Строя догадки относительно личностей «Четверых благочестивых», полицейские службы всего мира единогласно пришли к двум выводам. Во-первых, эти люди, очевидно, баснословно богаты (а так и было), и, во-вторых, кто-то из них должен был прекрасно разбираться в науке (и в этом они тоже не ошиблись). Что касается четвертого, присоединившегося к ним недавно, тут мнения расходились. Мысль об этом четвертом заставила Манфреда улыбнуться, он подумал о его честности, о замечательных качествах его разума и сердца, о его порывистости и склонности «утрачивать равновесие», как это называл Гонзалес. Улыбка была доброй, хотя этот четвертый уже не являлся одним из них — когда работу довели до конца, он ушел.
Манфред сидел, погруженный в свои мысли, пока маленькие часы на каминной полке не пробили десять. Потом он зажег спиртовку и поставил вариться кофе. Предвкушая приятный терпкий аромат, он услышал, как внизу негромко звякнул звонок и открылась дверь. Потом раздались приглушенные голоса и послышались шаги на лестнице. Сейчас гостей Манфред не ждал, но к встрече он был готов в любое время.
— Входите, — сказал он, когда в дверь постучали. По робкому стуку он понял, что стучала экономка.
— Вас хочет видеть дама… Иностранка.
— Проведите ее, пожалуйста, — вежливо попросил он.
Манфред все еще был занят кофе, когда она вошла. Он не поднял глаза и не спросил, кто это. Экономка постояла немного в нерешительности и вышла, оставив их наедине.
— Одну минуту, — сказал он. — Прошу вас, садитесь.
Твердой рукой он налил чашку кофе, подошел к столу, перебрал пачку писем, бросил их в горящий камин и какое-то время смотрел, как они горят. Потом повернулся к гостье.
Не обратив внимания на его приглашение садиться, она стояла, упершись одной рукой в бок.
— Не хотите ли присесть? — снова повторил он.
— Предпочитаю постоять, — резко произнесла она.
— Очевидно, вы не так устали, как я, — спокойно промолвил он и с наслаждением опустился на мягкое кресло.
Она не ответила и несколько секунд стояла молча.
— Оратор из Граца пришел поиграть в молчанку? — добродушно поинтересовался Манфред. Но, посмотрев ей в глаза, увидел, что они полны тоски, и он сменил тон. — Садитесь, Мария, — мягко произнес он. Щеки девушки вспыхнули, но Манфред понял это по-своему. — Нет-нет! — поспешил он исправить впечатление, которое, как ему показалось, произвели его слова. — Я сейчас серьезно говорю, безо всякой насмешки… Почему вы не уехали с остальными?
— У меня еще здесь осталась работа, — ответила она.
Он устало махнул рукой.
— Работа, работа, работа! — горько улыбаясь, произнес он. — Разве ваша работа еще не закончена? Разве с ней не покончено?
— Скоро будет покончено, — сказала девушка и посмотрела на него каким-то странным взглядом.
— Сядьте, — строго сказал Манфред. Она села на ближайший стул, какое-то время сверлила его глазами, а потом произнесла:
— Кто вы такой? — В ее голосе было слышно раздражение. — Кто наделил вас такой властью?
Он рассмеялся.
— Кто я такой? Просто человек, Мария. Кто наделил властью? Я думаю, вы понимаете, что никто.
Она на миг задумалась, потом сказала:
— Вы не спрашиваете меня, зачем я пришла.
— Я и себя об этом не спрашиваю… Впрочем, нам ведь все равно нужно было встретиться… Чтобы расстаться.
— А как они называют вас? Ваши друзья? — неожиданно спросила она. — Они же не говорят «Тот, с бородой» или «Высокий»… Вы когда-нибудь были ребенком? Вас качала на руках женщина, называла по имени?
По его лицу скользнула тень.
— Да, — негромко произнес он. — Я же говорил вам, я — просто человек, не дьявол и не полубог. И на свет я появился не из морской пены и не в ведьмином котле, — улыбнулся он. — У меня были родители… А люди зовут меня Джордж Манфред.
— Джордж, — повторила она так, будто произносила незнакомое слово, стараясь его запомнить. — Джордж Манфред. — Девушка долго смотрела на него, потом нахмурилась.
— Что во мне так вас раздражает? — поинтересовался он.
— Ничего, — быстро ответила она. — Только я… Я не могу понять… Вы не такой…
— Как вы ожидали? — Она наклонила голову, словно смущенная его догадкой. — Вы ожидали увидеть меня ликующим? Или приготовившимся защищаться? — Она снова кивнула. — Нет, — продолжил он, — с этим покончено. Я не праздную победу. Мне достаточно того, что сила ваших друзей пошатнулась. Вы и их поражение для меня никак не связаны.
— Я не лучше и не хуже их, — с вызовом бросила она.
— Когда закончится это безумие, вы будете лучше их, — с серьезным видом возразил он. — Когда вы поймете, что созданы не для того, чтобы положить свою молодую жизнь на алтарь анархизма.
Он подался вперед, взял ее безвольную руку и накрыл своей ладонью.
— Дитя мое, вы должны оставить это занятие, — мягко сказал он. — Забудьте о своем кошмарном прошлом… Просто выбросьте его из головы, считайте, что Красной сотни никогда не существовало.
