– Она говорила о вас, – наконец произнес он. – Она была уверена, что видела вас везде. Не только в Токио, по ее словам. Ей казалось, что вы всегда присутствовали в ее жизни, что-то ей нашептывая. Она не могла вас вспомнить, но в Ниме она снова нашла свой браслет, тот, что подарила ей мать, и сказала… Сказала, что, кажется, вы были ей другом, наверное, лучшим другом из всех, если бы только она смогла вас вспомнить. Мне кажется, что в конце… вина проделывает с разумом любопытные вещи. Она много лет не спала нормально. И теперь вот спит. Вроде бы спит. А вы были в Ниме?
– Да. Была. Мы встречались в больнице.
– Разве? Я не… Ну, конечно же, нет. Как глупо.
Легкое подергивание нижней губы, словно пожатие плечами, руки обхватили кружку с чаем, который он не пил.
Наконец я спросила:
– Компания ее поддержит, поможет?
– Вероятно, нет. Разоблачение того, что «Совершенство» могло привести к бойне в Венеции, обрушило курс акций. Директора нескольких холдингов поспешили отмежеваться от того, что видится им тонущим кораблем. Имеют место слияния. В некоторых случаях – поглощения компаний. Бизнес устоит в какой-то другой форме и в собственности каких-то других людей. Несомненно, банкиров. Безликих богачей… откуда угодно.
– Но вы-то на месте, – заметила я.
– Я страшно подвел ее и ее семью, – пробормотал он. – Я должен… принести покаяние и понести наказание, епитимью.
Епитимья: наказание, понесенное во искупление греха. Чувство сожаления за свои недостойные деяния. Наказание или взыскание, накладываемое за совершенные преступления. Самоуничижение как знак покаяния.
Недолгое молчание, пока омлет ставили на печку.
– Зачем вы здесь? – спросил он, не глядя мне в глаза.
– Повидать Филипу.
– Зачем?
– Она… вы бы поняли, что имею в виду, если бы я сказала, что она мой друг?
– Не знаю. Я не могу себе представить ваш мир. Вашу жизнь.
– Я могу помочь найти Байрон.
– Она исчезла, она добилась того, чего хотела.
– Она приходила ко мне в больницу в Местре.
– Как вы сказа… – начал он и умолк. – Вы были в больнице? Вы пострадали?
– Байрон пырнула меня ножом. Она знала, что я появлюсь, и… По-моему, она не хотела меня убивать. Я могу помочь вам найти ее. Я уже раньше пыталась, но не обладала вашими ресурсами, а у вас не было моей информации. Теперь у нас есть и то, и другое.
Снова молчание. Снова бег времени. Чай остывал, за окном смеркалось, горы возносились ввысь, рушились, и бежало время.
– Я нахожу вас до странности убедительной, когда сижу лицом к лицу с вами, Уай. А раньше я находил вас убедительной?
– Нет.
– Вот ведь странно, но в случае с вами мне трудно проявлять эмоции, поскольку, не помня, кто вы, я не испытываю привязанности к делу. Вместо чувств в вашем случае я обнаруживаю лишь факты. Не думаю, что мне удастся найти Байрон. Я хотел добиться этого много лет, когда она убила Матеуса – тогда мы были вместе, мне казалось, что надо было это предвидеть, должно было… но у меня не вышло. – Смешок, подергивание плечами, смехом отбросить вовсе не смешную мысль. – Покаяние, – объявил он. – Мне надо было ее остановить, а я этого не сделал, и она ускользнула, а я потратил годы на охоту за ней, годы своей жизни, чтобы сделать… хоть что-то. Что-то верное, возможно. Больше я не знаю. Вот так-то.
Я полуприкрыла глаза, вдыхая запах дорогих чайных листьев и подгоревших яиц. Подумала о Филипе Перейре-Конрой, о геометрии ленты Мёбиуса, выражении неевклидового… евклидового…
знания, вот, но без толку.
Не для этого.
Я открыла глаза и спросила:
– Где Филипа?
Филипа, спящая в кровати.
На ней светло-зеленая пижама, шелковая, без узора и видимых швов.
Лежит на боку, волосы немного растрепаны, одеяло почти скрывает ее.
Я спрашиваю: до погружения в «Совершенство» она что-нибудь оставила, записку, письмо, хоть что-то?
Нет, ответил он. Ничего.
Я спрашиваю: а мамин браслет при ней? Серебряный, без изысков – лента Мёбиуса?
Нет, здесь его нет.
Вы знаете, где он?
Нет. Когда она… после процедур он, похоже, перестал ее интересовать.
Спящая Филипа.
Я думаю, а не разбудить ли ее.
Что она скажет?
Ничего, думаю я, что имело бы значение.
Помогите мне, сказала я.
Не могу…
Помогите.
Не смогу…
Помогите мне. Чтоб вас, тупица вы этакий, ходячее недоразумение, где тот, кто выследил воровку на Ближнем Востоке, где mugurski71, где Гоген, где разведчик, охранитель, манипулятор, инстинкт убийцы, где ваша жажда мести?
Байрон победила меня, сказал он. Она выиграла.
Она пырнула меня ножом и бросила истекать кровью на полу в Венеции, ответила я. Она вставила мне электроды в башку и попыталась превратить меня в свое орудие. Она использовала меня, сделала своей куклой, но она, зараза, меня не одолела, так что возьмите-ка себя в руки, слюнтяй!
