«Мы глубоко сожалеем о действиях одной из приглашенных на сегодняшнюю презентацию. Иногда люди, не отдающие себе отчета, совершают из ряда вон выходящие и жестокие поступки. Дорога к истине может оказаться пугающей, и нам весьма печально слышать, как много наших преданных читателей пострадало во время инцидента. Мы, разумеется, окажем всестороннюю поддержку следствию и желаем любви, мира и вечного света всем пострадавшим при этом трагическом происшествии».
Листая фотографии с того вечера, полного крови и хаоса, случайные кадры, на которых люди бегут, спасая свои жизни, где у мужчины хлещет кровь после того, как безумная девица сумела прокусить ему вены на запястье, я увидела ужас, смятение, хаос и
Байрон.
На самом-самом заднем плане – Байрон, лицо повернуто вполоборота, движется вместе с толпой к выходу
вот она
Байрон.
С книгой Мари Лефевр под мышкой, голова опущена, жемчужное ожерелье на шее, всего несколько пикселей на царящем на экране хаосе, но это была она, это была
Байрон.
Вопрос уцелевшим после происшествия.
Что происходило до того, как Луиза Дюнда сошла с ума?
Единогласный ответ: Мари Лефевр читала стихотворение.
Вопрос: какое стихотворение?
Ответ не такой единогласный вследствие незнания поэзии. В итоге достаточное количество людей смогли вычленить ответ из поглотившего все и вся хаоса, и звучал он так:
Гуляет среди ночи красоты
Безоблачное звездное созданье.
Все лучшее из дня и темноты
Дано очам ей в обладанье.
Она вбирает все утра цветы,
Которым в свете дня не суждено сиянье[10].
«Гуляет среди ночи красоты…», лорд Байрон, 1813 год.
Я разыскала страничку Луизы Дюнда в «Фейсбуке» и тщательно просмотрела ее содержимое – фото на яхте, в клубе с друзьями, обнимающей свою собаку, примеряющей новые туфли, широко улыбающейся в объектив под табло вылетов в аэропорту Хитроу в лихо заломленной соломенной шляпке с украшениями из пробки. Прямо каталог жизни на полную катушку, кишащий сокращениями: ОМГ, ЛОЛ, ХЗ!
И, конечно же, вот, вот оно – три месяца назад: пост, который я искала.
ОМГ, так волнуюсь, сегодня начинаю процедуры!!!
Начиная с этого поста, сокращения стали исчезать, как и ее дурашливые фотки. Она все больше и больше становилась той, какой ее хотели сделать процедуры – красивой, уверенной, недоступной, неприкасаемой, совершенной.
«Сегодня вечером иду на эксклюзивную презентацию к Мари Лефевр, – писала она в день нападения. – Жду не дождусь услышать ее речь – такую вдохновенную, такую правдивую и откровенную».
В тот вечер я пришла в палату к сестре. Вы ведь здесь новенькая, так? – спросила дежурная, когда я расписывалась в журнале посетителей. Я поцеловала Грейси в лоб и сказала, что мне надо уехать, но я скоро вернусь, а она охнула и ответила:
– Ты должна держать слово.
– Обещаю, – пробормотала я. – Вернусь, как только смогу.
В поезде до Манчестера я сидела в полном молчании.
Глава 80
Самолетом из Манчестера до Парижа, поездом из Парижа до Нима.
Поезд-экспресс, изящно-стремительный и серый, зима во Франции, безмолвно падающий за окном снег, долины на севере, равнины на юге у подножия Альп, далекие горы на фоне сгущающейся тьмы.
Я съела горячий бутерброд с сыром и ветчиной, жутко дорогой, и принялась восстанавливать свой запущенный французский, читая «Монд» и слушая в наушниках радио. Времени на подготовку у меня не было, так что я украла пару бумажников на Лионском вокзале, забрав наличные деньги и выбросив все остальное, украла мобильный телефон и купила новую сим-карту в табачном киоске на вокзале в Ниме.
Это не подло.
Я женщина с идеей бороться праведно, вести огромную борьбу, борьбу за права рабочих, за расовое и гендерное равноправие, пройти сквозь битвы, марши и
это не подло.
Я ворую, чтобы жить, а живу ради идеи.
Я – благородная воровка.
Впечатления от Нима:
Неяркий, но милый город, маленький Париж на юге без бремени огромного мегаполиса. Средневековые красоты рядом с древнеримскими. Фантастические магазинчики, торгующие шоколадом, с не менее фантастическими ценами. Запах парфюмерии, шипение жарящегося на гриле мяса, детишки, требующие новомодные игрушки, новенькие дивные пушистые штучки, а варежки у них пришиты к длинным резинкам, продетым в рукава, ведь скоро холодная зима.
Университетская больница, угрюмая каменная громадина, город в городе, склонись перед французской системой здравоохранения, всяк сюда входящий, памятник брутальности 1960-х годов, когда сюда заходишь, лучше уж совсем разболеться.
Именно сюда должны были привезти уцелевших после нападения на презентации книги Лефевр. Я убираю волосы назад, запахиваю поплотнее пальто и направляюсь в здание.
Палату Луизы Дюнда найти легко: она единственная с полицейским постом у двери. Я краду медицинскую экипировку и бейджик – в таких больших больницах всегда найдется что-нибудь подходящее, – улыбаюсь полицейскому, он спрашивает, что я делаю, я отвечаю: «Проверяю электролиты», – он слышит что-то медицинское и взмахом руки пропускает меня.
