екательным ценам фирмам, учреждённым с участием представителей номенклатуры. Например, группа «Мост», ставшая одним из ведущих финансово-промышленных объединений в России, приобрела в центре Москвы ряд зданий за несколько десятков тысяч рублей, что составляло менее половины их тогдашней рыночной стоимости. В Советское время партия сама владела многочисленными строениями, в которых размещались служебные кабинеты сотрудников аппарата, издательства, гостиницы и образовательные учреждения. Эти партийные здания представляли своего рода золотой фонд имущества страны, поскольку имели импозантный внешний вид, располагались в лучших местах и тщательно отделывались и содержались. В горбачёвские годы номенклатура уже начала извлекать прибыль от сдачи этих зданий в аренду, причём лучшие помещения, как правило, предоставлялись зарубежным фирмам. Точно так же, но по заниженным ценам сдавались в аренду помещения под офисы местным фирмам, имевшим связи в номенклатуре. Само расположение этих офисов служило хорошим индикатором отношений, установленных и поддерживаемых их директорами с партийной элитой. Чем ближе к центру располагалось здание и чем комфортабельнее был арендуемый в нём офис, тем выше был уровень отношений с номенклатурой у того, кто его занимал. Между тем элита приобретала в частную собственность государственные дачи, в связи с чем современники с негодованием называли устанавливавшийся строй номенклатурным капитализмом[793].
Наряду со зданиями, в процессе приватизации в частные руки переходили самые разные государственные предприятия. Для элиты этот процесс начался ещё в 1987 г. и в основном завершился к тому моменту, когда в начале 1990-х была запущена программа приватизации с участием всего населения страны. Эта ранняя номенклатурная приватизация полностью изменила систему управления экономикой, банковское дело и торговлю недвижимостью, а также привела к распродаже наиболее прибыльных предприятий. Министерства, например, превратились в коммерческие предприятия, в которых контрольный пакет акций принадлежал их руководству. Сами министры, как правило, были отправлены на пенсию или приглашались на должность консультантов в новых предприятиях, а заместители министров становились их президентами. Впоследствии эти предприятия обрели статус акционерных обществ, акционерами которых являлись бывшие высшие руководители министерств совместно с директорами подчинённых им предприятий. Таким образом, государственная собственность, находившаяся в распоряжении министерств, оказалась частной собственностью ведущих чиновников этих министерств, а те не только приватизировали подчинённые им организации, но и сумели извлечь собственную выгоду от «приватизации государственной собственности от имени государства». Самый яркий пример — главный производитель природного газа «Газпром», возникший в результате преобразования Министерства газовой промышленности, во главе которого оказался бывший министр и впоследствии премьер-министр страны Виктор Черномырдин. В банковском секторе бывший Жилсоцбанк, отвечавший за финансирование жилищного строительства, был преобразован в коммерческий Мосбизнесбанк, возглавляемый прежним руководством. Точно также Промстройбанк, финансировавший инвестиции в промышленность, добавил к своему наименованию слово «коммерческий», но остался под управлением прежнего менеджмента. Вновь созданный банк Менатеп, в отличие от них, вырос на базе Центра научно-технического творчества молодёжи, учреждённого под крылом одного из московских райкомов партии, и был известен как Комсомольский банк. Как рассказывал в одном из интервью глава Менатепа М. Ходорковский, «90% процветающих ныне людей происходят из прежних номенклатурных или близких к ним структур»[794].
Имеется немало свидетельств тому, что «конвертирование власти в собственность» было вполне осознанной политикой, а не результатом отдельных операций членов элиты, и движущей силой этого процесса являлась правящая группа, которая, по словами Егора Гайдара, желала «превратить похороны старого общественного порядка в рождение нового, также основанного на власти номенклатуры»[795]. Комсомольская экономика, например, не была уникальным советским изобретением, нечто подобное появилось также в нескольких других коммунистических странах, где партийные элиты искали способы защиты своего будущего в новой, менее предсказуемой обстановке[796]. Предпринимались аналогичные усилия по «вовлечению предприятий и учреждений, принадлежавших партии, и денежных резервов в экономическую деятельность за рубежом», и даже, как предполагает один из членов Секретариата, по созданию «невидимой» партийной экономики, доступ к которой имел очень ограниченный круг лиц, определяемый генеральным секретарём и его заместителем[797]. Действия подобного рода приобрели широкие масштабы к 1991 г., отражая как потребности партии в увеличении собственных доходов, так и желание её ведущих членов обезопасить собственное будущее. Специальным постановлением Политбюро был разрешено создание «партийных фирм и предприятий» на региональном и республиканском уровнях, а также позволено местным партийным организациям инвестировать в коммерческие предприятия имущество, находившееся в их распоряжении. Между тем партия учредила централизованный фонд для финансирования наиболее многообещающих предложений региональных и республиканских партийных комитетов. Эти предложения могли касаться создания малых или совместных с иностранными партнёрами предприятий, для поддержки которых партия могла из этого фонда предоставлять ссуды на выгодных условиях под низкий процент[798].
