— Вчера.
— Это по поводу парня того? — Загорелся зелёный, но перед глазами у Петра всё равно стояло мерцающее, как от импульсной модуляции, красное пятно. — Мы ж отчёт всё равно переписали, чего они ещё расследовать-то хотят?
— А чего хотят, то и расследуют! — усмехнулся Вик. — Не парень это, девка та, помнишь? Зомби которая. До сих пор, как вспомню — руки леденеют. И дрожат. Вишь, вот!
Он показал Петру трясущиеся пальцы.
— А ты бухай побольше, это поможет.
— Да пошёл ты! Я ему…
— Так чего девка? Чего они там расследуют? Дело не закрыто разве? — Кисти у Петра вдруг стало ломить от холода. — Нашли чего?
— А там непонятно. Вроде я тоже так — а чё могли найти, а на хуя это кому надо? Мало ли мерзляков на улицах валяется? А оказывается, не всё так просто там. Вроде как хмыри эти из поганок к нашим приезжали.
— Из Чен-Сьян?
— Ага. У них там своё, по ходу, расследование её чудесного и, блядь, непродолжительного воскресения из мёртвых. А в чём суть — не говорят.
— А чего только тебя вызывали? Мы же вместе были.
— Только ты меня не допрашивай! — Вик снова сжимал в дрожащей руке фляжку с остатками китайской водки. — Мы же по отчёту как расписали — всё я да я, а ты вроде как и не причём. Так, случайный свидетель. Да и новенький ты. — Вик отхлебнул из фляги, поморщился и захрипел, прижав ладонь к горлу. — Сука, ну и жжёт!.. Да не волнуйся ты, вызовут ещё. Они, по ходу, специально так, по отдельности нас помучить решили.
— А чего спрашивали-то хоть?
— Да всё! Опишите в подробностях, попробуйте припомнить эти, мать их блядь, мелкие детали. Я, знаешь, сказки им рассказывать не стал, говорю, в отчёте описали, так сказать, кратко, ёмко, блядь, и всё такое. Короче, рассказал в итоге, как всё было. А они даже не удивились. Я думал, меня в дурку щас упекут. Или в вытрезвитель! А они такие, глаза вылупили, головами кивают. Спасибо, говорят, вам за сотрудничество. Мы всё, говорят, прекрасно понимаем. И почему в отчёте была эта, мать её блядь, сокращённая версия, и всё остальное тоже.
— А они — это кто?
— Хмыри эти, из Член-Сьян.
— Да нет, сколько их было? Как выглядели?
— Двое. Прилизанные такие. Какая на хуй разница, как они выглядели?
— Край тоже был?
— А то.
— И чем закончилось?
— Да ничем! — Вик вытряс последние капли водки себе в рот. — Спасибо-до-свидания! Я ж тебе говорю, не объясняют они ни хуя.
— Так это и не внутреннее расследование тогда. — Пётр нервным движением пригладил волосы на затылке. — Просто Чен-Сьян нашим на уши подсело, вот они и устроили. А так, чего нас расследовать? Если только к отчёту прикапываться начнут.
— С отчётом обещали не трогать. — Вик с сожалением посмотрел в горлышко фляжки. — А чё там на самом деле будет — хер знает, сам понимаешь. Но на всяк случай, готовься.
— Готовься, да.
Фургон выехал на многополосную автостраду. В глаза ударили фонари.
Алла отряхнула снежную пыль с рукава и улыбнулась Петру.
— Холодно, — сказала она. — Так холодает резко. Такой кошмар. Не знаю, что и делать. У вас-то не отключают хоть больше?
— Радиаторы ледяные почти, — сказал Пётр. — Они вообще охерели. Скоро придётся спрашивать — включают ли хоть иногда.
— Да как так?
Алла распахнула от удивления глаза. Вязаная шапка была ей велика и сползала на брови. Время от времени она отодвигала её повыше, тем же движением, которым стирают пот со лба.
— Я привык уже.
— Как к такому можно привыкнуть?
Пётр молчал. Алла прижалась к его руке. Они шли по расчерченной тенями улице — навстречу мигающим кольцам над спуском в трубу, которые из-за сумрака казались висящими в воздухе. Других пешеходов было не видно, хотя по светлеющему над угловатыми крышами небу чувствовалось, что приближается рассвет.
— А по поводу Вика, — заговорила Алла, продолжая прерванный холодом разговор, — не думаю, что стоит волноваться. Я ж говорю — какое тут расследование, при расследовании всегда отстраняют. Порядок же такой. А это так, об этом даже думать не стоит.
— Хорошо, — сказал Пётр. — Успокоила.
Голова у него снова разболелась, и он шёл, выпрямив шею, глядя строго перед собой, как будто от любого движения раскалённые иглы пронзили бы его виски́.
— Слушай, — Алла вновь поправила сползающую шапку, — может, тебе пожаловаться куда? А то ведь так ничего и не изменится! Может, они там считают, что у вас работает всё? И не чешутся вообще?
— Ты о чём?
— Да я про отключения эти! Это ведь ужас! Надо жаловаться! Говорили же, внеплановых быть больше не должно! А у тебя такое…
Дрожащие от напряжения огни над входом в трубу были уже совсем близко.
— Вик сегодня опять? — тихо спросила Алла. — Ох, и доиграется он так!
— Мы оба сегодня опять, — вздохнул Пётр. — И оба, видимо, уже доигрались.