Луиза Дюнда лежит и спит, как Мередит, прикованная наручниками к койке. Пульс у нее семьдесят два, давление сто восемнадцать на семьдесят девять, она ухоженная и здоровая, чего можно ожидать от любой женщины, у которой есть «Совершенство», которая может позволить себе персонального тренера и доставку на дом алгоритмически подобранного набора вегетарианских продуктов. Девушка лет двадцати четырех или двадцати пяти, которая просто спятила при чтении стихотворения и напала на семерых гостей, прежде чем ее обуздали, а Байрон на все это смотрела.
Теперь Байрон, конечно же, и след простыл, но этого следовало ожидать. К сожалению, никаких следов телефона Дюнда или ее личных вещей, пусть и забрызганных кровью. Их забрала полиция. Я осторожно пытаюсь разбудить девушку, но она прямо-таки в отключке. Интересно, может, какие-то препараты помогут, но прежде чем мне удается отправиться на их поиски, открывается дверь, и в палату входят мужчина и женщина, ее я не знаю, а он…
…очень даже мне знаком.
– Добрый вечер, мэм. – Его французский, разумеется, безупречен и ровен, как у диктора новостей. – Как самочувствие мадам Дюнда?
Мимолетное мгновение замешательства, но это нормально, в порядке вещей, он посторонний в охраняемой палате, однако любопытно, что полицейский исчез со своего стульчика у входа. Я улучаю момент, чтобы быстро сосчитать от пяти до одного, и отвечаю:
– Под транквилизаторами, но показатели у нее хорошие. Вы?..
– Меня зовут мистер Бланк, – ответил он, протягивая мне руку, которую я, конечно же, пожала, почему бы нет, я медсестра, а он вежливый незнакомец, справляющийся о здоровье больной, конечно, я ее пожала, хотя с гигиенической точки зрения это непозволительно.
– Вы не родственник?
– Нет, мы из страховой компании.
Названия компании он не произносит и документов никаких не предъявляет. Женщина уже огибает койку, разглядывая лицо девушки, ее ногти, руки, пальцы. Я киваю и улыбаюсь, быстро пробираясь к выходу, потом задерживаюсь у двери. А почему нет? Останавливаюсь, поворачиваюсь, улыбаюсь мистеру Бланку и спрашиваю:
– Это «Совершенство»?
Женщина быстро поднимает на меня взгляд, и это куда более выразительный ответ, нежели неторопливая улыбка мистера Бланка, легкий поворот головы, едва слышное шарканье ног, чтобы потихоньку переместить все тело, дабы хорошенько меня рассмотреть.
– Почему вы так говорите, мадемуазель?..
– Жуда. Мадемуазель Жуда.
– Так что там с «Совершенством», мадемуазель Жуда?
– Вы на него работаете? Я знаю, что мадам Дюнда им пользовалась, – сказала я, пожав плечами и чуть наклонив набок голову, так, ничего особенного. – Я знаю, что она получала процедуры.
– А откуда вы это знаете?
– Она так говорила, прежде чем ей вкололи успокоительное.
– Да? Так и говорила?
Женщина, замершая, словно болотная птица, неуверенная, кружит ли сверху смерть или плывет ли снизу пища. Поесть и погибнуть, подставив врагу спину, или стоять смирно и голодать?
Мужчина, назвавшийся мистером Бланком, раньше проходил под несколькими другими именами: mugur-ski71, Матисс, Гоген, прихвостень Рэйфа Перейры-Конроя, бывший шпион, некогда любовник Byron14, конечно, ему вполне логично здесь оказаться. Он станет искать еще и Байрон.
Он смотрит на меня, а я на него. Я не возражаю против того, чтобы произвести впечатление.
Помнит ли он меня?
Нет, но, как и Байрон, он, возможно, хранит глубоко в памяти некие слова, мантры, повторяющиеся действия и смутные образы, говорящие: это женщина, которую ты не можешь запомнить, вот ее отличительные черты…
Будь мы в больнице в Исландии или в российской глубинке, он бы совершенно точно начал задавать вопросы, интересуясь, как это женщина с моей внешностью тут оказалась. Но мы в Ниме, а у французов столь же длинная и грязная история колониализма, как и у англичан, и юг страны полон переселенцев, приплывших из Алжира в 1960-х годах, и прибывших с западного побережья Африки, женщин с цветом кожи и волос, как у меня, которые являются француженками до мозга костей.
И вот он смотрит на меня, а я на него, и, наконец, он улыбается и спрашивает:
– Ей уже делали МРТ?
– Насколько мне известно, нет.
– А психиатр…
– Уже вызван для осмотра и консультации.
– Я бы предпочел, чтобы ее осмотрел мой психиатр. – Он подает мне визитную карточку: мистер Бланк, названия компании нет, только номер телефона.
– У вас бумаги с собой? – намекаю я. – Страховой полис, лицензия. Вам нужно отнести их в регистратуру.
Понятия не имею, реальны ли эти клочки бумаги, но и он тоже понятия не имеет.
– Разумеется, – отвечает он. – Больница уведомлена о моем приезде. По просьбе семьи мадам Дюнда перевозят в другое медицинское учреждение.