Нормурада телеграмма взволновала не меньше Прохора. Он обещал написать статью. Но вышло иначе. Роясь в архивах, он натолкнулся на новые материалы, на голову бедной арчи выпадали еще большие беды, и притом с незапамятных времен. Начало их уходило в глубь веков, когда полчища Чингисхана нагрянули в цветущие оазисы Средней Азии. Уже тогда немало горных хребтов было оголено. Зимние холода и голод не щадили пришельцев, а они не щадили лесов.
Всю жизнь бился домла над проблемой растущего дефицита воды. Дотошно изучив исторические документы, он лишний раз убедился — эта проблема в значительной степени связана с оголением горных массивов. Теперь уже пришлось писать не статью, а целую книгу. Он и начал эту книгу, но работа затянулась. Прохор конечно же спросит о статье.
— И надо же! — воскликнул Уразкул, словно отвечая мыслям домлы. — Нашли место, где строить фермы!
«Вредительство! Вражеская рука!» — подумал домла, загораясь гневом. И одернул себя: эти обвинения когда-то пришлось выслушать и ему. Какие там враги. Просто безмозглые недотепы, равнодушные к родной земле.
— А ну-ка, друг, подстегни своего аргамака, — сказал Уразкул. — Подъезжаем к Прохору.
Лесничество от Минг булака отделял всего лишь один холм. За холмом начинался небольшой сай — лощина, она переходила в миндалевую рощу, — там и располагалась «резиденция» Прохора.
Старики одолели лощину, где россыпью белели юрты, паслись стреноженные кони, и теперь подъезжали к миндалевой роще. Чуть в стороне на берегу речушки стояли два газика. У машин беседовали несколько человек — городские, со шляпами в руках. Говорили громко. Вдруг их голоса покрыл визгливо дребезжащий крик, он доносился из рощи:
— Нет! Спасибо! И на похороны мои можешь не приезжать!
— Прохор! — Уразкул удивленно покачал головой. — Что-то он разбушевался!
В группе, стоявшей у машин, был и директор института Поликарпов, сын Прохора. Он первый заметил известного профессора, восседавшего на ишаке, и на миг растерялся. Но только на миг — заулыбался приветливо, поспешил навстречу:
— Нормурад Шамурадович! Как здоровье?
— Спасибо, сынок… Что тут у вас происходит?
— Да ничего особенного, — смутился Поликарпов. — Вы же знаете своего старого друга. Попросил меня кое о чем, я сказал, ничем не могу помочь, вот ваш друг и раскричался.
— О чем речь?
— Очень кстати мы встретились, — сказал Поликарпов, будто не расслышав вопроса. — Докладная ваша пошла из министерства еще выше.
— Так-так… — заволновался домла.
— Сейчас знакомятся на самом верху. — Поликарпов блеснул глазами. — Как только будут новости, мы сразу пришлем кого-нибудь. Словом — кончайте скорее монографию.
— Я хотел бы поговорить…
— Я тоже. Но… Извините, домла, там ждет министр. — Поликарпов повернулся к машине. — Мы в степь. Я еще приеду. Обязательно.
Пришлось домле проглотить обиду. Собрался было поговорить о работе, но куда уж тут — министр!..
За миндалевой рощей, на склоне горы, там, где росли, борясь за каждый клочок каменистой почвы, горная арча, лещина, боярышник и дикие яблони, белели три домика лесного хозяйства. У ближнего под громадным вязом стоял сухопарый старик среднего роста и угрюмо смотрел на гостей. Рыжеватые волосы его были взлохмачены, совсем как у современного модника.
— Вот это да! — рассмеялся Уразкул. — Мы спешим, мы торопимся к больному, а больной ржет и роет копытом землю!
Прохор ударил по воздуху рукой, пошел навстречу гостям.
— Ты что это так раскипятился? — спросил домла.
Прохор снова резко, наотмашь рубанул воздух.
— Видели Минг булак?
— Ну?
— Если видели, должны понять. О том и разговор. Я сказал сыну — вред ведь какой! Объяснил — плохое дело здесь затевают. Ты, говорю, тоже не пешка, директор института как-никак. Замолви слово, где надо!
— И что же он? Говорит, теперь уже бесполезно?
Прохор с удивлением посмотрел на Уразкула:
— Ты-то откуда знаешь?
— А я все знаю, брат!
— Нет, не все! — В голубых глазах Прохора зажглись искры, рыжеватые усы встопорщились. — Бесполезно или нет, но я это дело так не оставлю. Писать буду! До самой Москвы дойду! Да, кстати… — Прохор вдруг уставился на домлу. — Кстати, как там со статьей?
— Статья… Статья пишется.
— Два года пишется! Признался бы: не пишется она у тебя, племянничка любимого бережешь.
— Слушай, Прохор!..
— Слушал, достаточно слушал. Нету прежнего Нормурада, умер. Наш Нормурад не сидел бы сложа руки. Что там племянника, сына не пощадил бы. А племянник твой хорош! Умный ведь, кажется, человек…
— Это ты про Атакузы? — спросил Уразкул. Он стреножил ослов и подошел к вязу. — Был, как говорится, умным, а стал умником!..
Домла вспомнил только что увиденный кишлак: прямые как стрелы улицы, празднично белые дома. Сказал горько:
— Нет у людей совести, вот что, Уразкул. Племянник мой покоя не знает — какой кишлак построил…
— Построил-благоустроил… Ну и что? Теперь можно и людей топтать?
