то было в этой дыре. Пото́м, после волшебного света.
— И чего там было?
— Тьма! Самая густая и страшная, какую я только видела!
Пётр прикрыл на секунду глаза. Кожа на лице горела от холода.
— Шунт тебе этот хер установил?
— Что?
— Ты меня слышала. Ты думаешь, я… — Такси встряхнуло на кочке. — …идиот?
— Да что с тобой сегодня?! — завелась Катя. — Я с тобой как с человеком, а ты… Ты мне в папики набиваешься, что ли? С какого…
— Не хами! — сказал Пётр. — Я задал вопрос. Ответь.
— Задал вопрос! — Катя отвернулась. — А если бы Митя мне и помог — что с того?
— Ничего.
Такси вырулило на многополосную дорогу, набрало скорость, и двигатель натружено загудел, как в старом фургоне Петра. По кузову пошли вибрации.
— Ничего, — повторил Пётр. — Интересно только — за какие заслуги?
— Совсем охренел?! — прошипела Катя.
От электрического гула закладывало в ушах.
— Я с ним поговорю, — сказал Пётр. — Ещё разок. И более обстоятельно.
— Оставь его! — Катя вцепилась Петру в плечо. — Что ты взялся? Мы же совсем не то хотели! Он неплохой, ничего плохого он нам не сделал! Не ставил он мне синпин! Я тебя дразню просто! А Митя неплохой! Он поможет!
— Лизе он тоже помог?
— Ты ведь несерьёзно? — Голос у Кати дрожал. — Ты ведь не думаешь, что он и в самом деле…
— Не знаю. Пока не знаю. Но, думаю, ему есть, что рассказать.
— Что?
— То, что не рассказываешь мне ты.
— Я тебе всё рассказываю! — Катя обиженно поджала губы. — Как ты можешь так говорить? Я думала, мы друзья.
Катя обняла себя за плечи и посмотрела в окно.
— Среди отражений не видно лиц, — прошептала она.
— Чего? — не понял Пётр.
— Среди отражений не видно лиц. Красиво, правда? Это она так говорила.
— Лиза?
— Да. Она такой странной была. Я, честно… — Катя вздохнула, — иногда её боялась. Пару раз даже съехать думала. Иногда она нормальной девчонкой была, а иногда у неё как будто переклинивало что-то. Щёлк — и всё! Вот как так можно — себя не узнавать? Ты хоть представляешь? Это ведь реальная жуть! Она и не красилась практически, ходила вся такая, как полотно, и губы синие, как у утопленницы. Как на неё вообще кто-то внимание обращал!
— Ты о чём? Кто обращал?
— Неважно. — Катя провела ладонью по лицу. — Не слушай меня, я бред несу. Голова болит.
— До сих пор?
— Да, но уже не так сильно. Ничего удивительного вообще-то. Вы там так разорались.
— Уж прости.
— Ничего.
Катя неожиданно прильнула к Петру, обхватила его за руку. Глаза у неё были сонными и пьяными, но в то же время мечтательно поблёскивали, словно видела она вовсе не салон изношенного такси и усталое лицо Петра, а что-то иное, прекрасное и потустороннее, как электронные видения в шардах.
— Ты чего? — спросил Пётр.
— Поцелуй меня, — прошептала Катя.
Она потянулась к нему, прикрыла глаза.
Пётр отодвинулся.
— Погоди. Ты сама не соображаешь, чего делаешь. Ты устала. Тебе надо отдохнуть.
— Да. — Лицо у Кати вдруг стало серьёзным, в глазах отразился холод. — Да. Извини.
Она отвернулась от Петра, сделав вид, что рассматривает ночную улицу, хотя в окне не было видно ничего, кроме её отражения.
Пётр вернулся домой за полночь и был почему-то уверен, что электричество вновь отрубили во всём доме. Он даже вздрогнул от неожиданности, когда под потолком, в ответ на пощёлкивание кнопкой, загорелся свет.
Всю квартиру пронизывал холод, от которого трескалась кожа. Пётр даже не стал проверять радиатор. Всё и так было понятно. Он скинул обувь, зашёл в спальню и улёгся на кровать, завернувшись в двойное одеяло, так и не сняв уличной куртки.
Среди отражений не видно лиц.
Пётр лежал без сна. Спать было нельзя. Он налепил на спину последний термопластырь, но его всё равно трясло от холода. Он вспоминал Катю, как она сидела, отстранившись от него, в такси и делала вид, будто пытается рассмотреть что-то в непроглядной темноте за окном. Они давно уже выехали из центра, на улицах не работал ни один источник света, а нарочито искусственная синяя подсветка салона обманывала глаза. Казалось, мимо проносятся пульсирующие огоньки, электрические призраки, тогда как в действительности ток на улицах полностью отрубили, и всё стёрла темнота.
Захотелось курить, и Пётр, не поднимаясь, достал сигареты. Глаза его давно привыкли к темноте, но он всё равно не мог различить ничего, кроме пятен серого на чёрном — бледные обводы стен, чёрную дверь. Он чиркнул зажигалкой. На мгновение комната вспыхнула перед ним и тут же снова провалилась во тьму, хотя перед глазами ещё несколько секунд стояли, точно эхо, неплотно прикрытая дверь, потёртые обои, чужая мебель.
Пётр затянулся. Тлеющего уголька сигареты едва хватало на то, чтобы осветить его дрожащие от холода пальцы. Ещё одна затяжка — и сердце забилось судорожно и неровно. Пётр выругался.
