И показывает мне прожженный в нескольких местах детский спортивный костюмчик:
– Моя девочка как раз играла на ковре. Хорошо, что рядом был огнетушитель.
Огнетушитель вообще – предмет первой необходимости в каждом доме здесь.
– Хуже всего, когда погода хорошая. Нам повезло, что в этом году было плохое лето. Дождь держит их по домам по ночам.
– Что делает человек, когда его дом бомбят? Выбегает на улицу – Вам, наверно, об этом уже говорили. Через черный ход. Если "огонь "может достать и до него, то детей приводится выводить под зонтиками или в велошлемах. Что неизменно вызывает приступ веселья у лоялистов.
Честно говоря, во время своего визита я видела предостаточно для того, чтобы прийти к окончательному для себя выводу: лоялисты не способны вызвать у психически нормального человека ничего, кроме омерзения. Это чувство сравнимо только с тем, что ощущаешь, когда проваливаешься случайно в туалет типа сортир!
Пат, муж Патриции, и его брат Джо, зашедший к ним в гости, внешне больше были похожи на протестантов.
– Мой дедушка был местным командиром ольстерских лоялистов, – пояснил Пат. -А потом влюбился в бабушку и стал католиком! А уже мы состояли в рядах и INLA, и IRA. Раньше, конечно.
– Конечно, раньше,- если бы Вы в ней состояли сейчас, Вы бы не рассказывали об этом людям!- подметила я. Пат залихватски подмигнул мне:
– Точно! И в Лонг Кеше я отсидел свое тоже.
– У меня есть любимый маленький бар, – рассказал Джо. – И я много раз наблюдал такую картину: Сэмми Вилсон, тот самый, что громко кричит, что он духа католиков не выносит (бывший мэр Белфаста), сидит за одним столиком с одним из самых известных наших католических бизнесменов, которому принадлежат многие газеты, и они обсуждают свои дела! Когда речь заходит о деньгах, об интересах богатых, тут исчезают для них все религиозные или какие бы ещё то ни было различия! Жалко, что я не снял это на пленку.
Для нас сегодня каждый дом здесь – это последний рубеж. Как для вас Москва в 1941-м. Если позволить им сжечь один ряд домов, завтра они возьмутся за второй – и чем все это кончится? Поэтому мы на отступим.
Мы разговорились. Разговор перешел от Ирландии к Америке и её политике "большой дубинки"в мире. Для этих простых городских ирландцев из католического гетто, в полную противоположность слюняво-восторженным писаниям ирландской прессы о "силе чувств" ирландского народа к "заокеанским Падди", не существует никаких иллюзий в отношении этого государства.
Недаром местные люди метко прозвали заокеанских кузенов "теми самыми змеями, которых Святой Патрик изгнал из Ирландии".
Тут приоткрылась дверь, и в нее вбежала огромная черная как смоль овчарка, молодая и игривая. Она хромала на две лапы сразу.
– А это наш Фидель, – представили мне её хозяева. -хромает он потому, что опять порезался осколками на улице. Мы ему купили ботинки, но он, глупый, их съел. А оно стоят недешево, каждый день не напокупаешься!
Я вспомнила армейскую собаку, похожую на бритую овцу: ей-то наверняка в таком случае бесплатно выделят новые! А бедный Фидель не может даже спокойно погулять около собственного дома.
За окнами что-то загремело, раздались свист и улюлюканье. Шипенье готового разорваться фейерверка. В комнату повалил дым. Патриция открыла заднюю дверь.
Фейерверк так и не разорвался – его заливали из брандспойта двое. Высокие серьезные мужчины. Невооруженные, в темной одежде. Один из них обернулся, посмотрел на меня и белозубо улыбнулся. У него было доброе, умное, спокойное и решительное лицо. Чем-то похожее на Ойшина. Такое, что я сразу почувствовала, кто он, даже ничего о нем не зная. Мне тоже стало спокойно, словно за каменной стеной.
– Это наши ребята вышли на дежурство. Будут смотреть, что происходит; будут беречь нас – да и Вас тоже! – всю ночь. И так каждый день.
Есть только одна организация здесь, которая может защитить эту общину…
Беседа продолжалась. Джо вспомнил о том, что рассказывал ему отец, который работал вместе с протестантами, играл с ними в карты каждый вечер и считал их своими друзьями. Однажды они пригласили с собой католиков, которые с ними работали, – якобы в бар. Отец Харри не работал в тот день, и это его спасло: его католических коллег, последовавших по приглашению, под утро нашли с перерезанными горлами.
– Возможно, именно после этой истории мне так трудно верить им, – сказал он мне. – Я не ненавижу этих людей, не собираюсь никуда их выгонять, но мне трудно им верить. Когда в лицо тебе улыбаются, а за пазухой держат нож... Я думаю, нужно просто время. Время лечит все раны. И, конечно, чтобы англичане не совали свой нос между нами и не настраивали их против нас.
А я подумала про их дедушку : если даже лоялистский командир способен влюбиться в католическую девушку и поменять ради нее свой образ жизни, то у этой страны все-таки есть будущее!
****
Время снова текло – быстро словно в песочных часах. Я и не заметила, как опять подошел Новый год. Мне вовсе ничего не хотелось больше в жизни праздновать. Говорят, что под Новый год можно загадывать желания. А у меня было одно-единственное желание – и притом совершенно невыполнимое. Такое, что не по зубам ни одному Деду-Морозу.
