м говорят маркетологи, и мы его покупали.
– И ты, значит, бросила все это?
– Конечно.
– Но… – Я едва сдержалась, чтобы у меня не вырвалось «ты же проходишь процедуры», полуприкрыла глаза и наклонила голову набок, чтобы еще больше расположить к себе.
– Но я красивая? – предположила она, прервав мое молчание.
Не совсем то, куда я метила, однако…
– Я выбрала красоту! – воскликнула она, подчеркивая каждое слово назидательным жестом пальчика. – Мир восхищается мною, а мне нравится, когда мной восхищаются. Я знаю, что это чушь, но это легко, это помогает мне попасть, куда я хочу, а я хочу быть на самом верху.
Я считала плитки на тротуаре, приподняв сумку с тянувшими меня вниз тяжелыми книгами, причем даже не моими – наверное, я их где-то украла.
– А ты слышала о процедурах? – пробормотала я.
Она резко подняла на меня глаза и тут же улыбнулась, пряча колкие иглы во взгляде.
– Конечно.
– Говорят, есть Клуб ста шести…
– Конечно же, я слышала.
– Болтают, что там тебя делают совершенным.
Она не ответила, и тем же вечером я «провела» ее до лаборатории, где смотрела в дырку в стене, которую просверлила тремя днями раньше, поставив в нее оптоволоконную камеру, как она села в кресло, не дернулась, когда ей сделали укол, и улыбалась, когда ей надели на глаза очки. Мужчина в синем пластиковом комбинезоне, которого я раньше никогда не видела, раздвинул волосы у нее на макушке и на всю длину ввел в череп десятисантиметровую иглу с чем-то вроде круглой антенны на конце. Пульс у нее не участился, дыхание осталось ровным, кислородный обмен – девяносто девять процентов, кровяное давление – сто двадцать два на восемьдесят один. В уши ей вставили наушники, на язык приладили металлический датчик, в нос вставили трубку. Они ждали. Жужжали механизмы, кто-то заварил кофе, они продолжали ждать.
Спустя тридцать шесть минут с нее по одному сняли все приборы, и ничего не изменилось, но когда она открыла глаза, человек в синем комбинезоне произнес:
– Легко радушное дитя привыкшее дышать, здоровьем, жизнию цветя, как может смерть понять?[9]
А она улыбнулась, явно не чувствуя боли, и ответила:
– Навстречу девочка мне шла: лет восемь было ей; ее головку облегла струя густых кудрей.
После процедуры ее довезли до дома, и от двери она помахала им рукой, а на следующий день получила семьдесят восемь баллов за работу по познавательной деятельности и культуре, что было до смешного высокой оценкой, сияя от счастья, пошла на английский и сидела там, пока лектор не произнес:
– Всё девочка твердила мне: «О нет, нас семь, нас семь!»
В этот момент Мередит повернулась, все так же безмятежно улыбаясь, и изо всех сил врезала углом своего дорогого серого ноутбука по голове сидящему рядом студенту.
Глава 73
«Скорая» – слева, полицейская машина – справа.
Мередит визжала долго, очень долго, пока ее оттаскивали от юноши, которого она пыталась убить. Она визжала, пока ей не вкололи успокоительное, и полулежала в наручниках на сиденье «Скорой», каталка которой была уже занята тем юношей, у кого сквозь раздробленные кости черепа розовым просвечивал мозг. Я стояла в толпе зевак – то молчащих, то плачущих, а больше всего пытающихся снять увиденное на телефон, пока разъяренная профессорша антропологии не рявкнула:
– Если где-то, хоть где-то увижу фотографию этого бедняги, то вышибу вас отсюда! Да так вышибу, что все вы пожалеете, что не родились теннисными мячиками!
Профессорша, с виду лет пятидесяти пяти, была миниатюрной, в очках, и умела придавать своим словам такую значимость, что они тотчас до всех доходили. Она обладала легкими оперной дивы и яростью питбуля, так что пред ее гневом толпа рассеялась, и я в том числе.
Ночью я вернулась в лабораторию, где Мередит проходила процедуры, и не нашла там ничего, кроме пустых комнат, пахнущих отбеливателем.
Я вернулась к дому Агустина Карраццы, и он тоже исчез, уехал второпях: свет выключен, дома никого.
Я заперлась в номере мотеля, обложила подушками двери и стены, а потом снова слушала голос Байрон, врубив его на полную мощь, когда та заявляла:
– От клинка протираются ножны, от страстей разрывается грудь; нужен сердцу покой невозможный…
Хей, Макарена!
На этот раз порыв на рвоту исходил целиком от меня, из того, что я лично испытала, а не из имплантата в моем мозгу.
Затем я запустила записи всех стихотворений Вордсворта и лорда Байрона, какие только нашла, улеглась на кровать и слушала их: никакой отрицательной реакции не последовало. Я не выпускала из виду часы, чтобы убедиться, что провалов во времени не было.
Мередит поместили в отдельную палату, приковав наручниками к койке. За дверью ее сторожил сонный дядька в синей фуражке с никотиновыми пятнами на пальцах. На стуле рядом с ним лежали смятые бумажные стаканчики из-под кофе и почти опорожненная упаковка кукурузных чипсов. Я украла сестринский бейджик у какой-то женщины в онкологии, хирургический халат из галереи над операционной и планшет с зажимом со спинки чьей-то койки. Я убрала волосы назад и улыбнулась сидевшему у двери полисмену, который не удосужился проверить мой бейджик, когда впускал меня в палату.