— Ладно тебе на себя наговаривать! И чего переживать — ничего ж такого и нет. Нормально всё. Вот тепло отключили — это плохо, да.
Они остановились у мигающей иллюминации, словно собирались попрощаться или хотели решить что-то перед тем, как спускаться в трубу, ответить на все вопросы, закончить все незаконченные разговоры. Алла наконец отлепилась от Петра, поправила шапочку, одёрнула шубку.
— Сейчас у тебя тоже там? — спросила она.
— Чего тоже?
Пётр качнул головой — и тут же поморщился от боли.
— Холод, тепла нет, батареи холодные? И без света?
— Не знаю. Можно хоть ставки делать.
Пётр попытался улыбнуться сквозь головную боль, но выжал из себя лишь мученическую гримасу.
— Ставки! Не смешно!
Они ещё стояли у спуска.
— Я не знаю, правда. Надеюсь, дали тепло. В любом случае я так устал, что свалюсь и засну, даже если там уже иней на стенах.
Он вдруг представил — так явственно, словно это и правда случалось раньше — иней на старых затёртых обоях, сквозь который проступают чернильные узоры, похожие на китайские письмена.
— Нельзя так! — запричитала Алла. — Если уж совсем холодно, то потерпи до утра. Хоть теплее будет. Да ты и выпил к тому же.
— Я и так практически не спал последние дни.
Пётр по привычке полез за сигаретами, но курить не стал — не было смысла стоять на ветру, глотая ледяной воздух, да и от сигареты ещё сильнее разболелась бы голова.
— Ладно! — Алла встрепенулась, стряхивая с себя секундное оцепенения. — Чего мы стоим-то? Так и околеть можно. Пойдём, — и мягко потянула Петра за рукав.
На станции, кроме них, не было ни одного человека.
— Ещё и ждать долго придётся.
Алла заглянула в туннель.
— Может быть.
— Ты не думай, я про Вика и правда ничего не знала, не при мне это было. Не знала я, что из Чен-Сьян этой приходил кто-то. Да и не было ни разу такого.
Для убедительности Алла несколько раз мотнула головой.
— Я понимаю, что не знала. — Пётр помассировал виски́. — О чём ты говоришь?
— Устал? — тут же переключилась Алла.
— Голова болит.
— А мне чай новый привезли, настоящий. Особенный такой. Головную боль как рукой снимает.
— Угостишь как-нибудь.
— А не хочешь… — Алла на секунду замялась. — Могу и сейчас угостить. Я понимаю, ты устал, но без головной боли и выспишься лучше. А завтра у тебя ведь смены нет?
Она сняла вязаную шапку, хотя на станции было так же холодно, как и на улице — разве что ветер сменила висящая в воздухе сырость и запах жжёной резины.
— Я на ногах не стою, — сказал Пётр. — Правда. В другой раз — с радостью, но тут день какой-то совсем неудачный. Приду, проглочу таблетку — и спать.
— Понятно. Что ж…
Из тоннеля послышался мерно нарастающий гул от прибывающего поезда, и застилающую пути зловонную темноту прорезали два прожекторных огня.
— Только если холодно будет, — затараторила Алла, — ты сразу два свитера надень, и одеяло, попробуй завернуться в одеяло, запеленаться как бы… — Она ссутулила плечи, точно собиралась показать, как правильно обворачиваться одеялом перед сном. — И лучше подальше от окон спать, как можно дальше. Будильник тоже поставь о…
И её заглушил рёв влетевшего на станцию поезда.
Кожа на лице превратилась в иссохшую резиновую маску. Казалось, стоит потянуть её пальцами, и она расползётся на скулах, обнажив светящиеся белые кости.
Пётр умылся ледяной водой из-под крана, наслаждаясь тем, как отдающий хлоркой холод впитывается под кожу, и взглянул на себя в зеркало. В полумраке глаза его блестели, как у безумца. Кран гудел, вздрагивая от натуги, словно во всём городе кончалась вода.
Пётр вернулся на кухню, где на столике с застывшими, намертво впаянными в окно отражениями, лежал пищевой брикет со вкусом рыбы. Он сел, отломил кусочек брикета вилкой и разжевал, не чувствуя вкуса. Электричество отрубили, приходилось есть холодный. На зубах хрустели острые льдинки. Пётр через силу заставил себя проглотить треть, отодвинул тарелку и закурил.
Он стряхивал пепел в тарелку, наслаждаясь тем, как оживают в окне отражения — дымящаяся сигарета, неторопливые движения его руки, методичные кивки головой, точно он разговаривает с кем-то без слов и всё время соглашается.
За окном начинался рассвет. На столе, рядом с засыпанной пеплом тарелкой, стояла прозрачная пластиковая банка с синим коктейлем — так, словно он ждал гостей. На банке — кособоким размашистым шрифтом — было написано: «Электрический бриз».
Докурив, Пётр послал ещё одно сообщение Кате на шард:
«Нам нужно поговорить, это срочно. Позвони, как проснёшься».
Подумал немного, дописал:
«Или приходи».
И сам не заметил, как зажёг ещё одну сигарету.
Вышел в гостиную.
В квартире пахло сыростью и табаком. Радиаторы были ледяными. Пётр так и остался в уличной одежде, даже не сняв тяжёлых ботинок, подошвы которых поскрипывали при ходьбе. Он мог подождать несколько часов, пока не встанет солнце, но его старый монолитный дом всё равно прогревался медленно, а усталость валила с ног.