Лидера окружали телохранители – как и полагается, но чувствовалось, что они не профессиональные, а такие же простые люди, как и остальные участники демонстрации. Когда он закончил свою достаточно суровую речь, вся толпа, казалось, рванула к нему: всем хотелось похлопать его по плечу, что-нибудь сказать ему. У него была прекрасная память на имена, и он здорово умел разговаривать с людьми и был очень терпелив: каждому, кто говорил с ним, казалось, что он – единственный, с кем Лидер так говорит; и почти каждый считал себя даже после пятиминутного разговора с ним чуть ли не его личным другом… У него определенно был талант на эти вещи.
Увидев напор толпы, я даже испугалась и решила, что плакал мой автограф для мамы. Но тут вдруг мной овладело странное чувство – какое бывает в бассейне перед прыжком в воду с вышки. Сама не отдавая себе отчета в том, почему я это делаю, я вдохнула поглубже и вдруг нырнула под руки окруживших Лидера живой цепочкой телохранителей, до смерти их перепугав. Хорошо еще, что в руках у меня не было ничего, кроме его книги. Я протянула ему книгу с авторучкой, телохранители отбивали напор наседавшей толпы, а я нагнулась к его уху и спросила его:
– Скажите, пожалуйста, а могу я вступить в ряды Шинн Фейн, если я не ирландка, но живу здесь?
Он быстро вскинул на меня свои карие глаза за толстыми стеклами очков.
– Если Вы живете здесь, то конечно. Не имеет совершенно никакого значения, ирландка Вы или нет, – и протянул мне книгу.
По крайней мере, теперь мне было на кого ссылаться, если они опять не будут отвечать на мои письма!
И мне до ужаса захотелось стать одной из этих людей. У меня слишком давно не было настоящих товарищей. Я сама слишком давно не имела возможности никому таким товарищем быть…
Я совершенно забыла о том, что брала этот автограф для мамы. Наконец-то я нашла то, что соединяло Ирландию с моим Советским Союзом! The link that was missing in my life. Печальная улыбка длинноволосого добровольца Бобби Сэндса из наших советских газет снова стояла у меня перед глазами… Человека, который был героем в моей стране – и террористом для ее врагов. А в том, что это враги, я теперь уже сама успела убедиться – не по книжкам и не по пропагандистским передовицам газеты «Правда». По их бомбам, сыпавшимся на мирные Судан, Афганистан и Югославию. По тому, как радовались они нашим страданиям и уничтожению нашего народа их лучшими друзьями в нашей стране – распоясавшимися реформаторами-перевертышами от КПСС. Теми, которые сами всю свою жизнь усиленно лезли в красный пиджак, а теперь картинно вопят, чтобы его с них сняли…
И когда я вернулась в Ирландию после отпуска (не хочу вспоминать о том, чего мне далось еще одно прощание с Лизой!), первое, что я сделала – это написала еще одно письмо в офис Шинн Фейн.
Не может быть, чтобы и теперь не ответили. Раз он сам мне сказал, что можно!
…К осени я оконачательно перебралась на Север.
Джеффри торжествовал и про себя мысленно строил планы: ему в этом учебном году проходить практику, так если он найдет себе место в Белфасте, чем. искать себе там комнату (Данни он за лето порядком поднадоел!), он лучше предложит переехать ко мне (конечно, он платил бы мне за комнату! По крайней мере, как только ему начнут платить…) и будет ездить отсюда в Белфаст каждое утро.
Он так размечтался об этом, когда я впервые позвала его к себе на новое место – на рождественские праздники, что и не заметил, как я в одиночку двигала вокруг него тяжелую мебель. Ему понадобилось минут сорок прежде чем он наконец сообразил помочь мне подвинуть шкаф и расставить стулья. "Бедняга, ворочает в одиночку такую тяжесть! "- было написано у него на лице. "Хорошо, что у нее есть я!"
Дом был хорош! Из него окрывался такой прекрасный вид на горы, а во дворе как раз было достаточно места для жаренья шашлыков и для парковки трех мотоциклов – Данни, Пола и его будущего.
– Знаешь, о чем. я мечтаю, когда я вижу эти горы? – задумчиво протянул Джеффри.
Я глянула на него с иронией.
– Знаю, – неожиданно для него сказала я. – Выйти из дома на зорьке, когда рассеивается туман, взобраться на эту гору -и съехать оттуда до самого низа в на парапланере! Что, не угадала?
Джеффри был сражен.
– Откуда ты знаешь?- только и спросил он.
– Я достаточно знаю тебя, чтобы знать не только это, но и то, что ты никогда в жизни этого не сделаешь, и что это так и останется твоей мечтой на всю жизнь. Так же, как и поездка на мотоцикле по Северу, и постройка дома из природных камней, и объединение Ирландии – если бы это решали такие, как ты! Слава богу, что есть здесь и другие люди. Не только Обломовы.
Джеффри не знал, конечно, кто такой Обломов, но все равно обиделся. Как я смела не только угадать его мечту, но и разрушить её своими насмешками, своей холодной уверенностью в том, что он никогда ничего не сделает, чтобы
её осуществить? Он уже собирался было открыть рот, чтобы оспорить мое высказывание, как вдруг его носоглотку охватило страшное зудение, и он громко чихнул. Когда этот чох повторился раз десять подряд, и Джеффри, и я поняли: это – грипп.