Мередит забылась тревожным сном женщины, которой вряд ли в будущем удастся как следует выспаться. Я присела на койку рядом с ней, осторожно ее разбудила, положив ладонь ей на руку, а когда она вздрогнула, тихо сказала с восточноамериканским произношением:
– Все хорошо. Я хотела проверить, как вы себя чувствуете.
– Он умер? – спросила она. – Я его убила?
– Нет.
– Господи! О Господи Боже…
Мне показалось, что на ее лице отразилось облегчение, но слишком сильное возбуждение не дало ему продлиться долго.
– Мередит, – начала я, – врачу необходимо знать, получаете ли вы какое-нибудь лечение? Лечат ли вас от каких-либо заболеваний?
– Лечат? Нет.
– У вас на руке следы от уколов.
– Ах… да… конечно… Я сдавала кровь или что-то в этом роде.
– Для анализов там слишком много следов.
– Я… я ни от чего не лечусь.
Или она превосходно врет, или не может вспомнить.
– Вы помните промзону по дороге к Ореховой бухте? Людей в комбинезонах, кресло с откидной спинкой?
– Нет, не помню. Что, а разве… я что-то сделала? В смысле… я… кто-то…
Слова стихают. Она понятия не имеет.
Девушка не имеет ни малейшего понятия.
– Нет, – выдохнула я, откидывая спутанные волосы с ее покрытого пятнами лица. – Это были не вы – совсем не вы.
Я тихонько выхожу из палаты и не улыбаюсь полицейскому, когда направляюсь к выходу.
Глава 74
Вопрос, единственно важный для меня: где же Байрон?
И, наверное, еще один: зачем мне нужно это знать? Она сказала: «Вы придете ко мне», – и я ищу ее, это что, по принуждению? Она вставила что-то мне в мозги: иголки, антенны и…
…но нет. Сначала самое главное: я прохожу полное обследование, все за один день, быстро, чтобы врачи не успели забыть промежуточные результаты тестов. Ничего не вставлено, никаких чипов, проводов, вообще ничего, сегодня не надо начинать носить колпак из оловянной фольги.
Дисциплина: если не можешь доверять себе, доверяй другим. Не можешь доверять другим, доверяй научным методикам. Все остальное – измышления, сомнения, догмы, фантазии и страхи. Я не испугаюсь. Я не сойду с ума.
Я искала Байрон, но она исчезла.
Пропала из Америки, пропала из файлообменной сети, просто… пропала.
Я обыскала весь Клуб ста шести, лаборатории и лекционные залы, «прочесала» аэропорты и пограничные КПП, перелопатила весь Интернет, пытаясь нарыть хоть что-то и вычислить ее – ничего.
Она исчезла гораздо «чище», чем я могла себе представить, а ведь люди могли запомнить ее, но она все же пропала. Возможно, она оказалась права, возможно, это и есть некая свобода.
Ничего не найдя, я, повинуясь внезапному порыву, отправилась на междугороднем автобусе в Солт-Лейк-Сити. Автобус вовсе не походил на свой прототип из старых фильмов, он был с кондиционером, удобный, этакий вагон с туалетом в задней части.
– Всем привет! – воскликнул водитель в микрофон, когда мы двинулись на север. – Здесь есть вайфай для развлечений, журналы с приключениями, лампы над креслами для чтения и туалет для незабываемых ощущений!
Солт-Лейк-Сити: основанный мормонами и поддерживаемый лыжными курортами и индустриальными банками. Небольшой участок с прямыми линиями под заснеженными горными вершинами. Я ела прекрасный хот-дог, пока выбирала следующий пункт назначения, настолько прекрасный, что на минутку увлеклась своими мыслями, а официантка воскликнула:
– Дорогуша, вам нужно есть и набирать вес, иначе вы зиму не переживете!
Я плеснула еще кетчупа на хлеб, прибавила к чаевым два доллара и села на автобус, отправлявшийся в три часа ночи по федеральной трассе восемьдесят куда-то на восток, куда – там видно будет.
Глава 75
Географические названия вдоль трассы. Эванстон, Рок-Спрингс, Ларами, Шайенн, Форт-Коллинс. Места, где отцы-основатели ставили флаги, куда приходили с лопатами и динамитом строители железных дорог, где сражались и погибали древние племена, отжимаемые еще дальше на запад к горам и морям. Зачем я здесь? Зачем путешествую?
Путешествую откуда-то и куда-то. Похоже на то, что делают паломники. Путешествие сродни молитве.
Медленная смена ландшафтов и пейзажей, начинаются названия, связанные с другой историей. Лексингтон, Кирни, Гранд-Айленд, Линкольн, Омаха. Приходящее в упадок индустриальное сердце страны. Денвер. Форт-Морган. Стерлинг. Огаллала. Высохшие, пыльные дымоходы, запертые ворота, иди в ногу со временем или тебя раздавят. Страховые агенты, продавцы подержанных машин, телевизионные бригады, мудрецы и торговцы мыслями и тщеславием, все на восток, на восток. Остановка на десять минут в Де-Мойне, на тридцать минут – в Уолкотте, если нужно отлить, в туалете вонь, ну и что, кто-то потом уберет, мусор на шоссе, все завтра, ведь главное – это сегодня, что дальше?