Режим гриля. Двадцать секунд.
Пётр захлопнул дверцу и с силой надавил на экранную кнопку с надписью «Начать приготовление». Камера за дверцей медленно налилась светом, послышалось тихое монотонное гудение. Пётр стоял, тупо уставившись на микроволновку. Раздался треск, как от влажных веток, попавших в костёр. Внутри микроволновки что-то вспыхнуло, и Пётр, машинально прикрыв ладонью лицо, отшатнулся. Потянуло едкой химической гарью, но микроволновка продолжала методично гудеть, отсчитывая запрограммированные секунды. Из-за дверцы посыпались искры.
Встречный ветер сдирал кожу с лица. Пётр шёл, опустив голову, с трудом преодолевая сопротивление едва успевшего прогрузиться после сна пространства. Молния на куртке порвалась, и та постоянно норовила распахнуться. Ветер разогнал облака, но после долгих недель сумрака солнечный свет резал глаза. Казалось, можно ослепнуть, если долго смотреть на небо.
В кабаке, где Пётр когда-то пил вместе с Виком пиво, оказались занятыми только два столика. Внутри было, как в парной. Вентиляцию наверняка отрубили, и прелый, разогретый огромными напольными отопителями воздух отдавал по́том и кислотой. Пётр снял шапку и взял у стойки пару истошно-зелёных банок «Хунхеву». Он встал подальше от похожих на прожекторы отопителей, чтобы те не били в глаза, но с улицы всё равно сквозило ядовитой желтизной. Можно было подумать, кто-то подкрутил цветовую гамму, как в шарде — включил раздражающую цветокоррекцию, от которой болят глаза.
— Может, хоть снег, блядь, растает наконец? — послышался чей-то голос.
Пётр не обернулся. Он вытащил пинг, встряхнул в руке. Экран медленно налился голубым светом, как люминофорные палки из фильмов по минбану. Пётр отключил голографический режим и отыскал в контактах Катю.
Никаких сообщений.
Разговор в реальном времени.
Пинг протестующе пискнул, но набрал сетевой номер. Пётр прижал устройство к уху. Катя не отвечала. Пётр открыл список сообщений, которые посылал ей через шард — все были прочитаны, все остались без ответа, — и набрал новое.
— Эй, слышь? Может, ваще тепло будет теперь?
«С тобой всё в порядке?» — написал Пётр. — «Ответь мне, нам нужно поговорить».
Он открыл первую банку «Хунхеву» — пена, как при химической реакции, тут же вывалилась через треугольную прорезь — и осторожно пригубил. Пиво было водянистым и отдавало тиной. Как всегда.
Чат показал, что сообщение прочитано. Но Катя не отвечала. Пётр выругался.
— Что, приятель, херовый день? — снова раздался чей-то голос.
На Петра смотрел невысокий мужчина с красным разморённым лицом. Он щурился так, будто через силу держал глаза открытыми.
— Как у всех.
— Это точно! — радостно закивал мужчина, хотя радоваться было нечему.
Он качнул пластиковым стаканчиком, как бы предлагая тост. Пётр отхлебнул пива из банки.
— Не хочешь, кстати, присоединиться? Сегодня отличная эта, как её, хунь-мань…
— Нет, — сказал Пётр.
Он снова открыл карточку Кати в списке контактов, но звонить не стал. Если она не отвечает на сообщения, то на звонок не ответит точно.
— Или ты по пиву сегодня? — не успокаивался мужчина.
— По пиву, — подтвердил Пётр и для убедительности сделал ещё глоток.
Пиво неожиданно показалось ему пронзительно горьким, и он невольно поморщился.
— «Хуйневу» эта — моча! — авторитетно заявил мужчина с красным лицом и отвернулся.
Пинг завибрировал — пришло новое сообщение. Пётр занёс палец над экраном, но посомневался с секунду, словно не был уверен, хочет ли в действительности читать ответ.
«Занята, чего хотел?»
Сообщение завершала пренебрежительно скорчившаяся синюшная физиономия.
«Ты не отвечала», — написал Пётр, — «я беспокоился. Как чувствуешь себя после произошедшего?»
Ответ пришёл мгновенно:
«После чего???» — и огромный мигающий глаз, иссечённый тонкими красными прожилками, как трещинами.
«Тебе было плохо», — написал Пётр.
На сей раз Катя долго молчала.
Пётр положил пинг на стол и сделал несколько глотков из банки. Пиво действовало так быстро, словно в него подмешали седатив. Хотелось курить и спать. Он полез в карман за сигаретами.
Пинг завибрировал. Новое сообщение Кати состояло из одних пиктограмм и завершалось стилизованной рукой с выставленным большим пальцем, который пульсировал, как от боли.
На лбу у Петра выступил пот, и он смахнул его тыльной стороной ладони. От духоты было сложно соображать. Всё плыло перед глазами, воздух точно плавился от жара, как внутри микроволновки. Пётр допил несколькими глотками банку «Хунхеву» и смял её в руке. Банка отвратительно затрещала и треснула в нескольких местах, выставив наружу рваные серебристые края, как заточенные лезвия.
Пётр открыл контакт Кати и через секунду уже прижимал к уху пинг. Катя не отвечала. Тишина.
«Почему не берёшь?» — написал Пётр.
«Занята», — пришёл через несколько секунд ответ, к которому вместо знака препинания был подрисован красный круг со светлым прямоугольником посередине.
