– Здравствуйте, Уай, – ответила Байрон.
Тень сомнения, мгновение, когда у меня засосало под ложечкой, но голос остался ровным:
– Здравствуйте, Байрон.
– Можно спросить, сколько раз мы встречались?
– По-настоящему лишь однажды.
– В Тадохэхэсане?
– Да. Мы вместе ужинали.
– Я так и предполагала. Счет был больше, чем мог бы съесть один человек, хотя я помню, что ела одна.
Двое туристов, теперь уже точно не туристов, были совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки от меня, не то чтобы агрессивные, но и не собиравшиеся уходить.
– А в другие разы? – спросила она.
– Мы разговаривали по телефону в Мокхпо.
– Разве? Я получила текстовое сообщение с указанием сесть на паром, но вас там не было.
– Была.
– А на пароме обратно?
– Тоже.
– А в поезде?
– Да, все время.
– Вы за мной следите?
– Конечно.
– Как?
– В настоящий момент не очень успешно, но это, наверное, все временно.
– Как в… почему я вас не помню?
– У меня есть одна особенность.
– Какая такая особенность?
– Где бы я ни появлялась, люди меня забывают.
– Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, – просто объяснила я, – что люди меня забывают.
Медленный кивок, чтобы выиграть время на обдумывание. Затем, не спуская глаз с моего лица, она полезла в карман и вытащила еще один мобильный телефон.
– Я записала наш разговор за ужином. Каждое слово. И сейчас тоже все записываю.
Шумящий в кронах деревьев ветер, выведенная на тропинке свастика, символ приносящего счастье или удачу объекта в индуизме и буддизме, символ смерти в Европе и на Западе.
Я перевела взгляд с Байрон на псевдотуристов и обратно, после чего сказала:
– Закройте глаза. Сосчитайте до шестидесяти.
Она стушевалась, но потом закрыла глаза. Я тоже. Я ощутила дуновение ветерка у себя на затылке, уклон тропинки под ногами, летящее время, и мне не нужны были цифры, не надо было думать, время пришло, и я стояла неподвижно.
Я услышала легкий вдох, быстрый и испуганный, открыла глаза и увидела глядевшую на меня Байрон, крепко сжимавшую в руке телефон, ее растрепавшиеся от ветра волосы, открытый рот, прищуренные глаза.
Недолгое молчание. Байрон кивнула, и туристка сняла у меня со спины рюкзачок, но я не сопротивлялась. Она прошлась по его содержимому, проверила мой телефон, ничего там не нашла, потом тщательно меня обыскала, ощупав руки, грудь, ноги, лодыжки, ничего интересного, изучила мой бумажник, паспорт, корешок железнодорожного билета. Оружие не доставали, но мы представляли собой четырех незнакомых людей на лесной тропинке, и я не знала, что спрятано у туристов под их ярко-синими куртками с капюшонами.
И все это время Байрон не спускала с меня глаз. Теперь уже пораженных, не в силах скрыть охватившего ее интереса, пока она не выпалила:
– Как же я вас забываю?
Ее напряженное лицо выражало нечто большее, чем любопытство, чем нахлынувший успех. В своем напряжении оно выглядело почти эротично.
– Просто так получается, – пожала плечами я.
– Пожалуйста, объяснитесь. – Отвращение, обида, ну что за ответ.
– Если бы я знала, то не следила бы за вами.
– Я к этому причастна?
– Разработанные Филипой процедуры сделали запоминающимся единственного из мне подобных, которого я когда-либо встречала. Они стерли его доброту, его ум и его душу, но я могу его вспомнить. Это дает мне два варианта: я могу обратиться к Филипе и умолять ее, чтобы она повторила весь процесс применительно ко мне, за исключением уничтожения моих души и разума. Или же я могу передать информацию вам с ясным пониманием того, что однажды вы совершите для меня то, что я не могу совершить сама, – сделаете меня запоминающейся. Поскольку вы не можете запомнить этот договор за исключением оставляемых им физических свидетельств, я здесь и слежу за вами. Зачем вы записали наш разговор? – спросила я.
Непринужденный ответ, резкий и правдивый:
– Оттого, что я старею. У меня прекрасная память, но тонкие нюансы можно уловить при втором или третьем прослушивании.
– А как вы меня узнали?
– У меня есть ваше фото.
– Этого… обычно недостаточно.
– Я часами вглядывалась в него, но как бы напряженно ни присматривалась, не могла вас запомнить. Поэтому я запоминала слова. Я разработала мнемотехнику для схватывания вашего описания, и запомнила процесс запоминания. Пол, рост, возраст, цвет волос и прическа, цвет глаз, одежда – просто слова, бесполезные без лица, но в данном случае, возможно, достаточные. Вы не используете гипноз? – недоверчиво спросила она.
– Нет.
– Вы меня чем-нибудь опоили?
– Нет. Вы видели меня, – ответила я. – А потом забыли.
– Как?!
– Я же сказала: просто так получается.
– Это невозможно.
Она перевела взгляд на двух стоявших у меня за спиной туристов.
– Вы помните, как я закрывала глаза? Вы помните, что эта женщина стояла здесь? – спросила она.
– Да, мэм, – ответила женщина.
– Да, мэм, – произнес мужчина.