Она не отдернула руки и не стала сдерживать слезы, которые выступили на глазах. Что-то проникло в ее душу… какое-то влияние, не поддающееся ни описанию, ни определению, какой-то чудесный элемент, который растворил то, что было прочнее гранита и стали, расплавил то, что она считала своим сердцем, из-за чего ее разом покинули силы, и она задрожала всем телом.
— Мария, если вы знаете, что такое материнская любовь, — каким же мягким был его тихий голос! — подумайте: вы когда-нибудь понимали, чем для вашей матери была ваша хрупкая маленькая жизнь? Какой она видела вас в будущем? На какие страдания она шла ради вас? И все это ради чего? Ради того, чтобы руки, которые она целовала, проливали человеческую кровь? Неужели она молила Бога, чтобы он укрепил ваше здоровье и очистил душу, только лишь ради того, чтобы дары его были прокляты этим прекрасным миром?
По-отцовски ласково он привлек ее к себе, и она, упав перед ним на колени, прижалась мокрым от слез лицом к его груди.
Его крепкие руки обняли девушку, он погладил ее волосы.
— Я скверная женщина, — сквозь слезы пролепетала она. — Скверная! Скверная!..
— Тише, — печально промолвил он. — Давайте судить о скверне не по поступкам нашим, а по намерениям, пусть даже их считают ошибочными, пусть даже они противоречат законам.
Но слезы душили ее все сильнее, и она вцепилась в него обеими руками, как будто боялась, что он сейчас встанет и уйдет.
Он говорил с ней, как с испуганным ребенком, журил ее, мягко подтрунивал, и постепенно она успокаивалась. Наконец она подняла заплаканное, в красных пятнах лицо.
— Я хочу сказать… — дрожащим голосом произнесла она. — Я… я… Нет, я не могу! — И она низко опустила голову.
Потом, собравшись с силами, она снова подняла голову и ищущим взглядом посмотрела ему прямо в глаза.
— Если бы я попросила вас… Если бы я стала умолять вас сделать для меня что-то, вы бы сделали это?
Молча глядя на нее, он улыбнулся.
— Я знаю, вы прошли через многое. Вы убивали… Да, да, позвольте мне договорить! Я знаю, вам больно это слышать, но я должна это сказать.
— Да, — просто сказал он. — Я убивал.
— Вы… испытывали жалость, когда убивали?
Он покачал головой.
— Но вы должны были! — воскликнула она, и боль, появившаяся в этот миг в ее глазах, тронула какую-то струну его души. — Должны были, если думали, что можете, убив тело, спасти душу.
Он снова покачал головой.
— Да, да, — прошептала она, попыталась сказать что-то еще, но не смогла. Дважды она хотела заговорить, и дважды голос отказывал ей. Тогда она медленно отстранилась, упершись руками в его грудь, и села перед ним на пол. Губы ее были чуть приоткрыты, грудь взволнованно вздымалась.
— Убейте меня, — выдохнула она, — потому что я выдала вас полиции.
Но он все так же сидел в глубоком кресле не шевелясь, словно каждый мускул его тела был расслаблен.
— Вы слышите? — сердито вскричала она. — Я предала вас, потому что… мне кажется… я люблю вас… Но я… я не понимала этого. Не понимала! Я вас так ненавидела, что жалела вас и… и я думала о вас не переставая!
По той боли, которая появилась в его глазах, она поняла, чего ему стоило слышать такие слова. Но каким-то непостижимым образом она почувствовала, что предательство ее причинило ему меньше всего боли.
— Я никогда себе в этом не признавалась, — прошептала она. — Даже в самым потаенных мыслях… И все же это было там, внутри меня, все это время ждало выхода… И теперь мне стало легче… Хоть вы умрете, хоть отныне каждый час моего существования будет приносить мне неимоверную боль. Но мне стало легче, я счастлива, что сказала это, я счастлива так, как даже не могла себе представить… Я часто удивлялась, почему я запомнила вас, почему все время думала о вас, почему видела вас в каждом своем сне. Мне казалось, потому что я ненавидела вас, потому что хотела вас убить, хотела, чтобы ваша жизнь оказалась в моих руках… Но только сейчас я поняла… Я поняла.
Продолжая сидеть на полу, она раскачивалась из стороны в сторону, прижимая к себе сжатые кулаки.
— Вы молчите?! — воскликнула она. — Неужели вы не понимаете, любимый мой? Я отдала вас в руки полиции, потому что… О Боже! Потому что я люблю вас! Я это знаю точно!
Он наклонился, протянул к ней руки, и она прильнула к нему всхлипывая.
— Мария, девочка моя, — прошептал он, и она увидела, каким бледным стало его лицо. — Мы с вами не имеем права говорить о любви. Вы должны забыть об этом. Пусть это будет концом страшного сна, после которого вы проснетесь. Продолжайте жить, живите новой жизнью. Жизнью, в которой распускаются цветы и поют птицы, жизнью, в которой есть мир и покой.
Но теперь у нее была только одна мысль — грозящая ему опасность.
— Они уже внизу, — простонала она. — Это я привела их сюда, рассказала, где вы живете.
Манфред, глядя ей прямо в глаза, улыбнулся.
— Я знаю, — тихо произнес он.
Девушка посмотрела на него недоверчиво.