Пётр потёр лоб. Из-за стойки послышалась сдавленная, изрядно сдобренная помехами музыка, напоминавшая то ли скрип несмазанных дверных петель, то ли чьё-то жалобное поскуливание.
— Что за… — прокомментировал сосед Петра.
Дышать в питейной стало совсем тяжело — весь воздух выгорел в красном свете ламповых отопителей, и каждый вздох лишь обжигал лёгкие. Пётр закашлялся. Пиво в желудке забурлило и поднялось тёплым комом по горлу.
Он уже достал из кармана мятую пачку сигарет, как пинг вдруг завибрировал:
«Чего вообще хотел??»
Пётр устало прикрыл глаза и стиснул в ладони потрескивающий пинг.
«Нам нужно поговорить», — написал он. — «Но не так».
«Не сейчас», — ответила Катя.
Пётр вышел на улицу, оставив на столе неоткрытую банку. Он притулился у дверей. Морозец покусывал кожу, но после сводящей с ума духоты было приятно подышать полной грудью. Если бы только не слепящее с непривычки солнце. Пётр закурил и, удовлетворённо затянувшись, посмотрел в потускневший экран.
«Мне нужен контакт этого твоего знакомца, программиста», — написал он.
«Мити?» — спросила Катя.
Пётр остановился у выхода со станции и прикрылся рукавом. Бивший, как из реактивной трубы, ветер снова хотел изуродовать лицо, рассекал ледяными лезвиями кожу. У проезжей части взметнулись в воздух хлопья серого снега и какой-то неразборчивый мусор, похожий на почерневшие от копоти обрывки бумаги. Длинный фургон не вписался в поворот, завизжал шинами, и его длинная корма опасно вылетела наружу поворота. Казалось, обледеневший металл сейчас лопнет, и машина с треском переломится на две части, но через секунду раздался глухой удар, и фургон уткнулся передними колёсами в бордюр в нескольких метрах от Петра.
Пётр выругался.
Водителя за тёмными, не пропускающими свет стёклами было не видно. Фары, глядевшие в разные стороны из-за сбоя корректора, замигали, как от перепадов напряжения.
Пётр поправил сползшую шапку и зашагал навстречу ветру. Светофор не работал. Пётр подумал, что очередной придурок в расхристанной машине с отказавшей электроникой сейчас не справится с управлением и размажет его по асфальту — и вдруг представил Вика, небрежно придерживающего двумя пальцами баранку, вытаскивая очередную бутылку из бездонного кармана.
Пётр прибавил шаг, перепрыгнул через бордюр и, подчиняясь неосознанному импульсу, обернулся. Фургон всё ещё стоял, помигивая перекошенными фарами, будто отсылал в сумрак двоичный сигнал SOS. Водитель так и не вышел, как если бы за рулём в действительности никого не было, и машина ехала сама по себе.
Пётр отвернулся. Его трясло от холода. Ветер подтолкнул его в спину, попытавшись выбросить обратно на проезжую часть, и Пётр быстро зашагал вниз по улице, прочь от заглохшего фургона. Вскоре он свернул в узкий проулок, где высокие стены защищали от ветра, но по-прежнему не мог унять дрожь в руках.
До «Радуги» оставалось меньше квартала, однако в проулке внезапно стемнело, как во время солнечного затмения. Свет в окнах не горел. Петр шёл по затянутому чёрным смогом лабиринту, который, в какую сторону ни поверни, всегда заканчивается тупиком.
Уже во дворе, рядом с вывеской клуба, которая была единственным источником света в окружающей темноте, он подумал, что и третье кольцо неотвратимо превращается в мёртвый город, отмирает вслед за остальными кольцами — как у старого, подбирающегося к концу жизненного срока организма.
Охранник на сей раз не удостоил его вниманием. Пётр прошёл мимо нескольких столиков, как по инерции. Из-за резкого перепада температуры по телу прошла волна боли. Он вздохнул и стянул с головы шапку. Кожа на лице казалась ороговевшей. Она потрескается и осыплется кровавой шелухой, если он коснётся её пальцем.
Пётр моргал и осматривался — хотя не видел ничего, кроме бьющего в глаза прожектора в центре зала, — пока не услышал голос Мити:
— Эй! Я здесь!
Митя помахал толстопалой рукой. Он сидел у стены, рядом с перекошенным, как из ночного кошмара, иероглифом. Пётр пробрался к столику и молча уселся напротив.
— Здравствуйте! — улыбнулся Митя.
Пётр кивнул.
— Адская погодка, не правда ли? — Митя странно подмигнул ему и поднял со стола длинный, как химическая колба, стакан с кроваво-красным пойлом, в котором плавал похожий на бельмо молочный сгусток. — Ветер, — Митя причмокнул, — душераздирающий.
Он замолчал, отодвинул от себя стакан с коктейлем и посмотрел на Петра, прищурившись от пульсирующего света над танцполом. Свет отражался в его круглых очках. Пётр снял перчатки и подул на окоченевшие пальцы.
— Вы в порядке? — спросил Митя.
Пётр снова кивнул.
— Катерину я отвёз. Всё нормально у неё. Не могу понять, из-за чего это могло произойти. Может, как говорится, индивидуальная восприимчивость. Да и эта идиотская виртсцена… Надо было получше её проверить, конечно, это моя вина. Не виделись, кстати, с Катей последнее время?