Возникновение в конце 1980-х гг. полностью оперившейся к тому времени частной собственности создало новую базу для происходивших в стране изменений. Открывшийся доступ к обладанию частной собственностью позволял советской элите обезопасить своё положение, в то время как будущее самого режима становилось все менее надёжным. Многим её представителям владение имуществом, бизнесами и банками позволяло надеяться на сохранение выгодных позиций в совершенно новых условиях. Таким образом происходил переход от обладания властью к владению собственностью, или, как это сформулировал экономист Григорий Явлинский, «…конвертирование власти, принадлежавшей старой партийной номенклатуре, в реальную собственность, которая затем вновь конвертировалась в почти неограниченную власть»[799].
Результатом всего этого стала, по выражению советника Горбачёва, «революция вторых секретарей» или, как её ещё называли, «революция депутатов», но она не являлась революцией в классическом смысле этого слова[800]. Для венгров всё происходившее тогда точнее всего описывалось термином «метаморфозы власти»: это не переход от одной системы к другой, но лишь разрешение внутрисистемного кризиса и восстановление авторитарной власти. Иные же полагали, что имела место замена одной системы эксплуатации другой, причём обе могли быть названы капитализмом[801]. Во всяком случае в этой «революции» не было какого либо драматического Wendepunkt, сопоставимого по масштабам с разрушением Берлинской стены в ноябре 1989 г. или казнью Н. Чаушеску. Референдум, проведённый в марте 1991 г., подтвердил популярность в народе идеи сохранения СССР как «обновлённой федерации». Не было серьёзного народного сопротивления попытке августовского (1991 г.) путча, ещё меньшей поддержкой пользовалось торопливое решение о роспуске СССР в декабре того же года. Последнее представляло собой определённого рода «пакт элит», осуществлённый российским президентом Борисом Ельциным, который плохо осознавал происходящее (по воспоминаниям некоторых участников, он был «настолько пьян, что даже выпал из кресла»). Впрочем, он и ранее считался приверженцем идеи роспуска Союза[802].
Кризис в СССР развивался продолжительное время и носил более системный характер, что выражалось в падении темпов экономического роста и расширении пропасти, разделявшей общество и правящий режим в течение нескольких десятилетий. Этот кризис продолжался и после декабря 1991 г., что особенно наглядно проявилось в длительной конфронтации между президентом Ельциным и оставшимся преимущественно коммунистическим парламентом. Безусловно, кризис продолжился, учитывая непрерывное падение экономики, недостаток доверия населения к посткоммунистическим институтам и не прекращавшиеся споры вокруг Конституции в связи с тем, что она была принята в декабре 1993 г. после расстрела из танков непокорного парламента.
Двойственный характер изменений режима в России сопровождался лишь частичной сменой правящих элит. Поначалу президент Ельцин был вынужден назначить в своё правительство министров, карьера которых не связана с администрацией Горбачёва. В результате у него остался весьма ограниченный выбор кандидатов на места в его первом правительстве, в котором вследствие этого доминировали политически малоопытные учёные, очень скоро убедившиеся в том, что «опыт управления научными лабораториями нельзя считать подготовкой к управлению страной или её регионами»[803]. Менее заметные перемены произошли в администрации президента, которая расположилась в тех же зданиях и пользовалась теми же средствами, что и свергнутый партийный аппарат[804]. Ещё меньше перемен наблюдалось в регионах, где местные первые секретари партийных комитетов сумели сохранить свои лидирующие позиции и в большинстве случаев узаконили свою власть посредством выборов, за голосованием на которых надзирали опытные политтехнологи, знавшие, как это делается, независимо от их идеологии или прошлой карьеры. На самом деле, учитывая монополию КПСС на власть, длившуюся до конца 1980-х гг., и отсутствие религиозных, профсоюзных, деловых и иных конкурирующих с нею элит, в тот момент было сложно отыскать источники пополнения посткоммунистического руководства. Поэтому после кризиса конца 1993 г. и шокирующих результатов последовавших за ним выборов, Ельцин был вынужден проводить более сбалансированный подбор руководящих кадров, покончив с «антигорбачёвской кадровой блокадой», сопровождавшей первые годы пребывания его у власти, и оставив лишь малое число интеллектуалов-реформаторов, занимавших ранее самые влиятельные посты в правительстве и его собственной администрации