В их английском слышался какой-то легкий выговор, возможно, американский.
– Они находились со мной в физическом контакте, – объяснила я. – Глаза у них были открыты, и я не исчезла из их кратковременной памяти. Люди забывают лишь тогда, когда заканчивается разговор. Вы тоже забудете этот момент, хотя у вас и останутся записи.
Она медленно кивнула. Вопросы за вопросами, и ни один из них не представлялся точным. Мы стояли минуту, затем две. Теперь две минуты превращаются в три, затем в четыре, и я понимаю, что Байрон считает. Она медленно считает с шестидесяти до одного, а потом снова так же, используя ритм чисел для упорядочения своих мыслей, для подавления шквала гипотез, всех этих «вероятно» и «может быть», невозможного и допустимого, доказанного и необъяснимого, сводя мысли в точку лишь к данному моменту и тому, что должно произойти. От понимания этого у меня в глотке вспыхнул смешок, который я успела подавить, прежде чем он вырвался, и мы продолжали ждать.
Шестьдесят и еще шестьдесят. Затем, как будто время – ничто, как будто ветер не дул, и настоящее не сделалось прошлым, она подняла на меня взгляд и незатейливо спросила:
– Если я попрошу вас отправиться со мной, вы согласитесь?
– Наверное, нет.
– Я не причиню вам зла.
– Вы можете и не вспомнить этого своего обещания.
– Прошу вас, поедемте со мной.
– Нет. Рано или поздно вам захочется спать, а когда вы уснете, вы все забудете.
– Я запомнила наши разговоры в онлайне.
– Я оставляю запоминающиеся свидетельства. Вы запомните чтение написанных мною слов – исчезают лишь мое лицо и мои действия.
– Значит, я забуду этот разговор, но если вы его расшифруете и перешлете мне электронной почтой, я его запомню?
– Вы запомните расшифровку – это разные вещи.
– Вам нужны процедуры.
– Да.
– Тогда, как вы говорите, у вас два варианта: или отправиться к Филипе и позволить ей стереть вашу душу, или остаться со мной.
Моря размывали сушу. Вулканы вздымались из центра земли, расплавленный базальт превращался в камень, оседал пепел, мир вращался. Луна прибывала и убывала, прибывала и убывала, замедлялась на своей орбите и уплывала в космос. Солнце расширялось и краснело, могилы усопших превращались в ископаемые окаменелости.
– Есть хочется, – ответила я. – Вы случайно не знаете, здесь где-нибудь продают сандвичи?
Глава 59
Ее помощникам удалось раздобыть где-то внедорожник и подогнать его по грунтовой дороге к небольшому дворику за пещерой на вершине холма. С обочины дороги можно было почти разглядеть море, полоску чуть посерее у самой линии горизонта. Внизу под порывами ветра колыхался лес, вверху неслись тучи, спеша куда-то на восток, оставляя за собой тонкие рваные завитки.
В салоне машины пахло какой-то химией, которую используют прокатные компании. На спинке каждого сиденья красовалась моя увеличенная фотография с надписью одним и тем же твердым почерком, гласившей: Она – это _why.
Водитель, мужчина в бейсболке и больших круглых темных очках, ждал у автомобиля, держа зажженную сигарету двумя пожелтевшими пальцами. На его тощей груди под порывами ветра колыхалась футболка с символикой клуба «Манчестер юнайтед». При нашем появлении он выбросил окурок, молча кивнул и запрыгнул на водительское место. Я устроилась сзади, между Байрон и женщиной, и ничего не сказала.
Мы ехали молча, пока у водителя не зазвонил телефон, и он раздраженно ответил, прижав его подбородком. Звонила его мама узнать, все ли у него хорошо. Да, все хорошо, конечно, у него всегда все в порядке. Ну, это она уже слышала… Мама, я на работе… Ну, конечно же, сыночек, я просто хотела тебе сказать…
Водитель сбросил вызов. Мы снова ехали молча, Байрон не спускала с меня глаз.
В какой-то момент сидевший впереди мужчина отвел взгляд, зачарованный видом окружавшего нас леса, а когда оглянулся, то ахнул, увидев меня. Его напарница резко посмотрела ему в лицо, а он что-то пробормотал по-корейски о правде и памяти – больше я не разобрала.
Затем женщина прищурилась и посмотрела в сторону, возможно, намереваясь отвлечься самое большее на минуту, но забыла, что специально переключила внимание, так что когда она оглянулась пять минут спустя, у нее перехватило дыхание, и она вцепилась в ручку над дверью, уставившись на меня, словно боялась, что вылетит с сиденья.
Потом она перекрестилась.
Перепись населения в Южной Корее в 2005 году: двадцать два процента буддистов, двадцать восемь процентов протестантов и католиков. Однако в демографическую методику вкралась ошибка: никого не спрашивали, относятся ли они к конфуцианцам, поклоняются ли своим предкам или же ищут истину у шаманов. В этом уголке мира совершенно нормально молиться и Иисусу, и Гуаньинь, являющимся, возможно, проявлениями одной и той же сущности, только в различной форме.
Я без улыбки взглянула на Байрон, которая ничего не сказала. Она не сводила с меня глаз, тем самым не позволяя себе разрушить уверенность в моем присутствии.