— Тише! — перебила супруга Джейн, раздраженная неуместной шуткой. Слова слуги заинтриговали ее. Когда надо, Манион далеко не дурак, просто мозги не тот орган, которым он пользовался чаще всего. У Маниона была удивительная память на человеческие лица, и еще он обладал редкой способностью выносить мгновенные, а главное, меткие суждения.
— По-моему, этот негодяй с арбалетом никакой не книготорговец. Что-то среди них мне ни разу не попадались такие рожи. Этот ваш стрелок не кто иной, как Кит Марло, черт его подери.
В комнате воцарилась гробовая тишина.
— Но Кристофер Марло умер в 1602 году… — неуверенным тоном произнес Грэшем.
— Это нам так сказали, что он умер в 1602 году, — возразил Манион. — А до этого разве мы сами не пытались уверить всех, будто он сыграл в ящик в 1593 году, когда, черт побери, отлично знали, что он жив? Если Кит уже помер однажды, когда это было ему выгодно, хотя на самом деле оставался жив, что мешало ему проделать тот же самый трюк без нашей помощи?
— Теперь я вспоминаю! — воскликнул Грэшем и стукнул себя по лбу. — Корнелиус Вагнер!
— А это еще кто такой? — удивился Манион.
— Этим именем шпионы Сесила назвали кембриджского книготорговца. Кок сообщил мне об этом при нашей встрече. Корнелиус Вагнер. Корнелиус и Вагнер — так звали действующих лиц пьесы Марло «Доктор Фауст». Вагнер — слуга Фауста. Значит… — Разум сэра Генри мгновенно включился в работу. — Ты уверен, что это был Марло?
— Я провел в его обществе достаточно времени. Кто как не я переправил его во Францию? — фыркнул Манион.
— Так это ты инсценировал смерть Марло? Переправил его во Францию? Он жив? И теперь он хочет убить тебя? Я ничего не слышала об этом. — Джейн отказывалась поверить собственным ушам. На нее словно обрушилась приливная волна интриг, двурушничества, заговоров, обмана — и в этой пучине зла ее муж решил провести всю свою жизнь. Или все-таки это даже не волна, а исполинский водоворот, в котором безвозвратно исчезают люди? Как и Грэшема, Джейн всегда восхищала мощь непревзойденных стихотворных строк, вышедших из-под пера Кита Марло. «Тамерлан Великий» ее завораживал, «Доктор Фауст» пугал, «Мальтийский еврей» и «Эдуард Второй» приводили в ужас. — Расскажи мне обо всем.
Грэшем рассмеялся:
— Переправили ли мы его во Францию? Да. Инсценировали его смерть? Нет. Это была идея самого Марло.
Сэр Генри кивнул в сторону Маниона. Тот поставил перед собой пивную кружку и продолжил рассказ:
— Марло угодил в беду. По правде говоря, он никогда не вылезал из неприятностей, но на сей раз влип по-крупному. Кит шпионил по поручению старого Уолсингема, следил за папистами. Вернее сказать, должен был шпионить за папистами, но с его нюхом стал шпионить за всеми, включая и тех, за кем шпионить не следовало бы, например, за ее величеством королевой. Когда умер Уолсингем, Марло стал выполнять тайные поручения Сесила. Кроме того, он беспробудно пил, постоянно ввязывался в драки, был несдержан на язык. Скверное качество для шпиона. Например, Кит стал болтать, что Сесил якобы склонен к левым удовольствиям, — Манион употребил разговорное словечко, подразумевавшее мужеложство, — да и о многом другом, совершенно непонятном для окружающих. Отец Сесила, старый лорд Берли, решил, что Марло сделался чересчур опасен, и вызвал его на заседание Тайного совета. После этого его препроводили в Тауэр, где он и умер от загадочной болезни вскоре после того, как…
— Шпион из него всегда был плохой, — перебил слугу Грэшем. — Слишком несдержан, слишком сообразителен, вечно стремился быть в центре внимания.
— Ну, это мы уже слышали. А тогда нашему сэру Генри… в общем, Марло был для него примером для подражания.
— Я считал этого человека гением, — честно признался Грэшем. — Невыносимое создание, это верно, и в то же время воистину гений. Его смерти желали Берли и Сесил. Я был даже рад, что могу хоть как-то помешать замыслам нашего лорда Солсбери. Мне казалось, что взамен я смогу получить сведения, порочащие Берли и Сесила. И я всей душой хотел помешать этим двоим убить создателя «Доктора Фауста» и «Тамерлана». Считайте это моим вкладом в меценатство.
— Ну и как? Удалось? — полюбопытствовала Джейн.
— Я предупредил Кита, что если он отправится на заседание Тайного совета, то ни живым, ни свободным ему уже никогда не быть. Я содействовал его переправке во Францию, — ответил Грэшем. — Но Марло этого показалось недостаточным. Ему взбрело в голову сначала инсценировать собственную смерть на глазах у кучи всякого отребья. Увы, мы слишком поздно узнали о его намерениях. Мы опасались, что те самые негодяи отберут у него деньги, сделают все, что он замыслил, а затем все равно убьют. Ведь они могли рассчитывать на второй платеж от правительства. Манион сумел посадить его на корабль и переправить через Ла-Манш.
Грэшем посмотрел на Маниона.
— Случилось так, что двое матросов из корабельной команды пытались убить Марло, когда тот спал.
— И как же ты поступил с ними? — спросила Джейн.
