родном городе своей иномаркой какой-то хотевший запарковаться на тротуаре разухабистый купец – я принципиально отказывалась замечать, что он едет позади меня по тротуару и мне же еще и бибикает, хотя перестроившийся «свободный» наш народ в ужасе пытался меня стянуть в сторону. «Хозяин жизни», незнакомый с элементарными правилами дорожного движения, был вынужден меня объехать и громко выругался.) Пхеньянцы шли – так же неспешно, как товарищ Сон; мне пришлось подлаживаться к его темпу ходьбы, потому что в нервном цивилизованном мире я привыкла бегать по улице почти галопом. Некоторые из них зажигали на ходу карманные фонарики, чтобы разглядеть дорогу. Достал такой фонарик и товарищ Сон. Казалось, что вся улица наполнилась летящими светлячками.
– Какая красота! – вырвалось у меня.
Товарищ Сон улыбнулся.
– Подождите, Вы еще не видели наш город утром! Апрель у нас один из самых красивых месяцев.
И он начал рассказывать мне о художественном фестивале дружбы «Апрельская весна». Он рассказывал, а я слушала – и поражалась его почти безукоризненному русскому языку. Послушали бы его только наши современные полуграмотные и косноязычные телеведущие! Он столько всего знал и излагал это такими темпами, что менее привычный чем я к переработке информации человек, пожалуй, взвыл бы. Но мне наоборот это было очень по душе. У меня возникло чувство, словно колеса моего умственного механизма, за эти годы замедлившие за ненадобностью без интеллектуального стимулирования ход, наконец-то закрутились на полную мощность. И чем дольше я товарища Сона слушала, тем сильнее поднималась во мне волна радостного удивления: наконец-то я говорю с человеком, который понял бы с полуслова, о чем я веду речь! Откуда же берутся такие люди? Или они все здесь такие?
Тут перед нами открылся Монумент Идей Чучхе – на другом берегу реки, и у меня перехватило дыхание. С огромной высоты далеко был виден яркий свет алого его факела… Мы оба замолчали – здесь не нужны были слова. Монумент был пронзительно величава – я нутром почувствовала, что такие архитектурные сооружения «для галочки» не строят. В нем воплотились вера и вдохновение. Как в мухинских «Рабочем и колхознице». Поэтому-то их так и поторопились убрать с ВДНХ – слишком уж силен духом этот символ!
Мы молча постояли минут 10, любуясь монументом. Мне даже не хотелось уходить.
Но было неудобно – уже поздно, а я ведь наверняка не единственная, кто устал…
– Расскажите о себе, – попросила я товарища Сона на обратном пути. Он смутился.
– Что рассказывать? Ну, например, я – член Пхеньянского общества обмена валунами.
– Чем?!
– -Валунами. Знаете, камни такие большие бывают? Красивые? Мне 44 года. Закончил школу, получил высшее образование…Работал в разных странах. Не понаслышке знаком с разными культурами. У вас в СССР тоже был – жалко, что поздновато, а не раньше! Когда весь мир охватил вихрь «либерализации», во многих странах постепенно стирались самобытные национальные черты в разных сферах общества. Видя через телевидение и печати такие реалии, мы в Корее укрепляли решимость отстаивать и претворять в жизнь национальные традиции и наследия. И вот я теперь рассказываю о моей стране нашим зарубежным друзьям. Чтобы они нас лучше поняли. Нас часто не понимают, к сожалению. Если вы знаете еще кого-то, кто заинтересован в том, чтобы увидеть КНДР своими глазами, скажите им – пусть приезжают. Мы будем им рады.
Он помолчал и добавил:
– А еще я люблю петь. Вы уже решили, какую песню Вы будете петь?
– ?????
Наверно, у меня было очень испуганное лицо…
– В Корее и гостям, и хозяевам полагается во время званого ужина исполнить какую-нибудь песню.
– Даже если у меня нет голоса?
– Это неважно! У меня тоже голоса нет. Вот, смотрите…
И он совершенно для меня неожиданно приятным баритоном негромко пропел по-русски:
– У леса на опушке жила Зима в избушке.
Она снежки солила в березовой кадушке,
Она сучила пряжу, она ткала холсты
Ковала ледяные да над реками мосты.
Я ощутила, что еще немного – и я хлопнусь об землю без чувств…Эту песню я не слышала уже лет 20, если не больше! Я еще раз взглянула на своего собеседника и, к собственному удивлению, подхватила:
– Потолок ледяной, дверь скрипучая,
За шершавой стеной тьма колючая.
Как шагнешь за порог – всюду иней,
А из окон парок синий-синий.
И мы оба не сговариваясь, радостно засмеялись. И этих людей нам пытаются изобразить как каких-то замученных и затравленных роботов?!
Когда мы были уже недалеко от гостиницы, с неба вдруг неожиданно хлынул проливной дождь – тучи собрались на небе буквально на наших глазах и разразились шквальной грозой. У меня не было с собой зонтика, и я даже растерялась от скорости, с которой на нас обрушилось это явление природы. Но товарищ Сон не растерялся – у него зонтик оказался с собой, и он молниеносно раскрыл его надо мной прежде, чем я успела промокнуть. А гроза грохотала уже над самыми нашими головами.
