И Край такой довольный сегодня ходил.
— А чего вообще тогда приезжал?
Алла быстро взглянула на Петра.
— Кто ж его разберёт? Он мне ж не отчитывается!
— Да уж.
— Ох, — прошептала Алла, когда вдалеке замерцала газовая вывеска над спуском в трубу, — еле дошли! Насидишься тут в духоте, а после неё… Как вы там на этих своих патрулях патрулируете?
— В машине же сидим.
— В машине, да.
— Слушай, — начал Пётр, — ерунда, конечно, но, может, подсобишь мне с одним дельцем?
— Что за дельце? — Алла, несмотря на холод, даже замедлила шаг.
— Есть, говорят, служба такси такая — одна или, может, несколько их, не знаю. Короче, дорогие новые машины, всегда без водителей. Полная автоматика, короче. Причём могут по заказу хоть за кольцо поехать.
— За кольцо? — Алла смахнула с воротника серый снег. — Не слышала я о таком.
— Но можешь ведь узнать? Тебе же не сложно, ты весь день за этим ящиком сидишь. Запрос там пото́м какой-нибудь сделай им, типа официальный, от эска?
— Так чего узнать-то надо? Какой ещё официальный запрос? Тебе такси, что ли, нужно заказать?
— Мне нужно узнать, заказывал ли у них кто машину за кольцо двадцать первого сентября. Это когда…
— Когда вы ту девчонку с Виком нашли? — прошептала Алла.
— Как, говоришь, его зовут? — спросил Пётр, закуривая сигарету.
— Митя. Сколько раз повторять?
— Митя…
Сигаретный дым разъедал лёгкие. Пётр закашлялся. Катя смерила его презрительным взглядом и отвернулась, поморщив нос.