Я криво улыбалась, но он был уверен, что произвел на меня неотразимое впечатление. Скорее всего, потому что Пат уже был близок к своей майоркской кондиции.
Я еще раз посмотрела на него. Он был хорошенький, с его голубыми глазами и длинными ресницами, юный и чисто физически, наверно, привлекательный. Но я не чувствовала к нему ничего, кроме растущего отвращения.
И когда за очередной кружкой пива он сказал:
– Я далеко пойду по жизни. Вот увидишь, на меня другие будут работать, а я- кататься на яхте на Майорке… знаешь, такой, как у Эдди Ирвайна? Не собираюсь жить так, как мой папаша (my old man)…или дяди мои…,- я его не дослушала.
– Извини, Пат, подожди меня тут минуточку… Я сейчас вернусь. Мне надо привести себя в порядок.
С этими словами я направилась в сторону туалета. И спросила тихонько барменшу:
– У вас здесь нельзя выйти на улицу с черного хода?
Она посмотрела на пьяного ребенка и понимающе кивнула.
…Через 10 минут я уже сидела в автобусе до дома. А племянник Пат так и остался ждать меня в «Короне»… Не удивлюсь если он все еще сидит там.
Не могу я так. Потому что я – Совьетика.
****
…А чувство одиночества все не проходило и не становилось меньше – как ни старалась я занять себя чем-нибудь полезным. И таким, чтобы больше ни на что не оставалось сил. Почему-то то, что так помогло мне в свое время – в 20 лет – на этот раз не срабатывало. Это только глубже убеждало меня в том, что Ойшин и был той самой, предназначенной мне свыше моей половинкой. И тем досаднее было, что он не понял того, что было так очевидно мне.
«Свою голову всем не приставишь»- пыталась внушить себе я. – «Такие вещи как семейная жизнь человек должен попробовать на собственной шкуре, чтобы понять». Совершенно очевидно же, что Ойшин понятия не имеет о том, что эта жизнь из себя представляет. Не имеет никакого опыта общения с женщинами. Что он просто-напросто сдался на милость первой попавшейся ему под руку особе женского пола – видимо, первой, кто обратил на него внимание после его выхода на свободу.
Будем откровенны: я очень жалела, что, например, я не стала с ним переписываться, когда он еще был за решеткой. Но я же ведь и не подозревала о его существовании!. И ревностью я бы это свое чувство не назвала. У меня не было ни грамма ненависти к везучей ирландской незнакомке: я слишком хорошо насмотрелась за эти годы, что представляет из себя среднестатистическая подруга ирландского республиканца. И стать такой я не захотела бы ни за какие коврижки. При всем моем к ним уважении.
После почти совершенного мной глупого поступка я разозлилась на себя и взяла себя в руки: правда, для этого мне пришлось два раза поплавать в холодном Ирландском море. Не знаю, каким чудом я тогда не заболела. Но это неважно, важен результат.
Охладившись, я хорошенько поразмыслила, что же делать дальше. И пришла к однозначному выводу, что не имею права давать волю своим эмоциям, когда на нас с Ойшином возложено ответственное поручение. Как ни тяжело мне было бы снова столкнуться с ним лицом к лицу, как ни стыдно- после нашего скомканного объяснения и «романа и не романа, а так, одного заглавия», сделать это было необходимо. И необходимо было сделать все возможное, чтобы личную тему в нашем с Ойшином общении никогда больше не поднимать.
В нормальной жизни, конечно, после такого я бы на глаза ему больше не показалась. Но в данном случае… Я просто перестала бы уважать себя, если бы так подвела товарищей. Неважно даже, по-настоящему это им нужно или нет.
Сказать все это было, конечно, легче чем сделать. Было бы гораздо проще, если бы у меня здесь был рядом хоть один близкий человек, духовно близкий – любого пола и возраста. Но их не было. Финтан, самый духовно мне близкий из всех знакомых мне ирландцев, по-прежнему ждал суда в далекой Латинской Америке.
Наступил очередной выходной. Дермот по-прежнему занимался где-то наглядной агитацией, и я даже и не подумала его больше беспокоить. Вместо этого сразу после работы в пятницу я пошла на пляж – укромный пляж рядом с нашей рыбацкой гаванью, на котором никогда никого не бывает, даже в самые жаркие дни. Он притулился под боком у гавани так, что большинство людей просто не подозревает о его существовании. Я сама открыла его для себя случайно.
Был май, горы покрылись ярко-желтыми цветами утесника – так, что глядя на них, хотелось петь песенку из моего далекого октябрятского детства:
«Выглянуло солнышко, блещет на лугу,
Я навстречу солнышку по траве бегу,
И ромашки белые рву я налету,
Я веночек сделаю, солнышку вплету!
Радостно весёлая даль меня манит,
Надо мною радуга весело блестит,
У ручья под ивою слышу соловья,
Самая счастливая в этом мире я!»
