– Разве что вы захотите попробовать?.. – тихо продолжила Байрон, глядя на меня и выжидая, к чему склонятся мои мысли.
Стоило ли оно того? Шесть месяцев, может, больше, когда тебя станут помнить, цена – часть моей памяти, способность пользоваться ложкой? Шесть месяцев, когда незнакомые люди будут друзьями, знакомые не будут забывать мое имя, шесть месяцев, когда меня станут любить, обнимать и узнавать?
Конечно, оно того стоило, но когда мне показали процедурную, где это все произойдет, размером чуть меньше кабинета зубного врача, кресло, кислородную маску, сам аппарат, и открыли мне статистику – каждый год в США сто тысяч человек проходят эту процедуру, бояться нечего, – я вспомнила Грейси, свою младшую сестренку, в четыре года болевшую корью, приступы, когда температура у нее подскакивала до сорока двух и она сжимала мою руку. Да пребудет с тобой Сила – и я выбежала из процедурной, после чего мне пришлось стоять в коридоре, считая точки на зеленых и белых крапчатых плитках у себя под ногами. Байрон положила мне руку на плечо и произнесла:
– Ну, хорошо. Мы поищем что-нибудь другое.
На шестой неделе попробовали транскраниальную магнитную стимуляцию. Проводившие ее двое исследователей сказали:
– Сосчитайте до десяти.
Один, два, четыре, пять, семь, восемь…
– Кажется, я не могу сказать… – выдохнула я и не смогла обнаружить, что же я упустила.
Они хмыкнули.
– Да! – воскликнули они. – Мы знаем!
Казалось, не существовало никакой медицинской необходимости с помощью электромагнитных волн влиять на ту часть моего мозга, которая отвечала за счет до десяти, но им опыт очень понравился, а я не чувствовала никакой боли, пока они водили индуктором по моему черепу, поочередно вызывая вкус газированного апельсинового сока, воспоминания о концерте, на котором я была в Риме, шум моря, неспособность повторить по памяти алфавит и в какой-то момент легкий приступ хихиканья, длившийся с минуту после того, как они выключили индуктор.
Чего они не смогли сделать, по всей видимости, так это сделать меня запоминающейся, и когда на следующий день мы вернулись, они снова поместили индуктор у меня над головой и сказали: «Сосчитайте до десяти!» – найдя этот опыт столь же забавным, что и днем раньше.
Вечером Байрон спросила меня:
– Вы думали насчет электросудорожной терапии?
Мы ели жаренные на рашпере ребрышки, сдирая мясо с костей и бросая обсосанные серые объедки в стоявшее между нами большое блюдо, как викинги на пиру.
– Вы вчера меня уже об этом спрашивали.
– Извините, я не поняла.
– Мы ездили в больницу.
– Нет, я встречалась с… ах, да, вы, конечно же, там тоже были. Простите.
На следующее утро она спросила:
– Вы думали насчет электросудорожной терапии?
Я ответила:
– Мне нужно отлить.
Когда я вернулась, она произнесла:
– Вы думали насчет электросудорожной терапии?
Я посмотрела сначала на нее, потом на телефон, записывавший наш разговор, и ответила:
– Да. Но ответ отрицательный.
Она сделала пометку и больше об этом не спрашивала.
В тот день, когда мы сели обсуждать глубокую стимуляцию мозга, я поняла, что перестала слушать через несколько минут. Я улыбалась, кивала, глядела куда-то в пространство, а когда Байрон спросила: «Вы хотите поговорить об этом в другой раз?» – я улыбнулась, встала и вышла, не говоря ни слова.
Как-то раз я заснула в камере МРТ-томографа. Не думала, что это возможно, но так оно и произошло.
А через три дня после этого я задремала во время повторной транскраниальной стимуляции, но это было нормально, как мне сказали.
А когда я проснулась, то у меня так дико раскалывалась голова, что даже ибупрофен не помог.
Глава 66
На шестьдесят второй день она сказала:
– Я хочу вам показать нечто чрезвычайно интересное.
Она взяла напрокат машину, сняла квартиру, раздобыла американские водительские права – отличная подделка, прекрасное фото, ранее принадлежали умершей женщине из Балтимора – и повезла меня в клинику в Дейли-Сити. Прямые ухоженные улицы, окруженные соответствующими антуражу домами без затей, выкрашенными в пастельные цвета. Два этажа, серые скатные крыши, одинаковые машины, одинаковые флаги, одинаковые мусорные баки, одинаково засаженные лужайки, одинаковые магазины. Пригород, построенный в те времена, когда пригороды считались хорошим местом для пожилых, достигших своего потолка, и для амбициозной молодежи, надеявшейся достичь еще большего. Место для базы Байрон не совсем подходящее, но между детским садом и мастерской по ремонту мотоциклов втиснулось неприметное одноэтажное белое здание некогда зубоврачебной клиники, теперь принадлежавшее фирме «Гидропонные удобрения Лтд.» со слоганом «Вода – наше будущее», подставной компании с настолько хрупкими подставками, что их мог снести даже стебель актинии.
– В свое время я обожала создавать компании, – задумчиво сказала Байрон, когда мы шагали по дорожке к накрепко запертой входной двери. – Моим самым лучшим достижением стала фирма в Израиле по выпечке тыквенных пирогов. Она так преуспевала, что я часто думала – а не отойти ли мне от дел и не заняться этим бизнесом всерьез.
Офис был наглухо закрыт ставнями и почти пуст: мебель, оставшуюся от прежнего владельца, выбросили, а новую не завезли. Темно-бурое пятно на стене кое-как прикрыли древней фотографией Рональда Рейгана. Прожженный в одном месте ковер еще более небрежно замаскировали поставленным туда трехногим деревянным табуретом, который притягивал к себе взгляд. Если Байрон действительно беспокоили эти косметические изъяны, вида не показывала, проведя меня мимо груды пустых пластиковых и картонных коробок в заднюю комнату, где когда-то стояло зубоврачебное кресло, а теперь переделанную под то, что не имело к гидропонике никакого отношения.
Я оглядела обстановку, она посмотрела на меня, я сосчитала от десяти до одного, прежде чем спросить:
– Где вы все это раздобыли?
– У одного мексиканского торговца. Тут все работает, я в этом уверена.
Кресло действительно оказалось зубоврачебным, но окружавшая его аппаратура предназначалась отнюдь не для удаления зубов. Я обошла его один раз, два, три и заключила, что там установлены те же агрегаты, что я видела в Токио. Те же приборы для подключения к мозгу, те же устройства для стимуляции и исследования его работы, наглазная маска, фиксируемый на языке датчик, наушники-затычки, микрофоны, мониторы и иголки. В задней комнате в Дейли-Сити Байрон обустроила помещение для процедур «Совершенства».
Я снова сосчитала от десяти до одного, затем остановилась и спросила:
– Разве похищение всего этого не рискованно?
– Даже очень. Потенциально грозит катастрофой.
– Вы приняли меры предосторожности?
– Самые многочисленные. Пока мы разговариваем, Гоген обшаривает в поисках меня всю Северную Калифорнию.
– А сработает ли это?
– У меня есть все основания так полагать. Эти приборы не так уж сложны, трудности представляли похищенные вами данные.
Голос у нее спокойный, в нем слышится гордость и еще любопытство, что же я стану делать дальше.
– Можно мне попробовать? – спросила я.
– Пока нет.
– А почему?
– Мы все еще на раннем этапе расшифровки программирования Филипы. На этой стадии применимые нами к вам процедуры, даже модифицированные, рискуют заново переписать весь ваш мозг.
– Вы подаете это довольно просто.
Она небрежно положила левую руку на подголовник кресла, а правой взяла висевшие сбоку большие очки и повертела их в пальцах.
– Визуальная стимуляция. И звуковая тоже. Электрод на язык, другой – под основание черепа. В кровь примерно в одинаковых дозах вводятся седативные препараты и стимулянты. Предварительные процедуры суть чуть больше, чем медикаментозно усиленный гипноз. Образы совершенной вас демонстрируются вместе со стимуляцией приятных ощущений. Образы несовершенства соотносятся со вкусом желчи – что-то вроде того. Ничего из ряда вон выходящего. Только во время восьмой или девятой процедуры в задней части вашего черепа просверливается отверстие диаметром с иглу и вставляются электроды. В мозгу их оставляют ненадолго, самое большее – на несколько часов, и в сознании вы остаетесь лишь некую часть процедуры. Глубокая стимуляция мозга, электронный нейростимулятор, в свое время использовался для лечения паркинсонизма и хронических мигреней, но Филипа пошла гораздо дальше. «Совершенство» помогает им составлять карту вашего мозга, если можно так выразиться. Каждый раз, когда вы пользуетесь приложением, каждая сделанная вами покупка, каждое принятое решение, каждый взятый бонус и совершенное действие дают им больше данных для того, чтобы, когда настанет время ваших процедур, они знали, какую часть вашего мозга сохранить, а какую выжечь. В этом состоит другая цель «Совершенства», вот почему надо набрать миллион баллов, прежде чем вам предоставят процедуры. Сбор данных как для маркетинга, так и их сортировки по целевым группам. – Она склонила голову набок, ожидая моей реакции, но я была спокойна. – Мы узнали об этом лишь благодаря вам, – тихо добавила она. – До вас нам оставалось только гадать.
– Нам? – спросила я.
– Над этой проблемой у меня работает масса людей.
– А как вы это все финансируете?
– Я ворую, – незатейливо ответила она. – Как и вы, я исключительно хорошая воровка, хотя по большей части краду с фондовых рынков, что и кражей-то особо не считается.
Ее рука лежала на подголовнике кресла, и она напоминала гордого владельца лошади-рекордистки, гадавшего, настало ли время продавать.
Затем она спросила:
– Вам по-прежнему нужны процедуры?
– Я хочу, чтобы меня помнили.
– Но процедуры вам все-таки нужны?
Я не помню, что сказала в ответ.
Головные боли.
Врач, видевший меня одиннадцать раз, воскликнул:
– А, так вы здесь новенькая!