…Мне потребовалось три дня, чтобы поставить его на ноги. Как-никак, я была дипломированная медсестра, хотя и гражданской обороны. (Джеффри уже расхвастался об этом всем своим друзьям, которым он представлял меня не иначе как "девушкой из города, где делают "Калашниковы" и сама тоже Калашникова – после чего все друзья начинали так его уважать, как будто Джеффри сам держал хоть раз хоть один из наших «АК» в руках.) Как раз к Рождеству. Беда в том, что к тому времени я сама подхватила от него заразу и слегла…
Джеффри, честно говоря, не улыбалось сидеть все праздники около меня и подавать мне лекарства и градусник. Но ничего, главное – что здесь был телевизор. А рождественский ужин и пироги можно будет раздобыть у мамы, в том числе – и на мою долю, благо мама живет всего через дорогу. Вот как хорошо Женя устроилась! И он по-прежнему смотрел до самого утра телевизор, каждый раз захваливая меня за то, какая я умница, что нашла этот дом, когда я время от времени спускалась вниз, чтобы попить на кухне воды…
Я долго крепилась, но в предновогодный вечер мы в конце концов крепко разругались. Я наконец-то высказала Джеффри все, что я о нем думала. Даже процитировала ему их же, ирландскую песню, которую он сам любил тайком слушать ( в наушниках, чтобы никто не знал, что она у него записана) : "И Ирландия, наша страна, давно бы была свободна, если бы все её сыны были бунтарями, как Генри Монро !"
– Да что ты знаешь о Генри Монро? Он вообще был протестант! А знаешь, как он кончил свою жизнь? На эшафоте! Так вот чего мне не хватает, чтобы быть в твоих глазах героем?
Джеффри был поражен, ибо многого из того, что я о нем думала, он и не подозревал. Например, что он – лентяй. Или что это из-за таких, как он, из-за их безразличия ко всему, кроме самого себя и своего желудка, Ирландия до сих пор не воссоединилась. Как я могу так говорить? Ведь я же знаю, как дорога ему идея единой Ирландии! Он даже просил меня как-то купить для него в Дублине ирландский триколор, который до сих пор лежит у него в общежитии под подушкой. Всякий раз, перестилая постель, он достает триколор, любуется им и мечтает о лучшем будущем. Разве я не знаю этого? Разве его вина в том, что никому из политиков нельзя верить?
Но я не слушала. Когда я горячилась, я начинала с трудом подбирать английские слова, а мой восточноевропейский акцент становился таким сильным… ну просто как у Анны Курниковой! Вот о чем, кажется, думал Джеффри, пока я мучалась, на ходу переводя на английский бессмертные строки Горького о глупом пингвине, робко прячущем тело жирное в утесах.
Мечты, захватившие его от самого звука моего акцента, были так сильны, что он опять даже не сразу понял, что под пингвином, да ещё жирным, я подразумевала его! Ну и сравненьице!
Джеффри в отчаянии хлопнул дверью. Он не хотел слушать то, что я говорила ему о нем самом. Не хотел думать, была ли в этом хоть доля правды. Не хотел, и баста! В конце концов, на дворе праздники. Он просто хотел их хорошо провести. Что в этом дурного? Почему ко всему обязательно надо приплетать политику?
На улице уже смеркалось. Транспорт больше не ходил. Я наверху заходилась подхваченным от него приступом кашля. У меня была температура под сорок. Но Джеффри не чувствовал себя виноватым – ведь он же не заставлял меня за ним ухаживать, когда он болел! «Пусть вот теперь полежит одна на праздники, раз она такая коварная змея!» Он мне покажет пингвина!
Не раздумывая дальше, Джеффри подхватил свой рюкзак и выбежал как ошпаренный из моего дома – благо уйти ему было куда. Ему было жалко, конечно, что сорвалось смотрение "Стар Трека" по телевизору сегодня вечером в полном покое – мама-то наверняка захочет смотреть другой канал! -, но он был слишком возмущен.
А вокруг кончалось тысячелетие и начиналось новое…
Это был первый в моей жизни Новый год, которого я не дождалась: настолько плохо мне было, что я накачалась жаропонижающим и заснула часов в 9 вечера. Да и какой смысл было оставаться сидеть у елки в гордом одиночестве? Я не жалела о том, что мы с Джеффри расстались: я знала, что рано или поздно это произойдет, оставалась только пара месяцев до моего долгожданного воссоединения семьи, и это автоматически положило бы нашим с ним встречам конец. Но, конечно, проводить праздники одной мне не хотелось. И тем не менее, просто не хватило больше сил терпеть рядом это пустое существо, и все – вот я и высказалась по полной программе…
Несмотря на отсутствие сожаления о случившемся, когда я проснулась на следующее утро, на душе у меня было нехорошо: ведь у нас есть примета, что как встретишь Новый год, так его и проведешь… Получается, что я не просто весь год, а все сколько мне там осталось в новом тысячелетии буду спать и болеть?
К тому же, вечером следующего дня мне надо было хоть кровь из носа возвращаться в Дублин… На работу. Дело в том, что я все-таки не совсем перебралась на Север: работы на Севере я так еще и не нашла и поэтому продолжала работать в Дублине, а в свой новый дом приезжала только на выходные. Я оказалась в такой ситуации, как в старом советском анекдоте – «и долго, милок, нам так враскоряку-то стоять?»