Рассмотрим и подтекст, на который указала сама Ахматова (она увидела в этом сне отзвуки своих стихотворений на античные темы). Речь идет о цикле «Античная страничка» (1961), «Смерть Софокла» и «Александр у Фив» – стихотворение с подзаголовком «Дом поэта» (под текстом указано время и место написания: «Октябрь 1961, Ленинград, больница в Гавани»). В этих двух стихотворениях на материале легенд Древней Греции и с участием Александра Македонского варьируется пресловутая тема «поэт и царь», причем в обеих ситуациях перед лицом смерти грозный царь преклоняется перед поэтом. В первом стихотворении в торжественный день похорон бессмертного гения (Софокла) царь – под влиянием вещего сна – велит снять осаду с города Афин, «чтоб шумом не мешать обряду похорон». Во втором (написанном в больнице) Александр, повелев уничтожить Фивы, беспокоится о жилище Пиндара: «Ты только присмотри, чтоб цел был Дом Поэта». Ахматова однажды сказала Лидии Чуковской, что эти стихи «существенны для понимания отношений между искусством и властью. Должных отношений», добавив: «Это урок». (Чуковская промолчала, а в записках заметила: «Насчет темы – поэт и власть и преподанного здесь власти урока – это я, конечно, уловила», но по форме стихотворения ей не понравились350.)
С учетом этого подтекста сна, авторизованного Ахматовой, сон писателя Всеволода Иванова несет в себе социальный смысл: надежда на лучший мир, в котором поэт или писатель будут пользоваться личным покровительством грозного властителя. (Кажется, сын писателя понял сон именно таким образом.)
История этого сна включает целую серию коммуникативных актов, имевших место в тесном сообществе советских писателей. Проясним траекторию: Всеволод Иванов видел сон об Ахматовой перед смертью, 28 июня 1963 года; сын Всеволода Иванова, Вячеслав, пересказал сон отца в письме к его героине Ахматовой, что она отметила в записной книжке (опубликованной в 1996 году), а при встрече указала ему на подтекст сна в двух своих стихотворениях. Вся история сна и его циркуляции оказалась доступной публике, будучи пересказанной в опубликованных в 1991 году воспоминаниях Вячеслава Всеволодовича Иванова об Ахматовой. Но, по всей видимости, еще до публикации, последовавшей после крушения советской власти, история сна стала известна в кругу писателей. Так, 16 августа 1963 года поэт Давид Самойлович Самойлов (1920–1990) записал в дневнике:
Кома [интимное прозвище Вяч. Вс. Иванова] много рассказывал о последних днях Всеволода. Он умирал долго и сознательно. Подводил итоги. Ему снились сны, где он разговаривал с Богом. Трагическая судьба писателя заканчивалась оправданием перед Богом. Один из последних снов – трогательная фантазия о конгрессе писателей в Афинах и об Ахматовой. Сны Всеволода и последние разговоры с ним Кома записал351.
Дневник Самойлова, опубликованный в 2002 году, показывает, что означал этот сон для членов тесного сообщества советских писателей: он подтверждал чувство общности их трагической судьбы, а именно положение русского писателя-интеллигента в условиях сталинского режима. По крайней мере, об этом говорит другой сон Самойлова, записанный им в дневнике 11 марта 1981 года: «Сон. Я долго разговаривал с молодым Эренбургом. Он упрекает наше поколение за то, что ни из кого ничего не получилось. Я оправдываюсь: „Мы еще отдыхаем от сталинизма“. Студеные мартовские дни. Острый ветер. Свет». (Рецензент дневника Самойлова обратил внимание на эту запись и заметил, что пейзаж сна заимствован из знаменитого романа Ильи Эренбурга «Оттепель»352.)
Читая эти истории, дивишься и интенсивности связей между членами сообщества советских писателей, и склонности писателей к мифологизации, и тому историческому значению, которое они придавали интимному опыту, превращая его в опыт коллективный, и повышенному чувству собственной важности. Они видели одни и те же сны. Сон Ахматовой о всемирном потопе и сон Всеволода Иванова об Ахматовой на всемирном съезде писателей принадлежат к жанру эсхатологических видений. Оба эти сна говорят о конце собственной жизни и о конце света, в первом случае в катастрофическом, а во втором – в утопическом ключе. Как в повседневной жизни, так и во сне члены этого сообщества думали друг о друге. Они делились своими снами с другими, и все участники этого символического обмена записывали свои и чужие сны для памяти и для истории. В мире разделенных снов советские писатели еще сильнее, чем в реальной жизни, приобщались к сообществу, столпами которого являлись такие люди, как Ахматова, и к чувству общей судьбы и общего опыта.