Но когда я мысленно начинала петь эту незатейливую песенку, мне становилось еще тоскливее. И не только и даже не столько из-за Ойшина. Просто в душе моей вот уже больше 10-и лет зудит незаживающая рана: рана от того, что больше нет моей страны. Рану эту не излечить ни одному доктору, даже освободительных наук. Она напоминает о себе постоянно -как ни старайся загнать ее в глубь подсознания вместе с воспоминаниями, в целях элементарного душевного самосохранения. Она ноет не только к плохой погоде. И раневая инфекция от нее расползается все дальше и все глубже по всему моему существу. Эта постсоветская гангрена гложет меня изнутри не переставая. Обезболивающие средства помогают от нее лишь на короткое время. Она не перестает нарывать, и к ней не приложишь пластырь. Эту рану не лечит время. Она хроническая.
Я запаслась курточкой и решила провести на берегу всю ночь. Чтобы потом всю субботу отсыпаться дома и больше ни о чем не думать. А там уже и до понедельника недалеко.
В конце концов, кто сказал, что я не выдержу досидеть здесь до рассвета? Когда-то дома мы встречали рассвет – по старинной традиции, на Петров день в июле. В деревнях эта традиция была сильнее, чем у нас в городе, но к нам переехало на жительство столько деревенских, что и в городах не спать в эту ночь стало делом обычным. Некоторые молодые люди хулиганили, чтобы не заснуть – правда, конечно, не с таким размахом, как в Северной Ирландии, а по мелочам: например, слегка сдвигали какой-нибудь памятник с постамента. (У нас в городе такая участь постигла один раз военный памятник – настоящую «Катюшу».) Так что у милиции в эту ночь хлопот хватало. Но как правило, обходилось без жертв и разрушений, а виновные получали свои 15 суток и успокаивались…
В мае дни в Северной Ирландии очень длинные. Почти белые ночи, но ночь как таковая все-таки наступает. К тому времени, когда на городок начали опускаться сумерки, я начала замерзать, несмотря на курточку, но решила-таки не сдаваться. Где-то неподалеку в сгущающейся сиреневой мгле весело гомонили тренирующиеся к соревнованиям на звание местного чемпиона по потрошению селедки. «В нашем городке тоже есть таланты!» было девизом этого конкурса…
И тут вдруг, как гром с ясного неба, зазвонил мой мобильник! Это был тот человек, с которым меня в свое время познакомила моя знакомая воинственная дублинская феминистка. Он даже один раз ночевал у нас дома – когда возвращался из Южной Африки и переутомился с дороги, но от него не было после этого ни слуху, ни духу 2 с лишним года. Киран Кассиди. Тоже республиканец. Водопроводчик. Высокий, худой как щепка, в очках. Некрасивый, но очень обаятельный.
– Можно я приеду к тебе на выходные? – не совсем тактично с места в карьер начал он. После двухлетнего молчания! В другое время я бы удивилась. Возможно, даже спросила бы у него что-нибудь резкое. Но under current circumstances … Никогда я еще ни одному звонку не была так рада, как этому! Казалось, он был мне послан самим провидением.
Вместо ночевки на пляже я побежала домой: я так поняла, что Киран приедет ко мне завтра, а значит, надо хоть немного прибраться в доме и спать. Без мамы с Лизой я распустилась и проводила уборку дома только раз в неделю- обычно по субботам. Но на этот раз, похоже, суббота будет у меня занята.
У меня не было никаких задних мыслей, когда Киран позвонил мне. Я была просто рада, что рядом хоть на пару часов будет живая человеческая душа.
Я пылесосила лестницу и чуть было не полетела с нее вниз вместе с пылесосом, когда в дверь позвонили. Господи, кого еще принесла нелегкая- в самый разгар моей уборки?
На пороге стоял Киран. Такой, каким я его еще не видела. В ослепительно белой рубашке и свежевыбритый.
– Ох, – только и сказала я, выпуская из рук пылесос. – А я так поняла, что ты завтра ко мне заедешь…
– Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? – немного застенчиво сказал он.
Сначала мы вместе пошли в город. На главную улицу, которая так и называется – Главной. У себя в городке я тоже по вечерам никуда не хожу (не буду же я одна ходить по барам, а больше ничего там нет и не предвидится!), и меня поразило обилие на улицах маленьких еще совсем детей – в возрасте от 7 до 9 лет, безо всякого сопровождения взрослых. Они бродили по городку стайками, как волчата, и хулиганили в меру своих сил и способностей. Полиция лениво гоняла их с одного угла на другой, а родителей, судя по всему, их чада вообще не интересовали.
– Слишком шумно тут у вас, – сказал Киран, – Поехали в соседнюю деревню?
Соседняя деревня была местным республиканским бастионом. Там действительно было потише, чем у нас. И дети по улицам не шатались.
Мы зашли в местный бар- такой маленький, что в нем с трудом можно было найти место. Здесь каждые выходные собирались одни и те же завсегдатаи и на каждого нового человека глядели с большим любопытством. Но Кирана это не смущало.
Посидели мы там недолго – и вернулись ко мне.
– Может, видео какое посмотрим? – нерешительно предложила я, потому что не знала, что еще предложить.
– Давай!- с энтузиазмом откликнулся Киран. И расселся со мной рядом на диване.
… Киран любит фильмы о войне. Очень любит.