Домла опустил голову. Все ясно. Под большой чашей скрыта маленькая. Дом!..
— Я понимаю твою обиду, Уразкул…
— Брось, не за дом я обижен, — Уразкул, тряся реденькой бородкой-клином, наскочил на домлу, как петух. — Если хочешь знать, я и невестку отругал, чтоб не устраивала скандалов из-за какого-то дома. Живи себе в нем на здоровье. Речь не о том, про Атакузы говорю. Человека он ни во что ставит. Покажется ему, что кто-то поперек дороги стоит, — вздохнуть не даст. За что, скажи, сына сослал в степь? Да не таращи, не таращи ты на меня глаза, Нормурад. Пусть Атакузы тебе хоть сто раз племянник, плевал я! — Гневно взметнув полами чапана, Уразкул зашагал к поляне, где паслись стреноженные ослы. Прохор остолбенел — очень уж неожиданно грянул скандал. Водил глазами — на растерянного Нормурада, на Уразкула, а тот уже седлал своего осла.
— Эй, Уразкул, ты что, взбесился на старости лет? — очнулся Прохор.
— Хватит с меня! Покорно благодарю!..
— Только и недоставало, чтобы еще мы перессорились. — Домла мешком упал на пень, посмотрел с мольбой на Прохора: — Задержи этого упрямца, Прохор! Прошу тебя!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Уже у калитки Шукурова остановил голос жены:
— Товарищ Шукуров!
Махбуба так называет мужа, когда она в шутливом расположении духа. Это повелось еще с первых дней брака.
Шукуров обернулся. Махбуба только что поднялась с постели — яркий шелковый халат, ноги в легких босоножках. Поправляя на ходу белыми оголенными руками рассыпавшиеся волосы, она спешила к мужу.
— То все ночами ждала, не могла дождаться вашего величества, а теперь по утрам приходится караулить, уходите ни свет ни заря.
От нее веяло теплом постели и еле уловимым цветочным ароматом. Большие серые глаза озорно блестели. Шукуров невольно поддался шутливому настроению жены, подхватил:
— Ваш покорный слуга хранил сон своей ханум. Потерпите немного, пройдут эти суматошные дни, начнем отчитываться перед вами за каждую минуту, вам еще надоест, ханум.
— Премного благодарны! — Махбуба, продолжая улыбаться, низко поклонилась. — Что ж поделать? Приходится нести бремя супруги первого секретаря. Все понимаем.
— Люблю сознательных женщин!
— А как гость из обкома? Приедет?
— Должен приехать. Только мы с ним махнем прямо в степь.
— Не зазимуете же в степи? — Махбуба звонко залилась, довольная своей остротой. — И Джамал-ака вроде бы приехал. Хоть и бывший, а как-никак заместитель министра…
Шукуров успел уже наслышаться о Бурибаеве, и сейчас мгновенно всплыли в памяти эти разговоры. Если правда хоть десятая доля того, что слышал, выходит, Атакузы, рассказывая о нем в Ташкенте, умолчал о главном, скрыл самое страшное — преступление, на которое пошел Бурибаев, чтобы заполучить приглянувшуюся девушку. Видно, Атакузы наступил себе на язык, памятуя о предстоящем родстве.
Прощаясь с тестем в его ташкентском доме, Шукуров и не предполагал, что в тот же день встретится с Джамалом Бурибаевым. Однако председатель «Узсельхозтехники», который принял Шукурова, переслал его просьбу Бурибаеву. И вот встретились. Из-за стола к Шукурову шагнул солидный, привлекательный с виду человек. Несмотря на заметную полноту, Бурибаев казался статным, моложавым. Лишь серо-зеленые глаза навыкате оставляли ощущение. некоторого холодка, настораживала излишняя ухоженность гладкого белого лица.
Просьбу Шукурова выслушал внимательно. Правда, ничего конкретного не обещал, отделался общими словами, вроде «учтем», «постараемся помочь». Провожая к двери, держался с тактом, показал даже уважение к посетителю. Однако вот уже два месяца прошло, а ничего так и не сделал. Мгновенно вспомнив все это, Шукуров спросил жену не без раздражения:
— А зачем приглашать его в гости? Может, чем-то обязаны ему?
— Ничем не обязаны. Просто случай такой, приехали уважаемые люди из столицы, из области. Как же не пригласить? Сколько времени, как мы тут, а все затворниками живем. Кое-кто из руководящих уже намекал: пора бы встретиться и на нейтральной почве…
— С каких это пор руководящие работники стали обращаться к вам с такими намеками?
Перегнула! Махбуба мгновенно уловила это. Перевела поскорее разговор на шутку:
— Не волнуйтесь, не сами руководящие намекают. У них жены есть.
— Так пусть они и приглашают, раз им…
— Им неудобно.
— Это почему же?
— Потому что… — Махбуба улыбнулась: какой наивный, простых вещей не понимает! — Потому что… ну, вы первый человек в районе. Они стесняются…
— Очень хорошо, пусть стесняются! Это тоже не вредно. — Шукуров резко повернулся, открыл калитку.
Верхушки пирамидальных тополей, обступивших улицы, уже купались в лучах солнца, но низкорослые шелковицы, обрубленные весной, а теперь вновь зазеленевшие, оставались еще в тени. Прохожих было мало, встретился лишь сторож у магазина, да около райкома дворник поливал из шланга цветник.