Кто-то из дежурных охранников посоветовал ему раздеться.
— Не имеет смысла, — ответил арестованный. — На такое-то короткое время.
Надзиратели решили, что он снова имеет в виду свое освобождение, и лишь подивились его безумству. Однако вскоре он удивил их еще больше, на этот раз своей осведомленностью. Когда через три часа начальник тюрьмы вернулся и вошел в камеру со словами:
— Прошу прощения за беспокойство, но вас переводят в другую тюрьму… Что это? Вы не раздевались?
Манфред, лениво стягивая одеяло, ответил:
— Да. Но я думал, перевод будет раньше.
— Как вы узнали?
— О переводе? Так, одна птичка напела. — Заключенный потянулся. — И куда меня? В Пентонвилл?
Начальник тюрьмы посмотрел на него как-то странно и коротко обронил:
— Нет.
— Рединг?
— Нет.
Манфред нахмурился.
— Что ж, я готов.
На пустынной железнодорожной станции, где одинокий паровоз с прицепным тормозным вагоном в ожидании раздувал пары, он кивнул конвоиру, но, когда начальник тюрьмы на прощание непротокольно протянул ему руку, не скрывая, впрочем, своей радости, оттого что избавляется наконец от столь необычного арестанта, руку Манфред не принял, а произнес, кивнув в сторону паровоза:
— Специальный?
— Прощайте, Манфред, — вспыхнув, бросил тюремщик.
— Я не могу пожать вам руку, — сказал Манфред, — по двум причинам. Во-первых, ваш замечательный главный надзиратель надел на меня наручники, за спиной…
— Вторую причину можете не называть, — коротко рассмеялся начальник тюрьмы, положив руку на плечо арестованного, и добавил: — Я никому не желаю зла, но если каким-то чудом ваше освобождение все же состоится, знайте, что есть один офицер тюремной службы, который не будет горевать по этому поводу.
Манфред кивнул и, зайдя в вагон, сказал через окно:
— Эта дама… Если увидите ее, скажите, что меня перевели.
— Скажу… Только, боюсь, не смогу сказать ей, куда.
— Это на ваше усмотрение! — крикнул Манфред, когда поезд тронулся.
Конвоиры опустили занавески, и Манфред лег спать.
Проснулся он оттого, что кто-то потряс его за плечо. Манфреда вывели на платформу. День едва начинался. Быстрым взглядом он окинул рекламные щиты с объявлениями. Манфред сделал бы это в любом случае, потому что по ним он мог определить, где находится, если бы по какой-то причине власти решили утаить от него пункт назначения. Но именно тогда объявления представляли для него особенный интерес. Больше всего на станции было объявлений какого-то переезжего торговца по имени Цыган Джек — довольно странный вид рекламных объявлений для обычно строгих станционных щитков. Огромные яркие плакаты с надписью большими буквами: «Все хорошо» и маленькой припиской снизу: «Пока что». Небольшие листки с призывом: «Напиши кузине в Лондон… и передай, что Цыган Джек готов уступить!» и так далее. Было там и довольно странное: «Книга укажет путь». Спускаясь по лестнице, напротив станции Манфред заметил и другие удивительные свидетельства активной деятельности этого странного торговца — большие освещенные вывески с надписями примерно такого же содержания. Когда его усадили в темный кеб с наглухо закрытыми окнами, он широко улыбнулся. Изобретательность Леона Гонзалеса поистине не знала границ. На следующее утро, когда к нему зашел начальник Челмсфордской тюрьмы, Манфред выразил желание написать письмо своей кузине в Лондон.
— Вы видели его? — спросил Пуаккар.
— Только мельком, — ответил Леон. Он подошел к окну и выглянул. Прямо перед окном высилась мрачная серая стена тюрьмы. Он вернулся к столу и налил чашку чая. Еще не было шести, и большую часть ночи он провел на ногах. — Министр внутренних дел, — сказал он, прихлебывая обжигающую жидкость, — очень неосторожен в переписке, да и вообще человек беспечный. — Это замечание имело непосредственное отношение к приезду Манфреда. — Я за последние две недели дважды наведывался в дом этого достопочтенного господина, и теперь меня просто распирает от чрезвычайно интересной информации. Вам, например, известно, что у Уиллингтона, председателя торговой палаты, роман на стороне? Или что сын первого лорда адмиралтейства пьет как сапожник, а лорд-канцлер терпеть не может военного министра, который ужасный болтун и…
— Ведет личный дневник? — спросил Пуаккар, и Гонзалес кивнул.
— Дневник, в котором собрано слухов на тысячи фунтов, и хранится он под замком за шесть с половиной пенсов. В его доме установлена охранная система Магно-Селли, и он держит трех слуг.
— Ну, вы просто ходячий справочник, — проронил Пуаккар.
— Дорогой Пуаккар, — с некоторой обидой в голосе отозвался Леон, — вы, похоже, привыкли получать от меня бесценные сведения, при этом совершенно неблагодарно забывая изображать невероятное изумление — раз, застывать, как громом пораженный, — два, и округлять глаза с чувством восхищения и благоговейного трепета — три.
Пуаккар от души рассмеялся — крайне редкое явление.
