Такого страха, который вселила в сердца людей Красная сотня, Лондон не помнил со времен восстания фениев. Не проходило и дня, чтобы не становилось известно о каком-нибудь новом готовящемся злодеянии. Самым вопиющим случаем стала попытка спустить с рельсов поезд метрополитена. Если читатель найдет утомительным, что я слишком часто буду упоминать слово «попытка», то это лишь потому, что благодаря достойной удивления бдительности «Совета юстиции» действия анархистов оставались не более чем «попытками».
— Так дальше продолжаться не может, — недовольно произнес министр внутренних дел на собрании полицейского руководства. — Наша полиция признана лучшей в мире, а нас по всем фронтам обставляют люди, которых мы сами же разыскиваем за убийство!
Главного комиссара, и без того весьма раздраженного происходящим, задела критика министра.
— Сэр, мы делаем все возможное, — коротко сказал он. — Если вы считаете, что моя отставка может помочь делу…
— Ради всего святого, не будьте вы дураком! — совсем не по-парламентски воскликнул министр внутренних дел. — Вы разве не видите, что…
— Пока я вижу лишь то, что вреда никакого нет, — упрямо буркнул комиссар и вдруг вспылил: — Вот что я скажу, сэр! Наши люди каждый день нанимают субъектов и похуже этих «Благочестивых». Если не нанимают, то используют. Мелкие воришки, «стукачи», как их называют, рецидивисты, взломщики, а бывало, что и кое-кто похуже. Мы существуем для того, чтобы защищать обычных законопослушных людей, и никто не может…
— В том-то и дело, что это не вы защищаете людей! Вы только получаете информацию…
— От «Совета юстиции», верно, но какое это имеет значение? Выслушайте меня, сэр. — Говорил он очень искренне и придавал вес каждой сказанной фразе легким ударом кулака по столу. — Принца Эскуриальского нужно выставить из страны, — с серьезным видом сказал он. — У меня есть сведения, что красные хотят его крови. Нет, это мне известно не от «Благочестивых», в том-то и дело. Я узнал это напрямик от человека, который продает мне информацию. Сегодня ночью я встречаюсь с ним, если, конечно, они еще не прикончили его.
— Но принц — наш гость.
— Он и так пробыл здесь слишком долго, — решительно произнес практичный и не склонный к сентиментальности комиссар. — Пусть возвращается к себе в Испанию… Через месяц он должен жениться, так вот пусть лучше у себя дома покупает приданое или что он там должен купить.
— Этим вы хотите сказать, что не в состоянии его защитить?
Лицо комиссара исказилось, как от боли.
— Я могу защитить шестилетнего ребенка или спокойного шестидесятилетнего старика. Но я не могу брать на себя ответственность за молодого человека, который настаивает на том, что имеет право ходить по Лондону без сопровождения, который разъезжает куда вздумается на автомобиле и упрямо отказывается сообщать нам свои планы на день… А если и сообщает, то нарушает их!
Слушая комиссара, министр ходил туда-сюда по кабинету, задумчиво опустив голову.
— Что касается принца, — наконец сказал он, — его высочеству уже направлен совет (из наивысших кругов) как можно скорее покинуть страну. Завтра он уезжает.
По лицу комиссара полиции было видно, каким облегчением стали для него эти слова.
— Сегодня вечером он едет в «Аудиториум», — недовольно сказал он, вставая. «Аудиториум», хоть и был перворазрядным мюзик-холлом, имел не самую хорошую репутацию. — Я направлю в зал десяток своих людей, а машину его к концу представления мы подкатим к самой двери.
В тот вечер его высочество был пунктуален и прибыл в театр ровно в восемь. Какое-то время он пробыл в вестибюле, приятно разговаривая с рассыпающимся в любезностях перед столь высоким гостем управляющим, затем вошел в свою ложу и сел в тени красной бархатной шторы.
Ровно в восемь в театр прибыли еще два джентльмена, тоже во фраках. Одного звали Антонио Селлени, а второго — Карл Олл— маннс. Оба они были молоды и, прежде чем выйти из своего автомобиля, обсудили последние подробности предстоящего дела.
— Ты займешь ложу напротив, а я попытаюсь зайти к нему. Если у меня получится — считай, дело сделано. Нож лучше всего. — В голосе молодого человека можно было услышать оттенок гордости. — Ну, а если мне не удастся до него добраться, вся слава достанется тебе. — Он, как и все молодые итальянцы, имел склонность изъясняться высокопарно. Его спутник заворчал и ответил на ломаном французском:
— Однажды я прострелил куриное яйцо, зажатое в пальцах, — сказал он.
В театр они вошли порознь.
Тем временем в кабинете управляющего суперинтендант Фалмут коротал время, читая объявления в вечерней газете.
К нему подошел управляющий с запиской от его высочества, расположившегося в ложе А, что ни при каких обстоятельствах он не должен быть побеспокоен до самого окончания представления. В это же время синьор Селлени, осторожно посматривая по сторонам, подошел к ложе А. Рядом никого не было, поэтому никто не помешал ему мягко повернуть ручку и бесшумно скользнуть в темноту ложи.
