Среди этнических групп, представленных в ЦК, избранном в 1939 г., сильнее всего сократилось количество евреев и латышей. Ещё одно существенное падение еврейского представительства в ЦК состоялось в период между 1939 и 1952 гг. В ранней сталинской элите насчитывалось по меньшей мере 25 евреев, или 15% от её общего числа. Хотя многие из них погибли во время Большого террора, тем не менее доля выживших оказалась выше, чем среди всего состава ЦК. Если в 1939 г. в него входили 11 евреев, то в 1952 г. их осталось всего трое — Л.М. Каганович, Л.3. Мехлис и Б.Л. Ванников. Частично это стало следствием антисемитской компании, развязанной в последние годы жизни вождя, но евреям так и не удалось восстановить свои прежние позиции в элите после смерти Сталина. В послесталинской элите их доля составляла менее 1%[268].
Джон Армстронг писал о засилии мужчин в 1938 г., и хотя его работа представляется несколько устаревшей, эти сведения не утратили своей актуальности. Из 328 человек, составлявших позднюю сталинскую элиту, подавляющее большинство — мужчины. Женщин было всего 3.4% (11 человек)[269], хотя доля женщин в рядах ранней сталинской элиты оказалась ещё ниже — 2.5% от общего числа членов ЦК (6/236). В поздней сталинской элите общая картина осталась прежней. Общее количество женщин в её рядах — 41, их доля не превышала 4.3%, да и то достигла этого уровня лишь благодаря тому, что некоторые женщины, например знатные ткачихи, доярки и т.п., кооптировались в состав ЦК в обход должностного принципа формирования элиты. Их членство в комитете имело чисто символический, декоративный характер.
Социальный состав поздней сталинской элиты трудно поддаётся точному определению, но очевидно, что в ней заметно представлен простонародный элемент. Примерно 60% представителей поздней сталинской элиты являлись выходцами из деревень. Они укрепили свои позиции — в рядах ранней сталинской элиты сельское происхождение имели около 40% её членов. В этом отношении отсутствовали существенные различия между членами поздней сталинской элиты, родившимися до и после 1901 г. Например, даже среди выживших представителей первого поколения элиты большинство составляли выходцы из деревни. Доминирование в элите людей подобного происхождения сохранилось и после смерти Сталина. Несмотря на разбавление элиты представителями третьего поколения партийных лидеров, родившихся в период с 1921 по 1940 г., по-прежнему выходцы из сельской местности составляли в ней до 60%. В этом нет ничего удивительного, учитывая, что от 80 до 85% населения Российской империи перед революцией проживало в деревнях, тем не менее этот факт поражает, если вспомнить, что речь идёт об элите пролетарской партии[270].
Здесь следует сделать ряд важных оговорок. Во-первых, доступная в настоящее время информация о социальном происхождении членов элиты далека от совершенства. Например, отсутствуют сведения о месте рождения примерно 20% членов новой сталинской элиты, и в качестве рабочего допущения можно лишь предположить, что в этом смысле они мало отличаются от остальных 80%. Во-вторых, даже если местом рождения того или иного лица указана деревня, это вовсе не означает, что данный человек является крестьянином или происходит из крестьян. Многие могут оказаться детьми сельских ремесленников, учителей и технических специалистов или управляющих помещичьими имениями и мелкопоместных дворян. Кроме того, уровень внутренней миграции населения в России в начале XX в. был таков, что отцы и матери многих крестьянских детей, которые, повзрослев, вошли в состав Советской элиты, часть года работали в городах, а они сами в подростковом возрасте могли помогать там родителям. Справедливости ради следует отметить, что очень немногие представители поздней сталинской элиты занимались сельским трудом во взрослом возрасте, но все они были продуктами деревенской среды. Наконец, какие бы выводы не следовали относительно последствий присутствия в поздней сталинской элите столь крупного по численности сельского элемента, необходимо отметить наличие значительного меньшинства (40%) таких людей в ранней сталинской элите, особенно среди тех, кто вступил в партию после выхода её из подполья, то есть в 1917–1920 гг. Безусловно, члены ранней элиты деревенского происхождения в большинстве своём выросли на закате Российской империи, а не в начальный период нэпа.
Значительную долю остальной части поздней сталинской элиты, очевидно, составляли дети ремесленников. Если примерно 60% её членов имели сельское происхождение, то ещё 20–25% пришли из среды ремесленников и только около 10% имели безусловно городское происхождение. Поздняя сталинская элита определённо не состояла из потомственного столичного пролетариата. Из 224 её членов только 8 человек родились в Санкт-Петербурге и ещё 6 — в Москве.