— Отправил на тот свет, — бесхитростно признался Манион и отпил из кружки. — Ладно, сейчас речь не об этом. Главное, я перевез его во Францию. Нам стало известно, что оттуда он перебрался в Испанию, но это уже совсем другая история. Затем до нас дошел слух, будто в 1602 году Кит либо умер сам, либо был убит. Он всегда искал бед на свою задницу, да простит меня леди Джейн за такие слова. Так что мы не удивились, когда нам сказали, будто он умер.
— Ты уверен, что вчера в «Глобусе» был именно он? — спросил Грэшем.
— Спрашиваете! Правда, старина Кит сильно изменился. Постарел, сгорбился, облысел. Я узнал его не сразу. Но это точно был он. Марло, восставший из могилы. Готов спорить на что угодно — он явно переболел сифилисом. Вы заметили, как он обращался с арбалетом?
— Я видел, как он выстрелил из него, — ответил Грэшем.
— А я видел другое. Кит двигал рукой так, будто она его плохо слушается. С сифилитиками всегда так. Они не чувствуют собственных рук или ног. Уж можете мне не объяснять.
То, что Манион сам избежал сифилиса, было великим чудом, вернее, иллюстрацией того, что жизнь порой бывает весьма снисходительна к грешникам. Хотя наверняка жизнь верного слуги, протекавшая за стенами дома Грэшема, сталкивала его со многими несчастными, которых настигла эта страшная болезнь.
— Значит, это был мой старый друг Кит Марло, — задумчиво произнес Грэшем.
— Но зачем ему мстить тебе? — удивилась Джейн. — Ты ведь в свое время помог ему, верно?
— Пожалуй, я знаю почему, — ответил ей муж. — Подожди минуту, я сейчас принесу кое-что.
Грэшем вышел в буфетную и зашагал по коридорам, на ходу здороваясь со слугами, обращаясь к каждому по имени. Те почтительно кланялись в ответ или снимали шапки. Войдя в свой кабинет в центральной части дома, сэр Генри плотно закрыл за собой массивную дверь. Убедившись, что никто его не видит, он приподнял ковер на полу. Взгляду открылись деревянные половицы. Грэшем нажал на одну из них. Край доски приподнялся примерно на полдюйма. Сэр Генри поднял его чуть выше. В тайнике лежала запертая на замок металлическая шкатулка. Он открыл ее ключом из связки с золотой цепочкой. В шкатулке не было золота, как можно было ожидать от хозяина богатого дома, явно потратившего немалые деньги и на изготовление металлической шкатулки, и на устройство тайника под полом самой надежной комнаты. Не имелось в ней и ценных бумаг, столь любимых адвокатами. Вместо них там лежали письма. Письма и бумаги, на первый взгляда не представлявшие никакой ценности. Грэшем с улыбкой посмотрел на них. Судьбы и репутация стольких королей и королев зависели от этих документов!
Мужчины выбалтывают секреты, чтобы доказать, что они мужчины. Великим людям известны великие секреты, но они хранят их в тайне.
Грэшем выбрал два нужных ему письма и закрыл свое тайное хранилище. Интересно, выдержит ли оно разрушительную силу огня, подумал он. Пожалуй, должно выдержать. В конце концов, шкатулка отлита из металла, из пушечной бронзы. Однако в случае непредвиденного пожара судьба шкатулки в большей степени зависит от него самого или от верного слуги, который вынесет ее из пламени. Ни в чем нельзя быть уверенным до конца, кроме смерти, подумал Грэшем. Готовность — вот самое главное. Предсказания — ненадежная вещь. Нужно быть лишь готовым ко всему.
Он вернулся в комнату, держа в руке два письма. Манион за это время успел снова наполнить пивом кружку, что не ускользнуло от глаз хозяина.
— Два письма, — произнес он, обращаясь к Джейн. — Оба от Марло. Написаны с промежутком в три месяца. Июнь и август 1602 года. Сообщает, что его недавно пытались убить. Я не спас его, пишет он мне. Я сделал все в соответствии с распоряжениями Сесила, так что того ничуть не смутят те признания, которые Марло может сделать в суде.
— На кой черт им сдался суд! Вот умора! — усмехнулся Манион.
— Согласен, но Марло вбил себе в голову, что может выступить, обрядившись в тогу неустрашимого героя. Предполагалось, что он останется во Франции, но вместе этого Кит бежал в Испанию, где стал шпионить в пользу новых хозяев. Насколько я понимаю, он долгие годы выполнял поручения испанцев, а затем неожиданно впал в немилость и поспешил обвинить меня и Сесила в том, что мы специально настроили их против него.
— Но ведь все было не так, верно? — уточнила Джейн.
— Боже сохрани, конечно, нет, — ответил Грэшем. — По правде говоря, я уже простил его, но тут неожиданно пришли эти письма. Он заявил, что предпочел бы закончить свои дни в Тауэре. Вот, ты сама можешь прочесть его слова. Кит прозябал в жуткой нищете, так и не получив признания, которого был достоин… А еще он пишет, будто это мы с Сесилом желали его смерти.
— Он лгал? — снова спросила Джейн.
— Разумеется, лгал, — ответил Грэшем, пожав плечами. — Я не желал его смерти. В этом не было никакой необходимости. Теперь это дело далекого прошлого. А в то время я надеялся, что, оказавшись за пределами Англии, он снова станет писать, сочинять пьесы, сотрудничать с европейскими театрами… Помню, как меня потрясло его письмо, которое я получил после того, как все услышали известие о его убийстве. Это было, если не ошибаюсь, в сентябре. Позднее я узнал нечто такое, что убедило меня в причастности Сесила к смерти Кита.