Через двадцать минут Фалмут, стоя у двери на бельэтаж, отдавал указания помощнику:
— Поставьте двух человек у входа на сцену… О Боже!
Причиной его внезапного удивления стал выстрел, который раздался в зале, заглушив негромкую музыку и гул голосов, и последовавший за ним женский крик. Над расположенной напротив принца ложей поднялось прозрачное облачко дыма.
Карл Оллманнс, не в силах больше терпеть напряженного ожидания, выстрелил в сидящую неподвижно в тени шторы фигуру, после чего спокойно вышел из своей ложи прямо в руки двух подбегающих полицейских.
— Врача! — на ходу крикнул Фалмут, когда бросился к ложе А. Дверь ее оказалась запертой, но он, не задумываясь, вышиб ее. На полу совершенно неподвижно, в какой-то причудливой позе лежал бездыханный человек.
— Что за черт! — удивленно воскликнул сыщик, увидев, что мертвец связан по рукам и ногам.
У двери в ложу уже собралась толпа. Фалмут услышал чей-то строгий голос, призывающий к порядку. Обернувшись, он встретился взглядом с комиссаром.
— Они убили его, сэр! — отчаянно вскричал Фалмут.
— Кого? — недоуменно спросил комиссар.
— Его высочество.
— Его высочество? — брови комиссара поползли вверх. — Но принц полчаса назад уехал с Чаринг-кросса на континент!
Фалмут разинул рот от удивления.
— Тогда, во имя всего святого, кто это?
На вопрос сыщика ответил господин Меншиков, который пришел сюда вместе с комиссаром:
— Антонио Селлени, анархист из Милана.
Когда Карлос Фердинанд Бурбон принц Эскуриальский герцог Буда-Грацский, наследник трех престолов женился, множество его августейших родственников, рассеянных по всей Европе, вздохнули с величайшим облегчением.
Принц, открытый сторонник передовых взглядов, идеалист, полный утопических идей о возрождении человечества, но и не чуждый обычных мирских удовольствий, лихой водитель и бесшабашный наездник, был совершенно безразличен к общественному мнению, что в равной мере является признаком дураков и истинно великих людей. Для европейских монарших домов его женитьба была делом международного значения.
Его императорское величество одной из центральноевропейских стран обратился к убеленному сединами канцлеру:
— Te Deum…[10] В каждом храме. Вы меня понимаете, фон Хедлитц?
— Это огромное облегчение, — произнес канцлер, многозначительно кивая.
— Облегчение! — повторил император, потягиваясь так, будто облегчение было физическим. — Этот молодой человек отнял у меня два года жизни. Вы слышали о лондонском покушении?
Канцлер о нем слышал. Более того, ему о происшествии в мюзикхолле докладывали самое меньшее три или четыре раза, но он был опытным канцлером, поэтому сделал вид, что приготовился внимательно слушать. Его величество был прекрасным рассказчиком, поэтому начал со вступления:
— Если верить его высочеству, он спокойно сидел в своей ложе, когда вошел итальянец. Заметив в его руке нож, он привстал, чтобы схватить мерзавца, но вдруг, как будто из ниоткуда, возникли трое мужчин. Они повалили убийцу на пол, связали и заткнули ему рот. Думаете, наш Карлос Фердинанд поднял крик? Не тут-то было! Он сел и спокойно продолжал смотреть представление, краем глаза поглядывая на лежащего на полу связанного человека и на предводителя этой загадочной группы спасителей.
— «Четверо благочестивых»! — вставил канцлер.
— Насколько я знаю, их было трое, — поправил его венценосный рассказчик. — Так вот, их предводитель совершенно спокойно, будничным голосом предложил принцу, не поднимая шума, уйти. Сказал, что его машина стоит у входа, что ему зарезервированы купе на Чаринг-кроссе, каюта в Дувре и специальный поезд в Кале.
Его высочество погладил колено, у него была привычка это делать, когда его что-то удивляло.
— Карл послушался его, как ребенок… Что, по-моему, самое поразительное во всей этой истории. Плененный анархист, связанный по рукам и ногам, был посажен в кресло и оставлен наедине со своими неприятными мыслями.
— А потом убит, — добавил канцлер.
— Нет, не убит, — поправил его император. — Часть из того, что я рассказал вам, стала известна от него самого. Он рассказал об этом полицейским, когда его доставили в больницу… Нет, он не был убит. Его друг оказался не таким уж метким стрелком, каким он себя считал.
Глава IXЧетверо против сотни
Группа возвращавшихся вечером домой рабочих, решив срезать путь и пройти по полю в двух милях от Кэтфорда, заметила висящего на дереве человека издали.
Подбежав, они увидели опрятно одетого мужчину иностранной наружности. Один из рабочих перерезал веревку ножом, но мужчина был уже мертв. Под деревом стояла черная сумка, к которой кто-то привесил записку с предупреждением:
«Не прикасаться! В этой сумке взрывчатка. Сообщите в полицию».
Еще удивительно было то, что к лацкану пиджака мертвеца был приколот багажный ярлычок. На нем было написано: