– В Намибии!- воскликнула я, – Да я ничего не знаю о Намибии, кроме Сэма Нуйомы. Калахари и бушменов с готтентотами…И того, что столица называется Виндхук…
– Стоп, стоп, стоп, Дженни! Это уже и так больше, чем знает большинство. Не волнуйся ты так. Хильда там бывала, она тебе расскажет.
На Кюрасао мне предстояло установить дружеские отношения с американскими и голландскими военными, размещенными там. Дружеские – имелось в виду деловые. Я сразу дала понять, что в Маты Хари я не гожусь.
– Это от тебя и не потребуется, – заверил меня Донал.- Подружись с их женами, например…
– А почему мы здесь? Почему все-таки Корея, если можно Вас спросить?
– Здесь нам никто не будет мешать. Сюда не то, что ни один американский шпион – ни одна мышь не проскочит! Корейцы не имеют к нашему делу никакого отношения, не тревожь их. Мы здесь просто отдыхаем. Ты – как иностранный революционер, подорвавший в ходе борьбы свое здоровье. Но западных спецслужб здесь нет.
– Ой! Что Вы! Какое здоровье! И какой из меня революционер?
– А кто же ты еще? – засмеялся Донал. – Ну, сама подумай?…
И попрощался со мной до следующего раза.
…Наутро товарищ Сон повез меня на древнюю могилу корейского короля Тонмена, основателя государства Когуре. Чжон Ок в то утро немного запаздывала – по каким-то личным делам. Хиль Бу высадил нас у входа в этот музей, и мы пошли в него.
Сама могила, если честно, была not my cup of tea (просто меня интересует история более современная.) Но зато какой великолепный сосновый бор раскинулся вокруг нее!
Это был жаркий день, совершенно летний по ощущению. В воздухе жужжали пчелы, парили какие-то гигантские черно-синие бабочки, а уж какой стоял аромат от истекавших сочной смолой деревьев! Мы неторопливо шли по ярко-зеленой молодой травке, а вокруг все звенело от зноя, стрекотали невидимые цикады, и жизнь казалась безбрежной и бесконечной.
– Товарищ Сон, а можно мне немного полежать на траве?- неожиданно даже для самой себя вдруг спросила я.
Товарищ Сон, казалось, был растерян.
– Полежать? На траве?
На секунду мне показалось, что сейчас он полезет в карман за словарем.
– Понимаете, у меня мечта такая. Лежать на траве и смотреть в небо. С самого детства не лежала на ней.
– Здесь муравьи большие бегают, товарищ Калашникова. Покусают ведь.
– А, понятно… Извините, я не знала.
Он посмотрел на меня еще раз, будто что-то взвешивая.
– Но если хотите, я могу их от Вас немного поотгонять…
Теперь уже был мой черед растеряться.
– Значит, можно?
– Попробуйте.
Я бросила на траву свою курточку, которая из-за жары все равно оказалась не нужна, растянулась на ней и закрыла глаза.
Солнышко ласково, как в детстве, гладило мое лицо. Свежий ветерок освежал от его горячих лучей. Сосны благоухали. Все горести и заботы казались унесенными за тысячи километров. Я вздохнула поглубже, чтобы совсем выбросить из головы все свои страхи и сомнения, и…
– Ай!
Кто-то небольно, но довольно чувствительно стукнул меня по ноге.
– Извините… муравей, – услышала я. – Зато теперь он Вас больше не побеспокоит.
Я открыла глаза. Надо мной склонилось понимающе улыбающееся лицо товарища Сона.
– Ну и как, товарищ Калашникова? Похоже на Россию?
– Если честно, то не очень. Но все равно очень здорово! Давно мне не было так хорошо. Спасибо Вам. И за муравья тоже.
– А пойдемте теперь воду родниковую пить, товарищ Калашникова! А может, побежали наперегонки? – предложил вдруг он,- Кто быстрее – Вы или я?
Конечно, товарищ Сон оказался быстрее. Он ведь был настолько легче и спортивнее меня. Но он по-джентльменски позволил мне победить…
Мы присели на камень, и он поднес мне родниковой воды. Западный человек на моем месте сказал бы:”Разве это можно пить, не прокипятив?»
… Вспышка памяти высветила перед моим взором нашу железную дорогу около дома. Шпалы на ней тоже вот так вкусно пахли смолой – в отличие от бетонных новых шпал на дороге, ведущей до Москвы.
Наша железная дорога была резервной, по ней чаще ездил товарняк, чем пассажирские поезда. Они бывали на ней только летом. А так ходили у нас мимо дома только два дизеля местного значения, и все.
Однажды мимо нашего дома проехал необычный поезд – все окна у него были закрыты наглухо, но изнутри было видно почти неземное какое-то мерцание.
– Мам, смотри какой поезд! Что это, а? – спросила я.
Мы с ней в это время собирали с картофельной грядки колорадских жуков. Мама подняла голову:
– А, это же наверняка поезд Ким Ир Сена!
Так оно и было. В те дни он как раз приехал в СССР с визитом. На поезде…
Из-за того, что поезда бывали у нас нечасто, по линии можно было ходить. Только в сопровождении взрослых, конечно. С этой же нашей линии я наблюдала как-то за последним в XX веке солнечным затмением в нашем регионе: рано утром, часов в шесть. Специально ради этого вставала.
