На тот день, когда Лидер должен был проехать по Кавану с предвыборной агитацией, я наметила операцию «Прощание славянки». Почему она так называлась, я объясню чуть позже.
Я ничего никогда не рассказывала о ней – ни фермеру Фрэнку, ни кому-либо другому.
Я приехала в Каван заранее, под вечер, и фермер Фрэнк, у которого были ключи от местного партийного офиса, потому что он только что закончил его отделывать, пустил меня в этот самый офис с ночевкой. Дело в том, что собственного дома он стеснялся – коровник свой он мне продемонстрировал, даже с гордостью, а вот дом – нет. В таком уж, видимо, тот был творческом беспорядке. Ну, а поскольку ночевать в коровнике возможным не представлялось, я и оказалась вместо этого в офисе Шинн Фейн…
Спала я на втором этаже, на полу. Там все еще не было отделано, даже вместо пола все еще были голые доски. Было холодно. Фрэнк притащил мне электрический обогреватель, и я ужасно боялась, что ненароком мы с ним на пару спалим все здание как раз накануне визита Лидера: сочетание открытой раскаленной спирали обогревателя с сухими досками вокруг не предвещало ничего хорошего. К зданию была подключена сигнализация, и Фрэнк показал мне, как отключать ее изнутри, когда я утром спущусь вниз. (И после всего этого он еще будет заверять меня, что когда-то состоял в рядах армии? Да ни за что не поверю!)
Утром я проснулась и еще раз хорошенько подумала, стоит ли мне делать то, что я решила. И решила, что стоит – если я хочу оторвать себя от этих людей, к которым я так приросла всем сердцем, а они только издеваются надо мной.
…Когда Фрэнк вышел Лидеру навстречу, то не знаю почему, но он начал меня тому заново представлять. Хотя сам прекрасно знал, что мы уже знакомы.
– А это Евгения, она из города, где делают «Калашниковы». И сама она тоже Калашникофф…
Услышав слово «Калашников», Лидер сморщился как от зубной боли. Оно было теперь не в моде. «Не то, не то, Базилио…» – поняла я. Но Фрэнк так ничего и не понял. И продолжал гнуть свою линию.
– Я знаю эту женщину…, – вздохнул, перебив его, Лидер.
И я вручила ему – нет, не бомбу и не бокал отравленного вина, но для меня самой это было даже хуже того! – видеокассету с песнями и танцами народов разных стран: пусть привыкает ирландский товарищ не вариться в собственном соку. Пусть привыкает к тому, что мир вокруг него изменяется.
Мне хотелось поделиться всем тем огромным культурным разнообразием и богатством мира за пределами Ирландии, которые для меня самой давно уже были неотьемлемой частичкой моей жизни и которые для большинства ирландцев – по-прежнему что-то такое марсианское.
Но была здесь и еще одна причина. Почти самобичевание. Связанное с той невидимой обструкцией, с которой я столкнулась в рядах его соратников, и от которой мне было так непередаваемо больно.
Ах, вы думаете, что я просто глупенькая иностранная искательница экзотики, которая сбежит от вас при малейшей трудности?Как ваши дамочки, бегающие жаловаться в ФБР? Только их вы терпите потому что они «ирландской породы» и при долларах…
Ну что ж, продолжайте так думать. Флаг вам в руки. Вот вам даже материальчик, который до конца поможет вам самим в это поверить. Так вам! Вот так! И еще раз так!
А если честно, то я просто сжигала за собой мосты. Потому что после этого видео, где среди прочих и я сама отплясывала латиноамериканское меренге, никакая сила на свете не заставила бы меня больше показаться Лидеру на глаза… Ну, и всем остальным – с ним заодно.
Он не знал этого, но это так я прощалась с ним. И не только с ним – с ними со всеми. Если бы я не подарила ему ту кассету, мне было бы гораздо труднее заставить себя это сделать. Так уж я устроена. Понимаете?
***
…Всех их я знаю в лицо, знаю имена некоторых или место работы, – но, хотя мы видимся каждый день, мы остаемся практически незнакомыми друг другу…
Каждое утро я вхожу в двери самого первого автобуса на Белфаст, поеживаясь от холода и до конца не проснувшись. Каждое утро мы приветливо здороваемся я и невысокий мужчина средних лет чисто шотландской внешности, который уже сидит в автобусе, когда в него вхожу я – хотя нас никто друг другу не представлял.
Я знаю, что его зовут Джим. Знаю потому, что в Баллинахинче в наш же автобус войдет другой мужчина, который всегда со мной здоровается, маленький круглый веселый старичок, судя по его форме – тоже работник автобусной компании, чьего имени я так до сих пор и не знаю, – и, поздоровавшись со мной, гаркнет на весь автобус "шотландцу": "Привет, Джим!"
Мы никогда не разговариваем друг с другом, – но всегда здороваемся. И когда Джима или Водителя в автобусе не оказывается, я даже начинаю думать, а не заболели ли они? Или, может, у них отпуск?