Он поглядел на меня сквозь переплетенные пальцы рук и спросил: сколько раз мы говорили на эту тему?
Сто раз, идиот, бросила я, и вы все позабыли, но каждый раз я оказывалась права, и каждый раз вы в итоге со мной соглашались. Так что прежде чем «Прометея» разорвут на куски, прежде чем Филипа отправится в тюрьму, прежде чем истратят последний цент и ваш последний знакомый исчезнет навсегда, помогите мне.
И я кричала, но не на него.
А он спросил: что вам требуется?
Глава 99
В распоряжении Гогена множество разных инструментов и данных.
Специалист по видеонаблюдению засек Байрон, когда та садилась на поезд в Санта-Лючии спустя три часа после трагедии в гостинице «Маделлена», затем потерял ее где-то в Северной Италии после того, как она не сошла ни на одной из станций по маршруту.
Мы считаем, что она спрыгнула с поезда, пока тот стоял на светофоре, объяснил он. Гоген поднял на ноги всех своих людей и расширил зону поиска: транспортные узлы, аэропорты, вокзалы, паромные переправы. Некая женщина вроде бы мельком видела Байрон где-то в Лугано, да и то со спины, и кто мог что-то с уверенностью сказать при таком масштабном поиске? Кто мог что-то утверждать?
– Возможно, это она, – задумчиво произнес Гоген. – Но мы вряд ли ее вообще когда-нибудь увидим.
Я оставалась рядом с Гогеном, а он продолжал записывать, меняя мобильные телефоны на USB-диктофоны, когда садились аккумуляторы, наблюдая за мной, не спуская с меня глаз, все время начеку.
– Это нормально, – сказала я. – У Байрон через какое-то время тоже началась паранойя.
– Я не… – начал он и умолк.
– Вы боитесь той, кто я, когда меня забываете. Боитесь, что я могу что-то сказать, сделать и исчезнуть, а когда вернусь, вы не вспомните. Диктофоны – это ваше оружие, а что если они остановятся? Если они остановятся, а я ограблю вас до нитки, о чем вы никогда не узнаете. Я бы боялась. Так что это нормально.
Он отвернулся, полуприкрыв глаза, и не сказал ни слова.
Должно настать время, когда Гоген все забудет.
Я стою рядом с ним, пока он записывает все свои впечатления обо мне большими заглавными буквами. Пишет он массивной серебряной перьевой ручкой с черными чернилами. Это что-то мне напоминает – ручку, которой пользовалась Байрон, ведя свои записи в Америке. Не просто ассоциация – у него точная ее копия. Я думаю спросить его об этом, но потом решаю, что не стоит.
Он фотографирует нас, стоящих на кухне, за спиной у нас часы, мы не улыбаемся. Я подавляю искус показать в объектив два поднятых больших пальца или сделать ему рожки на голове, а звезды вертятся, луна исчезает, я возвращаюсь к себе в гостиницу, неся под мышками две большие коробки с бумагами.
Я не сплю.
На полу разложена биография Байрон.
Все, что было у Гогена, начиная с имени.
Шиван Мэддокс. Как странно думать о ней как о человеке. Шиван Мэддокс, родилась в Эдинбурге в семье учительницы начальной школы и установщика оконных рам. Изучала французский и русский языки в Университетском колледже Лондона, три года жила в Германии, днем работая няней при британском посольстве, а по вечерам доводя свой немецкий и русский до уровня носителя языка. Закрутила короткий и совершенно очаровательный роман с атташе, обнаружила некий интерес к миру дипломатии, подала прошение о приеме в Секретную разведывательную службу.
Вот что высказал офицер кадровой службы в выцветших строчках ее выцветшего личного дела: на бумаге нет никаких оснований одобрить эту кандидатуру. Только при личном общении понимаешь, что она станет бесценным работником.
Несколько фотографий. Байрон хмуро смотрит в объектив. Байрон в семнадцатилетнем возрасте с матерью и отцом в Ньюингтоне. Они стоят, образуя треугольник, на крыльце их дома, гордые домовладельцы, ведь именно в тот день ее мать выплатила ипотеку. Байрон была худой, как щепка, с волосами почти до пояса, в кожаных до колен сапогах, кожаной мини-юбке, нелепом шерстяном джемпере и вязаном берете, кое-как сидевшем на голове, в ее взгляде гордость и дерзость. Ее дом, ее семья, попробуйте только сунуться.
Подчищенные документы. Замазанные черными чернилами оперативные подробности.
Бейрут, Тегеран, Москва, Санкт-Петербург, Даллас, Вашингтон, Париж, Берлин.
Агент разведки. Сначала, в соответствии с духом времени, ее использовали по большей части для контактов с женщинами. Женская солидарность, писал ее руководитель. На дам действует весьма успокаивающе.
Со временем к ее заданиям добавились агенты-мужчины, иногда их ловили, а иногда они погибали – повешенный в Ираке летчик, специалист по вооружениям, исчезнувший в Армии обороны Израиля и так и не появившийся – но в большинстве случаев они выживали и довольными выходили в отставку, их измены так и оставались нераскрытыми. Измена одного – это в конечном счете верность другого.
Даты, еще документы.
Рассмотрение на назначение начальником отдела – отказано.
Рассмотрение на назначение начальником отдела – отказано.