Когда мне было лет 8, дедушка сказал мне как-то :
– Пойдем сходим на Каменище!
– А что это и где? – я раньше никогда этого названия не слышала.
– А вот сама увидишь. Пойдем завтра утром.
И мы пошли. По линии. На восток.
Идти было недалеко – полчаса, не больше, но зато как интересно! Почти так же интересно, как делать весной, когда копают на огороде землю под посадку картофеля, археологические раскопки. Я с удовольствием собирала найденные черепки от чашек, убежденная, что передо мной настоящие музейные древности.
Я тогда на память помнила, сколько моих детских шажков было между каждыми двумя шпалами. Прямо с одной на другую можно было только прыгать. Рельсы были перемазаны мазутом сбоку, и их лучше было не трогать. Иногда на рельсах можно было найти интересные предметы, выпавшие из товарных вагонов – например, прозрачный голубоватый камень, который мой деушка -химик называл «кремнезем». Его перевозили поезда вместе со шлаком с нашего металлургического комбината. Мне он казался похожим на лунный камень. На воздухе он окислялся,и время от времени с него надо было смывать белый налет.
По правую руку от нас тянулись картофельные огороды – от дамбы и до самого горизонта, за ними – непролазная лесопосадка из американского клена, насаженная здесь при Хрущеве (не к ночи будь помянут – лучше бы он вместо нее кукурузу посадил!), отделявшая нас от реки. А по левую сторону от железнодорожного полотна – наши домики и огороды, за ними начинался двор местного заводика, известного в народе под названием «Чума» (почему, не знаю. Именно там работала Марусина мама), за ним – снова дома, теперь уже еще ближе к линии; когда они кончались, начинался сквер, заросший гигантскими тополями, с парой лавочек в нем, а там уже нам надо было переходить по железнодорожному мосту местный ручей, впадавший в нашу реку, который (опять же в народе!) называли «Тухлый Днепр» – из-за того, что от него сильно несло сероводородом. Одному богу известно, какую гадость сливал в него местный завод. Наша речка стоически выносила производственные отходы, но купаться в ней на моем веку люди уже побаивались.
На другом берегу Тухлого Днепра мы обычно спускались с железной дороги на другую ее сторону. Там начиналось мое самое любимое, самое опасное и таинственное место на нашем пути, которое я прозвала «Открытые колодцы». Дело в том, что здесь на небольшом пространстве среди травы на холмах было огромное количество канализационных колодцев, которые почему-то все как один были без крышек. Если зазеваешься, можно было запросто свалиться в один из них. Но для меня это-то и делало данное место таким интересным! Я все время находила здесь новые и новые колодцы. Большинство из них были мелкими по глубине, но ногу сломать было все-таки можно. А самым захватывающим для меня было покричать ради эха в питьевой колодец, с которого почему-то начисто снесли верх – осталась только ничем не прикрытая яма глубиной метров в десять, с совершенно гладкими стенами Потом уже его замуровали совсем, наглухо – это было слишком опасное место.
За Открытыми Колодцами начинались заросли «волчьей ягоды», которая на вид выглядела так аппетитно, а на самом деле, как мне объяснил дедушка, была ядовитой. Ну, а уж когда они кончались, перед вами расстилалось само Каменище.
Это был высокий, обрывистый берег реки, с которого хорошо были видны колхозные поля с капустой на другом ее берегу – плоском как тарелка. Город здесь с одной стороны – слева- еще продолжался, а справа, за рекой, резко обрывался.
С обрывистого мелового и глинистого вперемешку берега хотелось полететь как птица. Но так как это было невозможно, я бегом спускалась вниз по узкой тропинке. Бегом – потому что она была настолько крутая, что идти по ней мерным шагом ну никак не получалось. Мне очень нравилось бросать со склона вниз мячик, но при этом был велик риск, что он упрыгает в речку насовсем.
Под этим склоном начинался другой, поменьше, а под ним прятались с шумом вырывающиеся здесь на свободу из глинистого нутра земли родники, с чистейшей, сладкой на вкус водой, такой холодной, что от нее ломило зубы. Дедушка всегда брал с собой сюда бидончик и давал мне наполнить его водой – взять с собой домой. А потом мы с ним сидели на склоне, грелись на солнышке и ели принесенные с собой помидоры и вареную картошку с хлебом, запивая их ключевой водой…
Вот о чем я думала, когда пила такую похожую на нее корейскую родниковую воду. И на глазах у меня невольно выступили поэтому слезы.
Товарищ Сон внимательно посмотрел на меня – каким-то пронзающим насквозь взглядом. Чуть прикоснулся к моей руке самыми кончиками пальцев.
– Гляжу я тут, и думается мне, что много Вы пережили в жизни, товарищ Калашникова. Но не надо так грустить, а? Счастье стоит рядом с бедой, а беда скрывается в счастье. Если Вам когда-нибудь захочется поговорить по душам… То я – вот он я, ладно? В любое время дня и ночи. Не забудьте, что я сказал, да?
– Спасибо, товарищ Сон. Это очень внимательно с Вашей стороны.