увствием, намеком на будущий, настоящий холод.
Она задумывается, может, именно так чувствует себя тигр, когда ветер приносит ему запах добычи, или бегун на длинные дистанции, когда пальцы его ног касаются стартовой линии. Она чувствует себя так, будто вот-вот взорвется и разлетится миллиардом сверкающих ледяных частиц. Может, эта легкость, это пьянящее возбуждение, которое она чувствует, когда Колин раздевается на льду, значит, что она может просто улететь?
В прошлый раз Колин разделся и сразу прыгнул в воду, словно, если бы он дал себе время подумать, он бы на это не пошел. В этот раз он смотрит на нее, и его улыбка становится все шире. Медленный взмах ресницами. Она делает шаг назад, еще один, потом поворачивается и идет к тропинке, не дожидаясь даже, когда он погрузится целиком.
Все именно так, как она ожидала. Они встречаются на их месте на тропинке и бегут, смеясь, наперегонки с ветром, к ее сараю.
Джей сказал, он может дать им час.
Час.
Снаружи сияет утреннее солнце, но такое ощущение, что в сарае ночь. Лучи света из щелей играют со звездочками пыли, танцующими в воздухе, и кажется, будто кожа у Колина светится изнутри, словно теперь это он – гость из иного мира.
– Черт, – произносит он шепотом, удивленно и восхищенно, берет ее лицо в ладони и целует жадно, неистово, а потом они пятятся и он опускает ее на надувной матрас, смахнув в сторону стопку одеял. Вокруг них – облака пыли, под ногами – сухие листья, но все это не важно. Его кожа, ее кожа, их тела соприкасаются, скользят, давят: горячие, гладкие. Не чересчур сильно, не чересчур слабо. Идеально.
Они целуются, стягивая друг с друга остатки одежды, а потом он входит внутрь нее, и движется над ней, и говорит что-то, и ей плевать, что это закончится, потому что это чувство – это чувство – именно то, чего им не хватало. Глубинная связь через прикосновение, уровень коммуникации, которого никогда не достичь словами.
Колин шепчет о любви ей в шею, вздрагивая над ней. Она льнет к нему, вжимаясь лицом в его кожу, и слышит, как шуршат в изголовье одеяла, которые он выпустил из стиснутых кулаков. Люси не хочется уходить отсюда, может быть, никогда.
– Ты в порядке? – спрашивает он тихо, прокладывая поцелуями дорожку от ее горла к уху. Когда она кивает, он шепчет: – Не очень-то мне нравится, что наш с тобой первый раз был в пыльном сарае.
Она смеется:
– Да плевать мне на обстановку!
Он чуть отодвигается и смотрит на нее с шутливой обидой, явно очень довольный, а потом моргает медленно, томно, только для нее.
– Мне тоже плевать.
Секунды тянутся, тягучие, как мед. Колин, нависнув над ней, целует ее, не закрывая глаз, с такой поглощенностью, что у нее в груди сладко ноет.
Ему не нужно говорить, что он ее любит, но он это делает.
Потом его уносит. Он потихоньку улетает от нее прочь, спиной вперед, будто что-то тащит его за спину; рот у него раскрыт в безмолвном отчаянном крике: ее имя. Он минует полосы солнечного света с танцующими пылинками, потом с такой же легкостью проходит сквозь стену сарая.
Несколько часов. Кажется, у нее занимает несколько часов, чтобы одеться, чтобы пробежать, сломя голову, по тропинке туда, куда Джей вытянул его слишком рано, туда, где Колин скоро очнется. Люси спотыкается о корни, застревает у берега в рыхлом, влажном снегу. Она понятия не имеет, как управляться с этими новыми, странно тяжелыми конечностями.
И, наконец, она здесь, она падает на его синюю от холода грудь, просит прощения и целует его в бесчувственные губы.
– Что случилось? Почему ты вернул его раньше?
– Не раньше, Люси. Я подождал ровно час. – Джей отпихивает ее в сторону и продолжает накачивать воздух в грудь Колина и давить ему на ребра.
– Давай, Колин, вставай, блин.
Руки у нее сжимаются в кулаки, и волна гнева проносится по коже. Она отбрасывает руку Джея прочь; он вскрикивает от неожиданности и с ужасом смотрит на нее.
– Что это с тобой? – спрашивает Джей трясущимся голосом. Он зажмуривается, потом взглядывает на нее опять, прежде, чем сунуть еще одну грелку для рук Колину в варежку. – Что это у тебя с лицом?
– С лицом?
Он трясет головой.
– Да ничего. Мне, наверное…
Люси игнорирует болтовню Джея; она склоняется над Колином и обнимает его поверх тяжелой груды одеял:
– Я здесь. Все будет хорошо. Я здесь.
Глава 28
Так странно быть в этом месте опять, пойманным между жизнью и… иной жизнью. Колин чувствует легкое обжигающее прикосновение снега на коже, но ему не холодно. Вспышки света пульсируют под сомкнутыми веками; воздух звенит эхом его имени, которое все повторяют встревоженные голоса, но у него недостаточно сил, чтобы открыть глаза. Несмотря на шум в голове, в груди у него – странная тишина. Время все идет и идет, и инстинкт, повелевающий ему вернуться, становится все слабее.