Хочу в Советский Союз!!!
… Тем холодным, туманным вечером я спешила: пересаживалась на дублинский автобус в пограничном городке Ньюри. Вокруг меня сновали веселые толпы местных жителей с доверху набитыми рождественскими покупками сумками – до Рождества оставалось всего несколько дней. А она стояла на перроне и плакала, и никому до нее не было дела, – молодая африканка с маленьким сынишкой на руках, не по сезону одетая и даже без коляски.
Сначала я подумала, что мне показалось, как она о чем-то просит инспектора на автостанции, а он грубо отвечает ей, отворачивается и уходит: специально, чтобы в этом убедиться, я почти сразу же подошла к нему и спросила его о расписании моего автобуса, и он был сама любезность! Высокий седой протестантский джентльмен, само благообразие и порядочность, почти лорд по внешности. Не может же быть, чтобы человек, который только что был со мной так любезен, нагрубил ей? А если у нее что-то случилось, то почему не помог или хотя бы не спросил, не может ли ей помочь кто-нибудь из нас здесь, на станции? Не могут же люди не помочь женщине с маленьким ребенком, которая явно в какой-то беде? Тем более, что это не была такого сорта женщина, которые профессионально побираются на вокзалах, как делают здесь многие румынские цыганки.
Таким образом я успокаивала свою совесть, но она все не хотела успокаиваться: сердце даже начало покалывать. И я не выдержала: направилась к ней, потрогала её за плечо и спросила:
– У Вас что-то случилось? Я могу чем.-то помочь?
Она обернула ко мне заплаканное лицо и, давясь слезами, невнятно поведала мне, что ехала в Белфаст из Дублина и вышла в Ньюри на пять минут на автовокзале потому, что малыш захотел в туалет. Автобус уехал без нее – в нем остались все её вещи, детское питание и коляска. А ей нужно в белфастский аэропорт, в восемь часов на самолет. Она даже не стала ругаться с инспектором (но я сама свидетель: ни один междугородний автобус в Ирландии за все почти пять лет моей жизни здесь в таких случаях не уехал, тем более в Ньюри, где пассажиры обычно выходят по естественным потребностям "en mass"!), она просто в отчаянии спросила его, что делать; спросила, как ей теперь получить назад свои вещи, как не опоздать на самолет, может ли он хотя бы помочь ей найти такси, ведь она совсем не знает города, а он… И она окончательно разрыдалась. Малыш тоже заплакал – он замерзал без пальто.
А вокруг нас стояли довольные, как слоники, так занятые своими рождетственскими покупками истинные христиане – из таких, кто принципиально не работает по воскресеньям, осуждает бальные танцы как "разврат" и соблюдает все посты, – и ни у одного из них даже не дрогнуло сердце при виде этих двоих.
Времени на раздумье у меня почти не оставалось: десять минут до моего собственного автобуса, пропустить который я не могла. Хорошо, что нам только вчера дали зарплату! Я подхватила оторопевшую женщину под руку, воскликнув:
– Так бежим же на такси скорей!- и потащила её к ближайшему знакомому мне таксистскому офису. -Обьясните им здесь свою ситуацию, и куда Вам надо, а я сейчас… – и я спринтом рванула до ближайшего банкомата… Была- не была, как-нибудь дотянем до следующей получки!
Когда я вернулась, она уже ждала такси, которое, по словам диспетчера, было на подьезде, и слезы на её щеках уже начали подсыхать. Я вложила ей в руку деньги:
– Мне пора убегать, а то я тоже опоздаю на свой автобус.
Только тут африканка поняла, что сама я с ней не еду, и что мне вовсе даже не в ту сторону. Слезы с новой силой брызнули из её глаз, и она молча расцеловала меня в обе щеки. Я сама едва сдержалась, чтобы не расплакаться: вспомнилось, каково новому человеку в чужой стране, где нет никого из близких. И как ты чувствуешь себя, когда ты совершенно беспомощна и не можешь защитить своего малыша. Знакомы ли такие чувства "истинным христианам"?.
Я помогла этой попавшей в беду женщине вовсе не "в духе Рождества". И все-таки мне интересно, почему это сделала я, советская атеистка, а не кто-нибудь из них?
Совесть благовидного диспетчера-протестанта даже не дрогнула: к тому времени, как я галопом примчалась обратно на автовокзал, он, судя по его виду, уже совершенно забыл про африканскую маму и её замерзающего малыша и довольно мурлыкал себе под нос какой-то рождественский гимн. Увидев, как я запыхалась, он, так ничего и не понявший, мило улыбнулся мне.
– Сектант. Расист, – так же мило улыбаясь ему в ответ, громко сказала я по-русски. Благо что по-русски эти слова звучат так же, как и по-английски, и не понять меня он не мог.
Его и без того длинная физиономия вытянулась еще больше, а я вскочила на ходу в свой дублинский экспресс. Он оказался весьма люксовым: даже с телевизором, по которому шла какая-то детская передача, вроде нашего новогоднего утренника, только вечером. Высокоинтеллектуальные дети истинных христиан весело и азартно соревновались там, кто громче и больше всех раз ры