Около самой "озверелой" деревни в нашем районе, от которой остались практически одни руины, однако ее жители продолжают заниматься исключительно развешиванием флагов и подкладыванием взрывных устройств в деревни соседние, в автобус обычно входит молодой длинноносый жгучий брюнетик, тоже работник автобусной компании, – судя по внешности и месту жительства, один из тех, кто так усиленно пытается выдавать себя здесь за потомков шотландцев и англичан. Для себя я зову его Додиком. Он застенчиво улыбается и заливается румянцем до самых ушей, а я делаю потише свой walkman, чтобы не оскорблять его нежные чувства тем, какую музыку я слушаю…
Флаги развеваются по ветру, 365 дней в году. Когда они вылинивают и выветриваются, жители закупают партию новых в Тайване… Развалины главной улицы деревни при этом выглядят так, словно по ней ударила по меньшей мере американская крылатая ракета. Но это их не волнует. Они привыкли. Можно жить без магазинов и без библиотек, – а вот без флагов… «Общество, в котором нет цветовой дифференциации штанов, не имеет смысла!»
После этой деревни мы въезжаем в густой лес. Летом здесь – необыкновенная красота. Но многие боятся сюда ходить – и не из-за диких зверей, а увидев выкрашенные в красно-бело-голубой цвет бордюрчики тротуаров вдоль дороги.
Католиков здесь нет. Ни одного. Автобус отчаливает, набирает скорость, а вдоль дороги бежит кошка. Я вспоминаю и перефразирую «Кондуит и Швамбранию» Льва Кассиля: «Мама, а наша кошка – тоже протестант?»
Главная улица Баллинахинча – живой памятник апартеиду: практически все фамилии владельцев магазинов на ней – шотландские и английские. Ватсоны, Дугласы, даже есть Дж. Бонд.
После Баллинахинча, где мы здороваемся с Водителем и не здороваемся с Блондинкой – дамой с постно-скучным лицом, которая тоже всегда ездит на нашем автобусе, дорогу иногда преграждает стадо сбежавших с фермы коров. Почему-то фермеры все еще спят, хотя уже почти 7 часов, и спросить, чьи именно это коровы, не у кого. Они трусят впереди автобуса, причем с резвостью лошади, и нет никакой возможности их объехать. Наконец водителю удается загнать их на обочину с помощью ловкого маневра – и мы продолжаем путь.
К слову, о животных. Есть здесь и настоящая "заячья полянка", на которой летом – полным полно местных зайцев, греющихся на восходящем солнышке. Изредка дорогу перебегают лисы – маленькие, как дворняжки, и ужасно симпатичные. Вдоль дороги продаются большие молочные фермы – построенные на земле, несколько столетий назад отобранной у коренных жителей. Я до недавнего времени удивлялась воинственному характеру протестантских "колонистов", но экскурс в историю помог мне их лучше понять: большинство их предков, оказывается, было родом из Южной Шотландии / Северной Англии, "приграничной" зоны, в которой в то время царил такой разбой на дорогах, что власти не знали, как с ним справиться. Вот и придумали: для тех бандитов, которые соглашались отправиться в Ирландию, объявлялась амнистия, а еще им обещалась ирландская земля в награду…
Потомки "приграничных бандитов" сегодня в большинстве своем – весьма уважаемые люди. Землевладельцы, банкиры, бизнесмены, – как принято говорить в России, – "элита" североирландского общества. Но нет-нет, да и проглянут в них наследственная, видимо, агрессивность и бессовестность… Что поделаешь – "зов предков"!
Автобус останавливается вновь. В дверь бочком протискивается дорожный рабочий, похожий на старинную расистскую английскую карикатуру на ирландцев; выступающая челюсть, темно-красное от загара лицо, глубоко посаженные глаза: Его я вижу не каждое утро – видно, он работает по сменам.
Потом за окнами автобуса начинаются пригороды Белфаста. "Карридафф говорит: "Нет!" – висит на столбе самодельная заржавевшая табличка. "Нет!" – это мирному соглашению 1998 года. С тех времен она здесь и висит…
Около садового питомника из автобуса начинают выходить первые люди – спрыгивают с него две молодые девушки из Баллинахинча, видимо, работающие вместе.
За поворотом после ресторана "Айвенго" в автобус, зевая, входит "Джон Смит". Это я его так зову. Молодой высокий ослепительно красивый блондин с чисто английским лицом. Он, как и каждое утро, совершенно сонный и часто моргает своими длинными, пушистыми ресницами. Почему Джон Смит? Когда я немножко поближе познакомилась с англичанами, я нашла их такими несимпатичными, что совершенно не могла понять, как могла Покахонтас полюбить одного из них. Когда я впервые увидела этого блондина из Карридаффа, я поняла, что бывают и среди англичан исключения из правил – по крайней мере, в плане внешности. С пор я так и зову его для себя – "Джон Смит". Иногда Джон Смит опаздывает на автобус и долго бежит за ним, размахивая длинными ногами по пустынной улице.
После Джона Смита в автобус поднимается пожилая пара. То есть, они не пара в традиционном смысле слова, – они просто ездят на работу из одного места и одновременно. Женщина – седовласая и не пытающаяся этого скрывать – всегда безукоризненно одета, просто, но с таким вкусом, что меня каждое утро разбирает любопытство, а в чем же она будет сегодня. Все на ней всегда в тон, все классическое и безукоризненное. Мужчина – истощенный, тоже седой, к квадратным неприветливым лицом и выступающим вперед, словно у канадского профессионала, подбородком, едет до первой