ресовало, хотя я и была отличницей по всем предметам, кроме физкультуры (опять-таки не в него: он у нас в молодости был чемпионом области по бегу на короткие дистанции!) «Ну, а характер у тебя какой?» – спросил он. Я пожала плечами. Как можно в двух словах описать незнакомому человеку собственный характер? «Настроение меняется часто. То мне так хорошо, а то просто плакать хочется -и без каких бы то ни было очевидных причин» Он кивнул: «Это мне знакомо…»
Сейчас у меня нормальные, хорошие отношения и с ним, и с его новой семьей.
…Иногда навестить меня приезжала на машине вместе со вторым моим дедушкой моя вторая бабушка- казачка, говорившая с сильным, сладким до приторности южным акцентом. И употреблявшая украинское ласкательное слово «рыбка». Еще когда родители жили вместе, бабушка-казачка получила от меня прозвище “Стенка”, потому что мы с ней так играли: я колотила ногами в высокую белую кафельную стенку ее печи (единственное, что я хорошо помню из всего ее дома!), а она на печку за это ругалась: «Стенка, не бей Женечку!» Потом уже после меня ее стала называть так и вся мамина семья: «Женя, иди, твоя бабка Стенка в гости приехала!». И мне каждый раз становилось как-то неловко: от мамы я слышала пару нелицеприятных историй об этой бабушке (две женщины, видимо, просто не сошлись характерами, но в детстве, конечно, веришь только своей маме и только ее версии!). «Твоя бабка заворачивала тебя вместо пеленки в старую ветошь из дедовского гаража», «твоя бабка – патологическая врунья – она пыталась подсунуть мне на обед кролика вместо курицы,зная, что кроликов я не ем!»…Если она действительно такая, то зачем же мне тогда с ней встречаться? «Надо, Федя, надо!»- вздыхали мои родные и высылали меня ей навстречу.
От бабушки Стенки сильно пахло духами (она была из тех бабушек, которым «всегда только 45»), и она привозила мне всякую вкуснятину, вроде твердокопченой колбасы (она работала кассиром в магазине). А еще – экзотические вещи: грузинские сладости (чурчхелу) и разноцветные длинноухие абхазские вязаные шапки из овечьей шерсти. Ее мама, моя прабабушка, тоже казачка, была замужем за грузином, и жили они в Абхазии на берегу моря. Говорят, что у прабабки Насти был такой крутой нрав, что ее побаивалась вся деревня, несмотря на то, какая она была маленькая и худенькая. Муж-грузин за глаза посмеивался: «Знаете, как я стал у себя дома хозяином? Я ей никогда не перечу, но потом всегда все делаю по-своему! И вот так и стал настоящим хозяином в доме…» Глуховатая бабка Настя услышит, бывало, только последнюю фразу: «Это кто в доме хозяин? Это ты в доме хозяин?!» «Все-все, молчу, я ничего не говорил…» – ретировался дед Вахтанг… Ее невестка-грузинка рассказывала, что когда бабка Настя идет к ним в гости, их собака чует ее с другого конца деревни, воет и прячется!
Я с удовольствием уплетала копченую колбасу, а дедушка – второй бабушкин муж (за которого она вышла замуж после того, как на войне погиб отец моего отца, красивый молодой советский офицер родом с Поволжья) – высокий как жердь, худой украинец катал нас на своей белой «Волге» вокруг квартала, к восторгу всех моих уличных подружек. Он тоже был фронтовиком – фронтовым шофером и привез с войны пару красивых венгерских ручных вышивок (которые, по словам моей мамы, бабушка Стенка выдала на каком-то конкурсе за собственное рукоделие. Если даже и так, то что с того? )и смешной разговорник, в котором наших солдат учили, как говорить венгерским девушкам изысканные комплименты. Изданный, к слову, конечно, не советским командованием, а самими венграми. Мы дома хохотали до слез, когда читали его!