Он ощущает легкий укол страха, но это чувство быстро проходит; так легко скользнуть обратно в темноту, завернуться в нее, как в уютное одеяло. И Колин с отчаянной ясностью понимает, что эта тяга вернуться обратно в озеро так сильна потому, что это озеро Люси. Его глубинное знание о том, что Люси – призрак озера, удивляет его гораздо меньше, чем то, что, как он уверен до самого мозга своих промерзших костей: она ждала именно его. Потому что здесь у него уже так давно ничего нет, а в озере для него есть все. Вернуться обратно и уйти по тропинке к Люси будет так просто.
Это все, что ему нужно сделать.
Глава 29
Глаза у него распахиваются внезапно. Она ожидала тихого, спокойного пробуждения, трепета ресниц, но вот он лежит синий и неподвижный, а в следующую секунду – глядит на нее во все глаза, судорожно глотая воздух, и лицо у него горит.
– Люс, – выдыхает он. Потом делает еще один судорожный вдох, будто тянет воздух через соломинку.
Она прижимает пальцы к его шее, нащупывая пульс.
– Колин. – У нее миллион вопросов. – Ты меня чувствуешь? Ты помнишь? Тебе больно? Двинуться можешь?
– Мне кажется, я знаю, куда ты уходишь, – говорит он ей в шею, еле ворочая языком. Тут все его тело охватывает неистовая дрожь, и ему требуется несколько секунд на то, чтобы суметь выговорить: – Мне кажется, ты живешь в озере.
Ее вены наливаются холодом при мысли о том, что ее дом – эта холодная, одинокая бездна. Что именно она – призрак этой школы. Но что-то подсказывает ей, что это – правда; на озере ей спокойнее, чем где-либо еще. И ни реки, ни ручейка не связывает озеро с внешним миром; оно так же изолированно, как она, заперто в своих берегах.
Солнечный свет потихоньку, сантиметр за сантиметром, крадет темноту из комнаты Колина и, наконец, бросает луч на его теплую, вздымающуюся грудь. В сотый раз она впитывает в память его лицо, шею, то, как кудри падают ему на лоб.
– Просыпайся. Поговори со мной, – просит она. Это была одна из самых долгих ночей из тех, что она с ним провела, в ожидании, когда же он проснется, и станет ясно, что он не пострадал. И не заболел. И что его мозг остался прежним.
Он сонно бормочет что-то, просыпаясь, и поворачивается к ней.
– Твоя кожа в последнее время совсем другая на ощупь. – Он замолкает, и Люси надеется, что сейчас этот разговор покажется ему знакомым.
– Думаешь, это имеет отношение ко мне? – спрашивает он вместо этого.
Она отклоняется, чтобы посмотреть на него. Посмотреть по-настоящему, а именно, проверить, как зрачки реагируют на свет и приняла ли кожа нормальный оттенок. Он что, не помнит, что они разговаривали на эту тему уже два раза?
– Может быть.
– Думаешь, то, что я рядом с тобой или даже то, что в озере я становлюсь, как ты, делает тебя более?.. – Он трясет головой, трет лицо. – Типа более реальной?
Она улыбается, стараясь не обращать внимания на странное, щекотное чувство в позвоночнике, которое она ощущает, глядя на его невинное, удивленное выражение.
– Я хочу стать настоящей девочкой, Джузеппе.
– Я серьезно.
– Я тоже.
– Может, нужно переместиться в какое-нибудь другое измерение, чтобы узнать, как нам опять сделать тебя человеком? – размышляет он. – Если попрактиковаться…
Она кидает на него свой самый суровый взгляд из серии «что-за-пургу-ты-тут-несешь»:
– Думаю, с перемещениями по измерениям нам пора завязывать. Боюсь, ты использовал свой последний билет.
Он мотает головой, немедленно приготовившись к обороне, и, хотя умом она знает, что нужно испытывать тревогу, в сердце безмолвно поют электрические разряды. Внутри нее что-то начинает биться. И вот это тревожит ее по-настоящему. Если она – его Хранитель, почему ей тогда так хорошо, когда он кидается навстречу собственной гибели?
Люси никогда раньше не видела Джея выбитым из колеи. По крайней мере, выглядит это именно так; за обедом он молчит и все время дергается. Не кидает, как обычно, по сторонам пронзительных взглядов, а уставился вместо этого себе на ботинок, где черным маркером корябает что-то поверх старых, потускневших надписей. Свежие черные линии выделяются на сером фоне.
Поверх grenouille он пишет: eau. Поверх papillon он пишет froid. Потом, подумав, пишет CHAUD, поверх всего остального, заглавными буквами.
Лягушка и бабочка становятся холодной водой, потом горячей.
Она принимается яростно копаться у себя в мыслях в поисках других французских слов, но словно натыкается на стену. Ее воспоминания не поддаются расшифровке; кажется, они заперты где-то в укромных местах, и нужен внешний импульс, чтобы они вдруг вырвались наружу. Ей становится интересно, что еще может вырваться наружу и от каких внешних импульсов. Может, хоть какое-то объяснение, куда она уходит, когда исчезает, и что за Хранитель может позволить своему Подзащитному раз за разом нырять в ледяное озеро только ради того, чтобы она могла его потрогать.