Когда я впервые оказалась в капиталистическом мире, меня на некоторое время смутили кричащие надписи в витринах: «Распродажа! Скидки на *** %!» Некоторое время я даже действительно думала, что это какая-то единственная в году распродажа, которая вот-вот закончится и больше не повторится, и поэтому надо спешить с покупками. Но через некоторое время я заметила, что распродажи не прекращаются – круглый год. Более того, что рекламируемые в них снижения цен – обыкновенное вранье, потому что вещи эти очень часто и не стоили столько, какой якобы была их цена первоначальная. Это была всего лишь рекомендуемая цена. Говорят, что вечного двигателя не бывает. «Сезонные распродажи»- это и есть перпетуум мобиле капиталистического общества. На самом деле цены преднамеренно сильно завышают, а потом делают вид, что облагодетельствовали тебя, снизив их до более или менее терпимых.
Если что-то продается под лозунгом «два предмета за цену одного», это означает всего-навсего что цена обоих предметов уже включена в данную цену одного. Если что-то вдруг стоит действительно дешево, значит, оно подпорчено или у него вот-вот истечет срок годности. Если тебе предлагают при покупке «бесплатный подарок», он, как правило, такого качества, что остается его только «выкрасить и выбросить» – или же цена его уже тоже включена в цену самой твоей покупки, так что ни о какой бесплатности на самом деле нет речи. А все эти пошлые рекламные трюки, пытающиеся заставить покупателей поверить, что чуть ли не каждую неделю здесь выходит принципиально новая версия того или иного продукта, которая или моет «на 25% чище» (интересно, каковы единицы измерения этого самого «чище» и чем его измеряли?), или включает в себя какое-нибудь ну совершенно новое вещество с названием, высосанным из пальца по принципу «чем красивее и иностраннее звучит, тем скорее нам поверят»! Так и вызывает ассоциации с анекдотом, в котором солдат красил ракету, а потом от скуки забросил на ее нос пустое ведерко из-под краски. «Это что?- строго спрашивает его майор. «Синхрофазотрон, товарищ майор!» « Вижу, что синхрофазотрон. Почему не покрашен?»…
Стать маниакальным покупателем можно только при одном условии- когда в жизни у тебя больше ничего нет. Ну, а потом уже пойдет как это бывает у настоящего наркомана: вот еще одну, последнюю кофточку куплю – и все, завязываю! Бывали у меня даже сравнительно долгие перерывы, но потом, стоило только разыграться моей депрессии, как я опять срывалась… А после того, как Сонни не велел мне работать, у меня вообще пропал всякий интерес к тому, чтобы со своей новой болезнью бороться. У меня и вправду просто ничего больше не было в жизни здесь. Пустота.
Я уже сама не смогла бы ответить на вопрос, зачем мне это нужно. Иногда в мечтах представляла я себя в каком-нибудь из этих новых платьев у нас на треке или в театре… И все. Чего еще я никак не могла понять, так это того, почему сделанные мною долги должны ложиться и на шею Сонни – я что, несовершеннолетняя? Или недееспособная? Я же взрослый, самостоятельный человек, и даже если я наделаю долгов, то при чем тут он: ведь я покупала вещи для себя и его не спрашивала? Голландское законодательство, по которому сделанные за время совместной жизни супругами долги ложились на них в равной мере, казалось мне средневековой дикостью. Примерно тем же самым, что еще недавно было в некоторых европейских странах: если замужняя женщина хотела открыть в банке свой личный счет, ей требовалось на это разрешение мужа! Ну, разве можно поверить в такую дикость?! А теперь им, видите ли, чужие чадры мешают! А то, что при разводе в Голландии один супруг обязан содержать другого в течение 12 лет? Другой что, младенец беспомощный?
Одним словом, Сонни за эти покупки на меня сердился и тут он был совершенно и безоговорочно прав. Но ощущение собственной ненужности и обреченности всю жизнь просидеть в этом капиталистическом склепе – только потому, что ему так хочется!- к тому времени уже довели меня до такого состояния, что если бы я не покупала платья, то я бы, наверно, начала пьянствовать…
Я пыталась отвлечься на что-то другое. Чтобы в жизни был хоть какой-то стимул. Например, я люблю путешествовать. Я наскребала денег на одно- или двухдневные поездки в окрестные страны на автобусе – но Сонни со мной ехать не хотел. С трудом вытащила я его один раз в Валлонию и один раз – в Люксембург. В Валлонии мое воображение потряс Динан – небольшой красивый городок на берегу реки, где на надвисшей над нею скале высится величественный замок… Был конец ноября, везде лежал снег, а официант в местном кафе не знал ни слова по-голландски, хотя официально это двуязычная страна… В Люксембурге же меня не меньше потрясло то, что в гостинице на второй день обед нам приготовили… из остатков того, что было подано днем раньше! Тоже, видимо, «успешные бизнесмены» фамильного гостиничного бизнеса!
