Однако идти в спальню Петру не хотелось.
Он устроился на диване, завернувшись в пропахший табачным дымом плед, завёл будильник на пинге, позволив себе один час осторожного холодного сна, и, сунув пинг в нагрудный карман, постарался забыться.
Он уткнулся лицом в жёсткую подушку, уверенный, что заснуть не сможет. Так и пролежит весь час, мучаясь от усталости и холода. Даже пинг в кармане начал пульсировать, подражая биению сердца — отсчитывал утекающие секунды. Но пото́м Пётр вспомнил лишённую огней улицу за пределами кольца. Ему послышался монотонный гул мотора. Он перенёсся в катящийся в чёрную пропасть фургон, который двигался всё быстрее и быстрее с каждой секундой — быстрее и быстрее с каждым ударом сердца.
Пётр проснулся от истеричного завывания пинга. Он полез в карман, но одеревеневшие от холода пальцы не слушались, пинг выскользнул и с глухим стуком повалился на пол.
Пётр сел и подул в ладони. Всю кожу на лице как будто затянула уродливая экзема. Пётр боялся, что его щёки лопнут, если он поморщится или приоткроет рот. Пинг по-прежнему верещал, подрагивая в электрических конвульсиях на полу. Кровообращение в руках понемногу восстановилось, и Пётр — всё ещё боясь шевелить лицевыми мышцами, — подобрал пинг и отключил звонок.
Город за окном застилала светло-серая утренняя марь.
Катя так и не прочитала ни одно из сообщений, звонить было по-прежнему рано, писать снова — бессмысленно.
Пётр проковылял на кухню. Намочил край полотенца, промокнул лицо — и вытер насухо, когда холод вцепился в кожу. Однако ему полегчало. Он почувствовал странную бодрость — точно умирающий, на которого накатил предсмертный прилив сил. Принялся расхаживать по гостиной кругами, решил даже, что спать больше не будет, но у него тут же разболелась голова, а ноги стали подгибаться от слабости.
Пётр вернулся на диван. Он завёл пинг — ещё один час сна — и, спрятав его в карман, поближе к сердцу, свернулся на диване, закутавшись в плед.
На сей раз ему не пришлось воображать одинаковые тёмные улицы и монотонный шум фургона, сон накрыл его стремительной волной, а когда пинг вновь задрожал в кармане, Пётр подумал, что успел сомкнуть глаза лишь на несколько секунд.
Он сидел, часто вздыхая, словно только что отошёл от смертельной комы, и потирал онемевшие руки. От визга пинга покалывало в ушах. Вид за окном за прошедший час совершенно не изменился. Пётр не мог поверить, что действительно столько проспал.
Сообщения оставались непрочитанными.
Он повторил предыдущий ритуал пробуждения и неторопливо прошёлся по гостиной. Казалось, этот нервный, проходящий урывками сон вовсе не придаёт ему сил, а забирает последние — скоро он не сможет даже заставить себя подняться с дивана и будет беспомощно лежать под визг паникующего пинга, чувствуя, как кожа его покрывается льдом.
Размявшись, Пётр вернулся на диван и завёл будильник — посомневавшись пару секунд, он решил подарить себе целых два часа сна. По́том спрятал устройство в куртку и разлёгся на диване.
Но сон не шёл.
Пётр лежал и смотрел в пустую стену. Внезапно в глаза ударил свет — зажглась лампа на потолке. Электричество дали. Пётр усмехнулся. Свет мешал спать, но сил вставать уже не было. Он повернулся к стене и накрылся пледом с головой.
Разбудил Петра не пинг, а стук в дверь — три быстрых удара, тишина, словно кто-то переводил дыхание, пото́м ещё три удара, опять тишина. Тайная последовательность сигналов. Код.
Пётр слез с дивана и, не успев толком отойти от сонной одури, встал, покачиваясь, посреди комнаты. Улица в окне — серое небо, с которым сливались такие же серые дома, — будто существовала в особенном времени, где солнце никогда не встаёт и не садится. Может, пинг не сработал, и он провалялся на диване весь день?
Пётр уже полез в карман за устройством, но в дверь снова постучали — раздражённо и резко.
— Сейчас, сейчас… — пробормотал он и пошёл открывать.
На пороге стояла Катя — в тёмном свитере и дорогом пальто с термоподкладкой. Шапки на голове у неё не было, и в чёрных спутанных ветром волосах поблёскивали снежинки.
Пётр застыл, придерживая одной рукой дверь. Он не говорил ни слова, словно увидел призрака.
— Ну? — сказала Катя. — Пропустишь или как?
Пётр отступил в сторону. Катя улыбнулась.
— Я прочитала, — сказала она шёпотом. — Я всё поняла.
Пётр приоткрыл рот, но она коснулась пальцем его губ.
— Не надо слов. Зачем нам слова?
Взгляд у неё затуманился, как у пьяной. Она провела ладонью по груди Петра, скинула с него тяжёлую заскорузлую куртку, в которой тот спал на диване. Пинг вылетел из кармана, заскользил по полу и уткнулся в стену, яростно блеснув экраном. На экране замелькали какие-то цифры, обратный отсчёт. Двенадцать, затем сразу девять, затем пять.
— Зачем нам слова? — повторила Катя.
Пётр хотел что-то возразить, но не смог выдавить из себя ни слова. Катя — улыбка так и не сходила с её губ — сняла пальто и отбросила его в сторону, на куртку Петра.