Дедушка увлекался охотой и иногда привозил мне в подарок мягкие заячьи хвостики, которые так смешно падали на пол, кружась, если их бросить с высоты. Говорил он мало, зато очень много курил. Бабушка называла его по отчеству – «Порфирьич». Никого совершенно не коробило, что дедушка был украинец, а прадедушка – грузин. Как не коробило никого, что моя пра-прабабушка с другой стороны была полькой. Или что лучший друг моего троюродного брата был корейцем (больше того – этого друга буквально обожал весь город! Только что на руках его не носили). В национальном вопросе люди были невинны и неискушенны: их интересовали только личные качества человека. «Изя, а ты кто, татарин?» – на полном серьезе спрашивала своего однокурсника по имени Израиль одна из маминых подруг. «Дура! Еврей я!» «Ой, правда? Настоящий?» – с восторгом восклицала она. «Ну конечно, а какой же, игрушечный, что ли?» «И в паспорте написано «еврей»? «Ну да». «Слушай, дай посмотреть, а? Никогда не видела!»…
Один раз бабушка и дедушка привезли с собой сопливого черноглазого пухленького мальчика, про которого мне сказали, что это мой младший брат. Мальчика звали, как дедушку – Петр. Петруша. Он был моложе меня лет на 5. Нас попросили держаться за руки, и нам обоим было от этого очень неловко – ведь мы друг друга фактически не знали. Хотя я всегда хотела иметь братьев и сестер – но у меня это как-то автоматически ассоциировалось с мамой… А мама не хотела больше детей. «Смотри, как хорошо – тебе ничего ни с кем делить не надо!». Потом уже и я сама привыкла к этой идее. И стала порядочной эгоисткой, как и многие в моем поколении…
Вскоре дедушка Петро заболел и умер, машину продали, и бабушка больше не смогла ко мне приезжать. Не то, чтобы это было совершенно невозможно: жила она хоть и далековато, но за час на автобусе и на трамвае вполне добраться. Но, видимо, это было ей уже трудно. А я только вздохнула с облегчением и больше не видела ее – и Петрушу тоже- до того, как мне исполнилось 27…
Я пытаюсь вспомнить хоть что-то о том, как мы жили до развода родителей – но в памяти не всплывает ничего, кроме подспудного чувства какого-то беспокойства. Помню только, что меня все время возили – из одного дома в другой, от одной бабушки в общежитие, где жили родители, а от них – к другой бабушке и обратно. Я очень не любила общежитие, у меня просто в животе начинало болеть, когда трамвай только еще подьезжал к нему. И когда мама разошлась наконец с отцом и вернулась к своим родителям, я была этому только рада, потому что у меня наконец-то появилось чувство дома. Больше не надо было никуда уходить. Это великая штука, ребята – чувство дома!! Вы даже не знаете, насколько великая. Это такая вещь, даже одни воспоминания о которой делают вас счастливым – вне зависимости от размера вашего дома и его обстановки…
Я не помню никаких родительских ссор или скандалов. Только со слов своей бабушки Симы знаю я, что один раз мама пришла домой с фингалом под глазом и горько плакала, но когда бабушка начала было ее утешать, она гордо сказала: «Это я плачу потому, что мне Гагарина жалко!» В тот день как раз разбился наш первый космонавт Юрий Гагарин…
…И вот так стали мы жить-поживать: я, мама, дедушка, бабушка и Шурек.
Еще одним, приходящим членом семьи была бабушкина сестра, Тамарочка. «Тамара-санитара», как я ее звала, после стихов «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой». Тамарочка и Шурек были моими лучшими друзьями. О Шуреке речь у нас еще пойдет.
Тамарочка была большая чудачка – с ангельским характером. Она могла спокойно выйти на улицу в двух разных носках – если не нашла пары. Думаю, что она за всю свою жизнь не обидела и мухи. Мне она казалась человеком без возраста, хотя на самом деле она была старше бабушки на 3 года. Маленькая, худенькая, с прической в стиле 30-х годов, она умела выполнять всю мужскую работу по дому сама и часто делала что-нубудь эксцентрическое, вроде саморучной «реставрации» старой иконы, которая была у нее дома: «Я тут икону подновила!»- рассказывала она нам, показывая ярко раскрашенную деву Марию: «А то она стала какая-то блеклая!»
Я всегда с нетерпением ждала выходных: на оба выходные Тамарочка приходила к нам почти на весь день. В отпуске – каждый день. Но ночевать у нас она оставалась только на Новый год. А уж как здорово было ходить к ней в гости, в ее старый дом на другом конце города, где стояло кое-что из маминой мебели, полученной ею при разводе (у нас дома просто не было для нее места), где росли старые вишни и сливы во дворе и жила еще соседка Тоня – в отдельном доме (с Тамарочкой у них был общий двор)! Тамарочка пекла вкуснющие, просто воздушные блины (у бабушки они такими почему-то не получались) и играла со мной в прятки. Она, конечно, прекрасно знала, где мое любимое местечко: у ее за шкафом, но каждый раз делала вид, что не может меня найти… Дома у нее была куча интересных безделушек, от которых нет никакой пользы, но в которые так любят играть дети: по субботам она развлекалась тем, что искала всякие забавные сувениры в уцененных магазинах. А еще мы с ней ходили вокруг квартала, наблюдая за разными проезжающими мимо машинами (пытаясь угадать, какого цвета будет следующая!) и классифицируя печные трубы встречных домов по их форме (в нашей классификации насчитывалось около 20 разных их видов: от «свечного огарка на ветру» до моего любимого »теремка»), и катались по городу на трамваях. Трамвайный билет стоил всего 3 копейки (цена стакана воды с сиропом из автомата – вкуснющей, обжигающей язык: никакую паршивую отдающую мылом «Колу» не сравнить с ней!), и с ним можно было кататься по кругу на данном трамвае хоть весь день! Только при пересадке на другой надо было покупать новый. У меня были свои любимые места, которые я с большим удовольствием объезжала именно на трамвае. Например, кольцо вокруг одного деревянного жилого дома в Заречье – трамвай ехал так близко от него, что почти задевал его забор, и совершал вокруг него полный круг! Мне было очень интересно, как живется людям в том доме. У нас в квартале тоже был один такой необычный дом : двухэтажный, кирпичный, он стоял буквально впритык к железной дороге, да еще на ее повороте. Дом этот со всех остальных сторон зарос гигантскими деревьями, я никогда не видела никого ни входящим в него, ни выходящим оттуда, и это делало его еще более таинственным. Но люди в нем, безусловно, жили: на окнах зеленели домашние цветы, занавески были чистыми, и время от времени их меняли… Интересно, было ли в нем страшно по ночам? Потом уже как-то мама рассказала мне, что до войны там жила девушка, которой когда-то увлекался мой дедушка – со странным именем Руфа…