Но в Германию и во Францию Сонни ехать боялся – «там расисты». Как я его ни уговаривала…
Тут мне подбросил свинью камарад Зелинский: ему захотелось в Голландию за иномаркой. Я сделала ему приглашение – несмотря на плохо сдерживаемое недовольство Сонни. Мы уже собирались в аэропорт его встречать, когда позвонила моя мама и сказала, что в последний момент он передумал. Я чувствовала себя преданной – вот так просто: то ему позарез приглашение нужно, а то он «передумал» и даже не позвонил, не извинился! Сонни увидел, как я расстроилась – и истолковал это по-своему…
А мне действительно становилось все тоскливее и тоскливее. До такой степени, что я стала всерьез задумываться, а уж не подсыпала ли мне какого приворотного зелья в чай Володина мама, так сожалевшая о том, что я не стала ее невесткой – когда мы у них гостили. Потому что такой рвущей в клочки душу тоски у меня отродясь не бывало…
Тем летом я совершила свою первую попытку бегства от Сонни. После того, как он начал меня душить на глазах у Лизы – якобы за то, что я положила чайные ложки сушиться после мытья вместе со столовыми. Она ужасно закричала; мы вцепились друг в друга, а он вырывал её у меня из рук и кричал:
– Отпусти ребёнка!
Эта фраза у него вообще звучала часто. Например, «оставь этого глупого ребенка и иди ко мне»…
Помню ещё, как она однажды подбежала ко мне, такая гордая, что научилась сама надевать ботинки, а он посмотрел – и увидел, что они были надеты не на ту ногу (разве в этом возрасте так уж позарез надо знать, где право, а где лево?). Он со всей силой наcтупил ей своим огромным ботинком на ногу:
– Неправильно, не так!
У меня внутри все похолодело.
– Ты что, совсем рехнулся?- закричала я, подхватывая малышку, зашедшуюся в крике, на руки. А рядом с нами сидел сеньор Артуро – и ни слова на эту сцену не сказал…
На фоне этого просто мелочи то, что ей вставили серьги в уши, когда ей исполнился только годик, даже не поставив меня об этом в известность. Когда я спросила, почему, мне ответили только: “Не твоё дело. Так надо.”
Я так больше не могла. Если то, что происходило со мной, я бы ещё потерпела, то, как он начал обращаться с ней, терпеть было нельзя.
Спрятаться от него было некуда, и я уехала домой, к маме. Ведь она в свое время ушла от моего отца тоже именно к своим родителям, и они ее приняли. Она не могла моей ситуации не понять. Но Сонни стал слать мне туда факсы, звонить, даже плакать, говорить, что любит… И мама практически выперла меня из дома:
– Тебе в Голландии будет лучше! Ты здесь жить не сможешь.
Деваться мне было больше некуда… Пришлось вернуться.
Любая женщина, побывавшая в моей ситуации, может рассказать вам, сколько продлились его обещания «стать другим человеком»…
Я почти перестала чувствовать себя человеком, знаете. За эти годы. Во мне уже почти не осталось собственной личности. Я превратилась в машину по уборке дома и приготовлению обедов… ну, и для всего остального. O чем бы мне ни хотелось с ним заговорить, все это немедленно объявлялось “ерундой”, и мне затыкался рот. То, что я готовила, никогда не было для него достаточно вкусно, и со временем тарелки стали летать по дому. Бывало, идешь домой – и не знаешь, в каком он будет настроении. Только и ждешь их, этих летающих тарелок. «Жандарм и инопланетяне»… Я так радовалась, когда на выходные он уезжал к своей маме! Это были к тому времени, пожалуй, лучшие дни в нашей семейной жизни.
После этого ощущение безысходности- во всех отношениях, от места проживания до будущего- поразило меня уже с такой силой, что я в первый и, надеюсь, в последний раз в жизни начала всерьез задумываться о самоубийстве. Но я слишком,наверно, себя люблю для этого: для того, чтобы на подобное решиться, мне необходимо было сделать сначала что-нибудь такое, чтобы себя возненавидеть. Такое, чтобы после этого у меня просто не было бы другого выхода. И тогда я назначила встречу – через объявление в какой-то смрадной газетенке – с голландцем, который занимался «эротической» фотосьемкой.
Единственно, что я могу сказать о том типе положительного – это то, что он ни на кого не бросался и при первой встрече просто излагал свой род занятий и расценки. Я очень рисковала, даже разговаривая с таким типом, но мне было до такой степени тогда плохо, что было все равно.
– Мне разные позируют,- рассказывал он, – Конечно, я умею хранить тайну. Есть девочка, которая это делает втайне от родителей – ей нужны деньги. Есть замужние. Есть одинокие матери. Есть и такие, что попробуют – а потом начинают плакать и говорить, что не могут. Меня не интересует это – он махнул рукой в сторону моей груди,- Это я на каждом пляже могу сфотографировать. Меня интересует что у тебя между ног. Вот это товар. 100 гульденов за снимок. Конечно, такие вещи не решают с бухты-барахты. Я тебе перезвоню на следующей неделе, тогда и скажешь, что надумала.
Этот разговор меня здорово отрезвил. Он еще даже не закончил свою речь, а уже поняла, что никогда не пойду на такое. И, значит, мне придется жить и дальше- потому что это был единственный способ возненавидеть себя до такой степени, чтобы действительно наложить на себя руки.