— Здесь холодно, — сказала она. — Но мне нравится. Холод — это то, что нам нужно сейчас.
Она коснулась кончиком языка указательного пальца и провела им по своим губам, приоткрыв рот — так, словно наносила бесцветную помаду. Пётр прижал её к себе. Грудь под одеждой почти не чувствовалась, и Пётр запустил пятерню ей под свитер, прижался губами к её губам. Она была холодной, промёрзшей насквозь, как мертвец, поднятый к жизни неисправным шунтом, но слюна её сладко разливалась во рту, а частое дыхание било в шею. Пётр сжал её грудь, ущипнул за маленький затвердевший сосок.
Катя застонала.
— Не здесь! — Она посмотрела на него пьяными глазами. — В спальню. Пойдём в спальню.
Пётр кивнул, подтверждая — теперь настало самое время для спальни, — и подхватил девушку на руки. Она была совсем невесомой, как будто состояла из одной лишь одежды и возбуждённого дыхания. По пути Пётр сбросил с себя ботинки. Уложив Катю на кровать, он расстегнул брюки. Но она мягко его остановила.
— Нет, не торопись. Сначала раздень меня.
Петра распирало от нетерпения. Он хрипло задышал, стащил с Кати свитер и вдруг, моргнув, понял, что она уже обнажена. Он тоже был голый. Катя лежала, положив ногу на ногу, и прикрывала ладонью лобок, неожиданно засмущавшись. Глаза у неё были тёмными и пьяными. На худеньком животе, под пупком, пролегала тонкая красная полоска от нижнего белья. В нос Петру бил резкий запах, исходивший от собственного тела — запах пота, перегара и табака.
Катя улыбнулась, слегка расставила ноги и прошептала:
— Иди ко мне!
Он жадно впился в её губы, целовал шею, торчащие соски.
— Да! — выдохнула Катя. — Давай! Не могу больше терпеть! Хочу почувствовать его!
Она обхватила Петра ногами.
Пётр перегнулся и, опустив руку, стал слепо шарить по полу. Катя осыпала его поцелуями. Наконец нашёл. Рукоятка кухонного ножа крепко легла ему в ладонь.
— Давай, милый! — улыбнулась Катя. — Хочу почувствовать его!
Пётр — сначала медленно и осторожно, а пото́м со всё большим напором — вводил заточенное лезвие ей в живот, чуть ниже пупка. Катя стонала от боли и наслаждения. Кровь пузырилась у неё на губах.
— Да, — хрипела она, захлёбываясь. — Да-а…
Расширив рану, Пётр отшвырнул в сторону нож и запустил руку в прореху на животе. Тело Кати забилось в конвульсиях оргазма. К пальцам прилипали сочащиеся тёплой влагой органы. Пётр продвигался всё глубже и глубже, пока не нащупал что-то твёрдое и холодное, как осколок льда.
Он вытащил из живота руку и поднял её над головой. Свет быстро тускнел, отведённое им время выгорало, как старый снимок, который передержали в проявителе, но он смог рассмотреть похожий на окаменевшую личинку кристалл.
Катя лежала неподвижно, уставившись остекленевшими глазами в потолок.
Пётр проснулся с криком. Страшный визг пробуравил ему череп, и он застонал, зажав уши. Лишь спустя несколько секунд он понял, что это вопит пинг. Пётр вытащил его из кармана. Руки у него тряслись, вибрация устройства причиняла ему необъяснимую боль. Он отключил сигнал, попытался встать, но ноги у него подкосились, и он повалился на пол.
Сердце билось неровно и часто. Пётр прижал руку к груди, каждый удар отдавался ему в ладонь. Он встал, покачнулся — в глазах на секунду потемнело, — однако устоял на ногах. Солнце было уже в зените, но холод в квартире по-прежнему раздирал кожу, а свет, неестественный, ядовито-жёлтый, бил в глаза.
Пётр отключил потолочную лампу. Он доковылял до ванной, вытряс в рот последние капли из пузырька и несколько минут стоял, опираясь о раковину, глядя на своё тёмное отражение в старом зеркале, которое расслаивалось по краям. Он не мог себя узнать — как та девушка, чей кристалл он присвоил себе, — как будто за минувшую ночь необратимо изменился — волосы поредели, на лбу прорезались новые морщины, глаза стали пустыми и блеклыми, как у людей, ушедших в шард.
Вода шла только холодная. Пётр намочил краешек полотенца и принялся тереть лицо, стараясь смыть сальный пот и неприятные воспоминания. Но кошмар не отпускал. Пётр помнил всё в точности, каждую малейшую деталь — её слова, мёртвый взгляд, пузырьки крови на губах.
Пётр бросил полотенце в раковину — на секунду ему почудилось, что его край запачкан кровью. Он проковылял на кухню. На перекошенном под тяжестью лет столике стоял гранёный стакан с остывшей водой. В стакане лежал треснувший кристалл. Пётр запустил в стакан пальцы — ледяная вода обжигала, как кипяток, — нащупал кристалл, вытащил, и кристалл тут же ожил, заискрился на свету. Пётр изо всех сил сдавил его, уже представляя, как тот лопнет в его руке, но кристалл выскользнул и брякнулся на пол.
Пётр выругался и сел на колени.
Кристалл куда-то запропастился. Пётр ползал по пыльному полу, заглядывал под стул, под стол, пока не заметил маленький, влажно блестящий камень, застрявший под остывшим радиатором. Он схватил кристалл, поднялся и открыл дверцу микроволновки.