– Побежали? – спросил меня товарищ Сон так, словно мы с ним в детстве ходили в один и тот же детский садик, а не видели друг друга в первый раз в жизни.
– Побежали! – подхватила я. И мы с ним запрыгали по лужам. К тому времени, когда мы остановились под навесом перед гостиничной дверью, я была уже мокрая по уши, несмотря на зонтик товарища Сона. Он, впрочем, тоже – но все равно улыбался.
– Это хороший знак, – сказал он, открывая передо мной дверь.
– Что? Что мы с Вами намокли?
– Нет, что вдруг пошел такой дождь. Да еще с грозой. Этот день непременно должен стать для нас счастливым.
– Хотелось бы надеяться, – отозвалась я, про себя вспоминая о предстоящей мне миссии. Взглянула на товарища Сона – и вдруг поняла, что он не шутит. Что он совершенно серьезно думает так.
– Спокойной ночи, товарищ Калашникова! – сказал товарищ Сон с легким полупоклоном, доводя меня до моего номера.
Я пожелала ему того же и вошла в номер. Я действительно очень устала после такого перелета и переезда, но мне почему-то не спалось. И не думаю, что из-за разницы во времени: просто слишком много было впечатлений.
… Ребят я отвезла к маме. Всю тройку. Ей, конечно, нелегко с ними придется, но ей поможет тетя Женя на первых порах. А потом они приедут сюда и будут меня здесь ждать…Здесь есть детские сады – даже, если уж очень надо, круглосуточные. А Лизу можно будет лечить традиционной корейской медициной.
Я не могла, естественно, рассказать маме, куда я и зачем собираюсь. Сказала, что меня пригласили временно работать в другую страну, но для детей там нет подходящих условий. Что я поработаю там и приеду. Мама у меня умная и она, конечно, почувствовала, что это липа. Особенно ее удивило, что ждать меня надо будет с ребятами не дома, а в Корее. О Корее как стране у нас дома знают все-таки мало (хотя у нас дома еще с маминого и Шурекова детства лежит книжка Гарина-Михайловского «Корейские сказки», которую я очень любила), а мама всегда Азию как-то немножко побаивалась. По-моему, из-за того, какое большое в Китае население. Ну так это же не Китай…
– Во что ты опять там ввязалась? – ворчала мама. – Искательница приключений на свою голову… Это все твои партизаны, я так чувствую!
– Ни во что я не ввязалась, мам. Все будет хорошо…
– Ага, и мы поженимся!
Это есть у нас такая присказка.
В общем, мне стоило большого труда ее убедить, но в конце концов все-таки удалось. Дело в том, что мама, со всем ее кипучим, деятельным характером, была вынуждена выйти на пенсию. А жизнь у наших пенсионеров сейчас сами знаете какая… Ну, а если не знаете, то считайте, что вам повезло! От такой жизни не то, что в Корею – на Северный полюс уедешь…
Итак, я перевезла ребят к ней, а сама вернулась в Ирландию – урегулировать все что мне было надо до отъезда. За фермой осталась следить молодая республиканская семья, у которой еще не было своего дома. Они были этим очень довольны.
В день отлета я проснулась когда еще было темно. Было тихо-тихо. Я вышла на улицу и посмотрела на чернеющий на горизонте силуэт наших гор. «Неужели я вижу вас в последний раз?» – мысленно обратилась я к ним. Что-то подсказывало мне, что Ирландию я больше никогда не увижу, и от этого чувства было грустно. Так что больно даже было дышать. Хотя в то же время не было чувства, что со мной случится что-то непоправимое.
Ирландия стала навсегда большой частью моей жизни. Конечно, это же можно сказать и про Антилы, и даже про Голландию (причем без натяжки!). Но Ирландия занимала особое место в моем сердце. И сейчас мне было очень жалко, что она на глазах теряет свой неповторимый колорит. Наверно, если я и окажусь здесь еще, она к тому времени совсем уже превратится в пластиково-бетонно-генетически модифицированное чудовище, как и вся остальная Европа. Бедные, бедные ирландцы! Это сейчас им кажется, что с данным образом жизни они что-то приобретают для себя – как той девушке из фильма «Берега» о грузинском благородном разбойнике Дата Туташхиа, что разделась перед каким-то гнусным типом за червонец и радовалась, глупышка, этому червонцу, не понимая, что теряет то, что уже потом не обретешь.
Ну, да бог им судья… Тем более раз они в него верят.
Киран оставил мне место на здешнем клабище, рядом с собой: у ирландцев ведь принято даже предложение делать так – «Would you like to be buried with my people?”, хотя до предложений у нас с ним дело не дошло, потому что оба несли в себе багаж прошлых обид-, но буду ли я на нем покоиться?… Тут уж мне пришлось остановить себя: с подобными мыслями отправляться в далекое путешествие никак не годится!
Все то, что произошло со мной здесь за эти годы, пронеслось перед моим мысленным взором – и обиды, и радости. Каким путем пойдет Ирландия? Объединится она? И если да, то какой она тогда будет?
Наверно, я просто воспитана на других принципах для того, чтобы понять многое из происходящего здесь. Для меня «прийти к консенсусу» можно с другом, с которым у вас общая цель, но разные точки зрения на то, как ее можно достичь. Ради до