Эти сны свидетельствуют также об апокалиптических настроениях в этой среде и о политических и исторических коннотациях эсхатологических ожиданий. Возьмем сон о всемирном съезде писателей. Своего рода платоновская утопия, это видение, разыгрывающееся в обстановке, напоминающей о Союзе советских писателей, рисует общество, в котором поэты и писатели занимают центральное место. Общность ночного опыта подтверждала надежду на будущее, лелеемую людьми, которые наяву еще не оправились от опыта сталинизма – страшного опыта, при котором для писателя играть значительную роль в обществе было сопряжено и с риском для жизни, и с моральным риском. В конечном счете это была надежда на жизнь вечную. Проследив возникновение, источники и трансмиссию этого текста, мы наблюдаем механизм создания коллективной фантазии. Для русских писателей в советское время такие фантазии подкрепляли повышенное чувство социальной, исторической и эсхатологической значимости и важности их общей жизни.
Символический статус Ахматовой среди писательской интеллигенции был таков, что более молодые члены этого сообщества также видели ее во сне и также свидетельствовали о своих ахматовских снах. Ольга Александровна Седакова (род. 1949) регулярно видела во сне русских поэтов, отмеченных статусом мученичества. Она поделилась своими снами с литературоведом Михаилом Леоновичем Гаспаровым (1935–2005), который фиксировал их в своей записной книжке, записи из которой были опубликованы еще при его жизни, в 2000 году. Один из этих снов, «Как болела Ахматова» (эта ситуация могла быть подсказана записками Чуковской), также имеет дело с символическим образом Ахматовой:
«Как болела Ахматова». Ахматова лежала посреди комнаты и болела. Другая Ахматова, молодая, ухаживала за ней. Обе были не настоящие и старались это скрыть, то есть не оказаться в каком-то повороте, – поэтому двигались очень странно. Появился Ю. М. Лотман, началась конференция, и было решено: «Всем плыть в будущее, кроме Н., у которого бумажное здоровье»353.
В отличие от старшего современника, Всеволода Иванова, Седакова в пределах самого сна как будто сомневается в подлинности этого видения (Ахматова была не настоящая), понимая его литературное или литературоведческое, «бумажное», качество («началась конференция»).
Другой знаменательный сон соединяет спящего и грезящего поэта с Осипом Мандельштамом, который также был культовой фигурой. Это сон о терроре, смерти и бессмертии и об отношении поэта и власти (действие происходит на Красной площади), в котором (как и во сне Всеволода Иванова об Ахматовой в Доме Сократа) поэт одерживает верх над властителем:
«Как убили Мандельштама». Мы идем по Манежной площади – очевидно, с Н. Як. [Надежда Яковлевна Мандельштам]. Впереди, за три шага О. Э. [Осип Эмильевич Мандельштам]. Подойти к нему нельзя. При этом мы знаем условие, при котором его заберут, а он нет. Условие – если он остановится у ларька. Ларьков очень много: сладости, сигареты, открытки. Он все время заглядывается, а мы внушаем на расстоянии: иди, иди, иди. Но напрасно. Он остановился, и его увели. Мы выходим на Красную площадь. Там парад. Генерал разводит войска. Войска исчезают, как дым, во все четыре стороны. Тогда по пустой площади очень громко он подходит к Н. Я., отдает честь и вручает «Рапорт»: «1) Удостоверяю, что Ваш муж бессмертен. 2) Он не придумал новых слов, но придумал новые вещи. 3) Поэтому не кляните меня. – Генерал»…354
Оба эти сна устанавливают интимность (невозможную уже по причине временной дистанции) между спящим и культурным героем, будь то Ахматова или Мандельштам. Оба сна связывают поколения под знаком литературы и истории. В конечном счете через свои сны, опубликованные при посредстве литературоведа М. Л. Гаспарова, поэт Ольга Седакова присоединилась к расширенному сообществу русской литературной интеллигенции в рамках общего исторического опыта – ожидания гибели, чувства опасности и обещания бессмертия, а также в контексте повышенного внимания к теме отношений между поэтом и властью.
Пророческие сны ученого
Под давлением исторических обстоятельств и общих трудностей жизни советские интеллигенты готовы были считать свои сны пророческими. Одиннадцатого февраля 1943 года Всеволод Иванов записал в дневнике (опубликованном в 2001 году) сон о рыбалке, который показался ему знаменательным (клевало хорошо, и он поймал огромную рыбу). Он объяснял свой интерес к этому сну чрезвычайными обстоятельствами: «Так как сны, да еще такой резкой отчетливости, вижу редко, и так как в голове пустой шум, мешающий сосредоточению и работе, и так как несчастья приучают к суеверию, и так как нет для семьи денег и не знаю, где их достать, словом – достал „сонник“, едва ли не в первый раз в жизни, и прочел». (Напомним, что крестьянин Аржиловский также прибегал к соннику.) Однако Иванова сонник (источник, более принятый в народном быте) не удовлетворил, отвечая «с двойственностью, обычной для оракула»355. Тем не менее когда через месяц он