— Я уже перестал удивляться вашему уму и талантам, о мудрейший! — воскликнул он по-испански. Эти двое всегда разговаривали на этом языке, когда оставались наедине.
— Нет, это не про меня, — продолжил Пуаккар. — Но, хоть я и тугодум, никто не назовет меня лодырем.
Леон улыбнулся.
Напряженная работа последних нескольких недель сказалась на них обоих. Не так-то просто было подготовить «Три месяца в Марокко». Первые слова каждого седьмого абзаца вместе составляли послание, которое нужно было передать Манфреду… И послание это не было коротким. К тому же пришлось изрядно потрудиться, чтобы успеть набрать текст книги, организовать ее срочное издание и внесение в список библиографических новинок, да вдобавок еще и подсунуть ее под нос неблагодарной публике. Как моряки на всякий случай запасаются спасательными поясами, так и «Четверо благочестивых» всегда имели под рукой оборудование, которое могло пригодиться в той или иной непредвиденной ситуации.
Пуаккар из своих частых коротких поездок в центральные графства Англии иногда возвращался с диковинного вида частями какого-то непонятного механизма. Те, что полегче, он вез в багаже, а тяжелые части тайно ввозил в Челмсфорд на мощном автомобиле.
К счастью, особняк рядом с тюрьмой продавался, и агент, который вел недолгие переговоры, закончившиеся тем, что здание перешло в руки к новым хозяевам, случайно услышал от клиентов, что те собираются организовать гараж на Колчестер-роуд, что ощутимо увеличило бы количество автомобилей на дорогах Эссекса. Доставка пары свежевыкрашенных шасси подтвердила род занятий новых владельцев особняка. Вообще, эти двое приезжих были предприимчивыми людьми и ни для кого не было секретом, что Цыган Джек, дела которого шли настолько неважно, что его фургон конфисковали судебные приставы, получил от них значительную финансовую поддержку. Стоит упомянуть, что он был решительно против совершенно нелепого предложения открыть торговлю в Челмсфорде в столь неблагоприятное время года, и с презрением фыркнул, когда узнал, какая грандиозная рекламная кампания будет развернута от его имени в этом провинциальном городишке. Кроме того, его совершенно не устраивало и то, что было написано на его плакатах. Он считал, что для его рода деятельности, которая соединяла в себе как торговлю, так и зрелищность, подобные призывы звучали слишком уж сухо и неубедительно.
— Прогорят эти Хекфорды, — заметил как-то мистер Питер Суини за семейным обедом. Жил он в «Доме Рациональной веры», богато украшенной вилле на Колчестер-роуд. К слову, до того как это здание было переименовано «рационалистами», оно носило более звучное название «Дворец». — Нет у них деловой хватки, да и зарываются они порядком. — Для верховного жреца нового религиозного течения речь Питера не отличалась ни правильностью, ни возвышенностью. — Этим молодчикам хотя бы чуточку свинской вежливости, так и то!.. — противоречиво добавил он. — Сегодня я туда с петицией ходил, — возмущенно продолжил Питер, — и этот субъект, который дверь открыл… Вы бы его видели! Выглядит так, будто всю ночь не спал: глаза красные, лицо белое, трясется весь. «Доброе утро, мистер Хекфорд, — говорю. — Я к вам насчет петиции». — «Какой еще петиции?» — отвечает он мне. «О судьбе того несчастного, который в Челмсфордской тюрьме томится, — говорю, — осужденный на смерть. А смертный приговор, — говорю, — это ведь узаконенное убийство». А он мне: «Идите к черту». Да-да, прямо так и сказал: «Идите к черту». Я до того расстроился, что развернулся и ушел… Он меня даже в дом не пригласил… А когда я дошел до калитки из сада, он еще крикнул мне вдогонку: «Зачем вам нужно, чтобы его помиловали, разве он не завещал вам кучу денег?»
Мистер Питер Суини пришел в необычайное волнение, повторив вслух этот откровенно циничный вопрос. Потом значительным тоном, выделяя каждое слово, промолвил:
— Эта Идея Не Должна Распространиться.
Было бы наглой ложью заявлять, что Питер провел обычную демонстрацию под стенами городской тюрьмы. Да, «рационалисты» и раньше проводили мероприятия, наподобие этого, с «массовыми» митингами и духовым оркестром, но только это были тишайшие собрания прихожанок по сравнению с тем, что творилось в тот и последующие дни у самых ворот тюрьмы с полудня до двух часов под лозунгом спасения Манфреда.
Воспоминания об этих ежедневных «службах» еще слишком свежи в памяти публики, особенно челмсфордской, чтобы стоило описывать их на этих страницах. Собиралось на них не менее трех тысяч человек, оркестр Питера гремел не переставая, а сам Питер охрип, обрушиваясь на варварские методы средневековой системы.
«Братья Хекфорды» (такое название получила новая автомеханическая фирма) жаловались на активистов, уверяя, что несут из-за них немалые убытки. Тот самый растрепанный человек, который уже однажды нагрубил Питеру, явился к нему (выглядел он при этом еще более растрепанно, чем в прошлый раз) и пригрозил подать на него в суд, если он не прекратит безобразия. Но это привело лишь к тому, что запал Питера усилился, и на следующий день митинг продолжился уже три часа.