увствуют себя теперь виновными за судьбу собственных евреев…Есть в Амстердаме и особый Еврейский музей, в котором эта тема тоже всячески обыгрывается.
Обидно было слушать такое, скажем мягко, одностороннее представление истории – нам, потерявшим в той войне не 6, а больше 20 миллионов человек, всех национальностей! Это последнее дело- делить жертв фашизма на этнические группы, противопоставляя их друг другу. Вот что пишет по этому поводу советская женщина, наполовину армянка, наполовину казачка, выросшая в Грузии, партизанка и сама узница концлагеря, спасшая там жизнь женщине-еврейке: «Для нас все эти люди были нашими согражданами: служащими, врачами, учителями, рабочими, ремесленниками, дети-пионерами, школьниками. Это фашисты выделили их как евреев. А для нас они были просто нашими советскими людьми. Такими, как гражданские люди любой другой национальности: казахи, украинцы, русские, татары и остальные. »
В музей мы ходили пешком. Узнав, сколько стоит в Амстердаме общественный транспорт, мы пришли в такой ужас, что заключили пакт везде ходить пешком. Кроме того, в голландском транспорте очень сложная система билетов: карточки, состоящие из полосок, которые надо компостировать, срок действия которых зависит сразу и от времени, и от расстояния (например, 2 зоны-полоски действительны в течение часа, и т.п.) Билеты, купленные у водителя, почему-то были дороже билетов, купленных заранее в киоске. Это было слишком для нас запутанно: ведь у нас пробил себе билет – и ехай на этом трамвае хоть до самого конца. Пересел в другой – пробил билет новый. Хотя голландцы нам и возмещали транспортные расходы, но задним числом, а с такими расходами, как там, мы бы и до следующей «получки» не дотянули! Наши хозяева удивлялись на нас, что мы даже на трамвае не прокатимся, но мы никогда не признались им в подлинной причине. Сказали просто, что ходить пешком полезно для здоровья.
Я выходила из дома часа за два до начала рабочего дня и с удовольствием шла в музей через весь город. Через некоторое время хозяева одолжили мне велосипед и я, первоначально не без некоторого опасения, освоила амстердамские велодорожки. Опасалась я в основном трамвайных линий и перекрестков. Но голландские водители были достаточно осторожны.
Неделя у Мариэтты и Ханса была расписана по дням: в понедельник и вторник после школы девочки были у него, в среду Мариэтта не работала, это был день, когда она имела право – с оплатой трудодня – ходить по библиотекам, и всю остальную неделю девочки были с ней. По нашим понятиям, это была весьма неортодоксальная семья – где муж и жена жили как бы сами по себе.
– Ах, мы с Хансом так успели друг другу надоесть за эти годы, что такой порядок вещей нас вполне устраивает!- говорила Мариэтта.
Мариэтта и Ханс быстро перешли на то, что кормили меня не только завтраками, но и обедами, тем более, что ела я немного. Произошло это после одного забавного недоразумения, подчеркивающего различия наших культур: когда они в первый раз предложили мне присоединиться к их обеду, я, как принято у нас, из вежливости отказалась, хотя есть мне очень хотелось – ожидая, что, как у нас, они предложат мне это еще раза по меньшей мере два. Но оказалось, что голландцы все воспринимают буквально: нет так нет. Тарелку убрали в шкаф…
После этого я уже никогда не говорила «нет», если мне чего-то хотелось, а соглашалась сразу! Я сама поведала им о том, что в тот раз произошло, и мы вместе посмеялись. Бывали и еще похожие случаи: например, если тебе вручают подарок, у нас принято вежливо поблагодарить и отложить его в сторону, а открыть только потом, когда никто не видит: если ты начнешь сразу подарок разворачивать, это будет выглядеть так,словно для тебя материальное важнее всего. Очень некрасиво получится. А у голландцев – наоборот, вручая подарок, люди смотрят на тебя с нетерпеливым ожиданием: его полагается развернуть сразу и похвалить, а они ждут увидеть, какое у тебя будет выражение лица. Когда мне в первый раз пришлось так делать – чтобы не обидеть хозяев-, я чуть не сгорела со стыда…
Многое удивляло нас в Голландии – сейчас всего уж и не припомнишь.. Например, то,что на один и тот же товар в разных магазинах были разные цены. Здесь нет очередей, говорили нам. Во-первых, есть – хотя и не такие длинные, как у нас, а во-вторых, какая разница, на что человек тратит время – на стояние в очереди или на поиск магазина, в котором тот или иной товар дешевле?
Или то, что у голландцев ванна почти считается предметом роскоши и есть далеко не у всех. То, что голландцы первым делом спрашивают гостей «что вы будете пить?» – и практически никогда «что вы будете есть?”. То, что они на полном серьезе подают тебе к кофе 1 печенье и быстро убирают коробку – пока ты не успел сообразить и взять еще..