Он прошёл на кухню, нацепив по дороге обувь — даже в тёплых носках ступни обжигало холодом. Свет работал везде — это удивляло и немного настораживало, как если бы темнота давно стала неизменным спутником холода.
Пётр раздражённо пожевал фильтр сигареты, и пепел посыпался ему на куртку. Он стал открывать шкафчики на кухне — один за другим, по порядку, громко хлопая разболтанными дверцами.
Нашёл. Наконец-то нашёл.
В бутылке оставалась чуть меньше половины. Пахла водка как чистящее средство, а этикетку он соскоблил ножом, будто стеснялся содержимого.
Удовлетворённо улыбнувшись, Пётр уселся за столик и наполнил стакан, вылив из бутылки всё до последней капли. Сигарета догорела до фильтра, и он потушил её наслюнявленными пальцами. Холод при каждом вздохе обжигал лёгкие. Пётр уже полез в карман за новой сигаретой, но остановился, сложил на коленях руки и посмотрел в окно, на собственное, тонущее в тени отражение.
Глицериновый запах водки бил в нос.
Пётр резко выдохнул и осушил залпом половину стакана. Тут же закашлялся. Встал и промочил горло водой из-под крана. Вернулся за стол. Оставшуюся водку он тоже проглотил одним глотком, сдержал кашель и почувствовал позывы к рвоте. Он посидел несколько минут, глубоко вздыхая — подождал, пока не успокоится желудок, разглядывая собственное отражение в окне.
Внезапно холод перестал беспокоить.
Пётр улыбнулся, запустил руку в карман и вытащил треснутый кристалл. Он схватил пустой стакан, поднялся, чтобы наполнить его водой, оступился — неожиданно закружилась голова, — и отшатнулся, стукнувшись плечом о дверь.
— Синдзу, Синдзу… — пробормотал он и стиснул в руке похожий на личинку кристалл. — Подожди немножко. Я сейчас…
Он налил в стакан воды и сходил за дзынем. Теперь Петра уже не шатало, хотя для верности он всё равно включил в комнатах свет, как если бы боялся заблудиться в темноте.
Микроволновка.
Пётр решил на сей раз прокалить воду получше и нетерпеливо следил, как неохотно сменяются на заплывшем жиром экранчике цифры. В куртке было жарко, он уже начал снимать её, но сообразил, что в квартире не могло потеплеть так быстро.
Микроволновка звякнула и отключилась. Пётр достал стакан, поставил его на стол, лизнул обожжённые пальцы и посмотрел на стакан так, словно только что приготовил себе очередную порцию пойла. Кристалл упал в стакан, точно кусочек колотого льда. Пётр надел дзынь, ткнул пальцем в кнопку на забрале и уставился на кристалл в дымящемся кипятке.
Синдзу появилась у окна.
Она стояла к Петру спиной, отвернувшись от него, как Катя в такси. И так же, как Катя, притворялась, что рассматривает накрывшую город темноту.
— Синдзу! — позвал Пётр и вдруг понял, что совершенно не понимает, зачем вообще её вызвал.
Умершие должны наконец найти покой, пусть даже они и украли чужие лица.
— Синдзу, — повторил Пётр, — среди отражений не видно лиц.
Она повернулась.
— Лиц не видно, — кивнула Синдзу. — Никогда не видно лиц.
— Я вот думаю, — поморщился Пётр, — может, ты и не глючишь вовсе, может, ты просто сошла с ума вслед за своей хозяйкой, своей Пан-Йон.
По лицу Синдзу прошла рябь, как по воде.
— Да! — выкрикнула она, и глаза её заблестели. — Здравствуй, Пан-Йон! Я давно не видела тебя. Почему ты так долго не приходила?
Пётр закурил.
— Нет, ты опять что-то путаешь. Путаешь лица. — Пётр усмехнулся. — Я — не Пан-Йон, твоя Пан-Йон мертва. Мертва, понимаешь?
Синдзу хмыкнула и пожала плечами. Пётр машинально схватил стакан с кипятком, как будто в нём была налита раздирающая глотку водка, но тут же отдёрнул руку.
Он выругался и подул на пальцы. Синдзу смотрела в окно.
— Ты так похожа на неё и не похожа в то же время. Ты как идеальная копия, как… — Пётр затянулся, прижав сигарету к губам дрожащими пальцами, — как отражение.
— Здравствуй, Пан-Йон! — повторила, точно заведённая, Синдзу. — Я давно не видела тебя. Почему ты так долго не приходила?
— Кристалл, наверное, и правда потихоньку разрушается, — вздохнул Пётр. — Переписать его нельзя. Говорят, это чудо, что ты ещё восстаёшь из мёртвых. И при этом ни хера не знаешь о смерти.
Он рассмеялся — надрывно и нервно, — но Синдзу стояла, не двигаясь, и смотрела в окно. В котором, как внезапно заметил Пётр, уже не было её отражения.
Смех перешёл в кашель. Пётр потушил в стакане с кристаллом недокуренную сигарету и согнулся на стуле, обхватив себя за плечи.
— В этом нет смысла, — неожиданно сказала Синдзу. — Нет смысла искать там, где невозможно ничего найти. Ты лишь тратишь время, которое кончается, кончается, кончается…
Пётр прокашлялся и вытер губы рукавом.
— Кончается, кончается, кончается…
Синдзу полоумно покачивала головой.
— Прекрати, — сказал Пётр.
— Кончается, кончается… — повторяла Синдзу.
— Прекрати! — закричал Пётр и ударил кулаком по стулу.
Стакан с кристаллом задрожал. Синдзу замолкла на полуслове — и застыла, уставившись в чёрное окно.