Несмотря на отсутствие некоторых сведений, общая характеристика социального происхождения сталинской элиты представляется достаточно ясной, и, вероятно, Жданов был в основном прав, когда в 1939 г. заявил, что «…советская интеллигенция состоит из вчерашних рабочих и крестьян или из сыновей рабочих и крестьян, выдвинутых на руководящие посты»[271]. Доминирование в поздней сталинской элите людей простонародного, прежде всего крестьянского, происхождения по-разному оценивается исследователями. Например, Т.П. Коржихина и Ю.Ю. Фигатнер, сопоставляя составы ЦК партии, избранные в 1924 и 1939 г., обнаружили, что новые люди являлись «потомками неграмотных крестьян и неквалифицированных люмпен-пролетариев с соответствующими их происхождению психологией, традициями, привычками и мировоззрением». Если коммунисты-ленинцы приходили в партию по убеждению, то сталинцы «проходили через процесс селекции начинавшей действовать номенклатурной системы и возносились на верхние ступени властной пирамиды благодаря тому, что их психология и мировоззрение были теми, которые Сталин желал видеть в своих кадрах». В отличие от поколения подпольщиков, обладавших независимым мышлением, сталинцев характеризовала «психология преклонения перед авторитетами и их указаниями, свойственная патерналисткой структуре бедного российского крестьянства, изуродованного царской властью». К 1939 г. «быстро выросла доля людей, происходящих из крестьян, малоквалифицированных рабочих и военных, чей жизненный опыт был связан с традициями жёсткой и бездумной патерналистско-бюрократической субординации… Никто лучше раба не знает, как следует впрягаться в хомут. Во второй половине 1920-х годов партия в целом превратилась из партии рабочих и интеллигенции в партию крестьянства, а точнее — в партию маргиналов. Массовая гибель людей и разрушения были делом рук этого маргинального крестьянства, ведомого вышедшей из его среды номенклатурой, копировавшей весь мировой опыт автократического государственного управления»[272]. Среди западных исследователей к аналогичным выводам пришёл Роберт Даниелс: «Молодые активисты, которых Сталин рекрутировал из рядов рабочего класса и крестьянства, были малообразованны и принесли с собой на все уровни советской бюрократической иерархии худшие черты прежней российской политической культуры. Их отличали склонность к авторитаризму, недоверие к интеллектуалам, ксенофобия и антисемитизм, сплав крестьянской настороженности с квази-параноидальной, но прагматической политической культурой российской бюрократии»[273].
Те же мысли, но в относительно нейтральной форме, высказывает Эдвард Кинан, который видит в сталинизме возврат к традиционной и обычной для Московии политической культуре. Поздний сталинизм, по его словам, был периодом «рестабилизации», наиболее важным фактором которой явилась
…новая политическая элита, возникшая в тридцатые годы, в которой доминировали люди пролетарского или крестьянского происхождения, чья политическая культура сформировалась на основе деревенской культуры, значительным образом усиленной хаотическими и преисполненными разнообразными опасностями условиями, в которых им довелось подниматься к вершинам власти. Социальные группы, которые с начала века и до начала тридцатых годов оказывали дестабилизирующее влияние на политическую культуру, были тем или иным способом удалены с политической сцены. В значительной степени их место в обществе заняли крестьяне или дети крестьян. И по мере освоения этими пришельцами навыков, необходимых для исполнения новых для них ролей, они не расставались с привычными для них взглядами на мир и на людей, которые они принесли с собой из прошлого. Напротив, им удавалось преуспевать в политике именно потому, что они практиковали традиционные привычки избегания рисков и пренебрежения субъективными желаниями и устремлениями отдельных людей в пользу групповых интересов[274].
В ещё одной заметной работе Веры Данхэм поздняя сталинская элита привязана по своему происхождению к совсем иной социальной группе, а именно — к мещанству или к городскому нижнему среднему классу. Данхэм утверждает, что «…Сталину нужно было опереться на нечто, уже существовавшее… и таким фундаментом для него стало мещанство. Люди во власти, подчинённые Сталину, все до одного, были мещанами, поднятые им с самого низа, будь то стахановцы, офицеры, руководители предприятий или учёные»[275].
Город с его путиловскими заводами, свободами, тайной полицией, страданиями и анонимностью стал тем университетом, в котором сформировались большевики. Сталинские кадры, с другой стороны, были преимущественно людьми крестьянского происхождения. Их развитие, начавшееся с ранней социализации в деревне, приводило их на обучение в малые города, бывшие исконной колыбелью старого русского мещанства. Потом, будучи вырванными из привычной среды на вершины власти, они приносили с собой смесь старого с новым.