Мне очень понравилось… мыть в Голландии посуду: у нас тогда не было таких моющих средств, и мытье посуды с ними показалось мне таким легким, что я освободила Мариэттиных девочек на все два месяца от этой неприятной для них обязанности…
Телевизор в Голландии я тогда почти не смотрела – во-первых, некогда, слишком много всего интересного происходило и без него, во-вторых, из-за языка (хотя все иностранные фильмы в Голландии показывают на языке орогинала, с субтитрами). Единственное, что я посмотрела за эти два месяца – это английский фильм «Письмо к Брежневу» (к слову, симпатизирующий Советскому Союзу, но все равно очень смешной -в изображении деталей) и сатирическую программу «Kijk op de week ” с участием Кееса Ван Коотена и Вима Де Би, которую Мариэтта ни разу не пропустила. Передача эта была на голландском, но я пыталась по выражению лиц комиков угадать, о чем они ведут речь.
Мариэтта и Ханс стали для меня за эти два месяца почти родными. Я смотрела на них советскими глазами – и считала их друзьями тоже на советский манер.
Я не знала, что была для них своего рода забавной экзотической зверушкой, которую можно было продемонстрировать родным и знакомым. Им искренне нравилось развлекать меня и наблюдать за моими по-детски непосредственными реакциями: во время дня рождения Мариэтты, когда я приготовила для ее гостей неведомый им экзотический борщ, который гости ели из маленьких пиал, расспрашивая меня потом о рецепте. Когда Мариэтта знакомила меня со своей подругой с Арубы, которая рассказывала мне, где можно купить учебник языка Бобби – папиаменто. Когда Ханс возил меня на старый, разваливающийся олимпийский амстердамский велотрек – после того, как я рассказала ему о том, как у нас в городе на треке много лет назад выступал их земляк Ян Янсен. Когда Ханс показывал мне игры со своим компьютером, который отзывался логическими, по мнению самого компьютера, фразами на любые твои фразы. Когда он водил меня в гости к своей сестре, где я гладила часами ее кошку, а Ханс в отсутствии Мариэтты отпускал мне комплименты вроде «в моей следующей жизни, Женя, я хотел бы быть Вашим котом». Когда мы вместе с Хансом ездили на велосипедах и переправлялись с ними на пароме до Заандама – посмотреть знаменитый домик Петра Первого. Когда я рассказывала им обоим, как, сама того не ведая, попала в Валлечьес, квартал красных фонарей – в поисках по карте находящегося там неподалеку Музея Библии: подняла от карты голову и обомлела… (Через Валлечьес я бежала так, словно меня прогоняли сквозь строй: стыдно было даже находиться в таком месте!) Когда Мариэтта водила меня вместе с девочками в музей мадам Тюссо, где я наотрез отказалась фотографироваться со статуей Горби… Когда ее «голубой» коллега-протестант водил меня в на службу в церковь на французском языке, где я познакомилась с беженцами из Конго. Когда я вместе со всем их семейством поехала на Пасху в Берген-на-море, навестить ее родителей, по просьбе папы-коммуниста, и мы с Эстер и Марицей искали по всему саду запрятанные там шоколадные яйца… К слову, родители- бывшие коммунисты жили в настоящем старинном мини-замке…
…В Арнеме – единственном голландском городе, где есть троллейбусы – к нам подошел пожилой человек, который ждал нас там с самого утра. Он говорил по-русски, причем хорошо.
– Моя жена русская, и она очень хочет с вами встретиться! Мы с ней познакомились, когда ее в Германию угнали на работу… и меня тоже. И вот с тех пор она здесь и живет.
Нашим ребятам оказалось не до нее, а мне стало жалко пожилого человека, и я поехала с ним. И не пожалела об этом.
Розалия Ивановна работала учительницей народных танцев. Она вовсе не была никакой антисоветчицей – наоборот, она с гордостью рассказывала о том, как еще ребенком, до войны видела у себя в родном Крыму Сталина. Ей было обидно, конечно, что ее оставшиеся в СССР родные все эти годы не хотели с ней знаться потому что она вышла замуж за голландца («мало ли, вдруг неприятности будут!»), хотя она была вхожа в советское посольство, и гражданства нашего ее никто не лишал, и в СССР она много раз ездила. Зато теперь, с началом перестройки, все эти родственники вдруг как сговорились: захотели «познакомиться с ней поближе» и приехать к ней в гости…
Перестройка вызывала в ней нехорошие подозрения. Когда я описала ей, что у нас сейчас происходит, она сказала, что эти ее опасения подтверждаются. И на прощание дала мне почитать детскую книгу сталинских времен, которая у нее чудом сохранилась… Мама моя! Я никогда раньше не читала ничего подобного, скажем так. Нам рассказыавли о том времени, но одно дело слушать рассказы, а другое – почитать самому документы той эпохи…
О перестройке нас расспрашивали много, и мы не приукрашивали положение вещей.
Приукрашивали его как раз голландцы. Они верили в рождественские сказки о добром Горби и искренне не могли понять, почему у нас тогда предпочитали Ельцина. А мы так же искренне пытались им это объяаснить.
Когда голландцы впервые подняли эту тему: «У вас же там перестройка, наверно, теперь стало так здорово…» и т.п., мы только на секунду переглянулись, а потом Руслан открыл рот и понесся:
– Да какое там здорово, вы даже не представляете себе!…