Заметим — «освободить человечество». Так с оптимизмом думал Гелий в тюрьме за час — другой до расстрела. Он совсем не завидовал Митчу, которого опознал советник американской миссии Мередит и, кажется, спас от гибели. Американцу «обещали показать ту породу существ, что во всех журналах изображается в виде орангутангов…», но он увидел в камере людей, не только назвавших его по имени на родном английском языке, но и с достоинством отнесшихся к предложению об освобождении.
Враги остались верными себе. Они решили «умело вывести красных в расход». Конвойные вели Гелия по красному бору к Красному Яру, среди ирисов, сараны и красных незнакомых цветов и потом, остановившись, «осторожно защелкали затворами и зашептались». Гелий погиб с мыслью о Гонгури, с верой в счастье людей.
Тесное переплетение фантастики с злободневной действительностью закономерно. Судьба Гелия, рядового солдата революции, была характерна для молодежи того времени, особенно комсомольцев. Многие из них искренне верили в восстание против мировой буржуазии буквально завтра, в крайнем случае на следующий день…
Молодой В. Итин, возможно, однополчанин Гелия, относился к поколению революционных романтиков, но в сражениях с белогвардейцами в Сибири писатель начал осознавать, что «последним и решительным боем безногого спрута капитализма» не уничтожить. Надо строить новый мир своими руками. Этим объяснялось стремление В. Итина соотнести философский образ будущего — коммунизма с борьбой за него в настоящем.
Торжество мира славит в своем творчестве другой писатель молодого поколения революции, Андрей Платонов. Солдат Гелий сражается до последней возможности. Герои А. Платонова — фанатики труда. Сам писатель был очень трудолюбивым и разносторонним человеком. Высоко ценил в людях энтузиазм преобразований, способность идти впереди, универсальный интеллект. Обращение А. Платонова к фантастике в начале своего творчества очень понятно. Ему хотелось показать идеал трудолюбивого социалистического человека.
Рассказ «Потомки Солнца» — составная часть фантастической трилогии, в которую вошли также рассказ «Лунная бомба» и повесть «Эфирный тракт».
Инженер Вогулов «был когда — то нежным, печальным ребенком, любящим мать, родные плетни, и поле, и небо над всеми ими». Его влекла «песня звезд», он видел «чистые, голубые, радостные сны», рос и набирался сил.
И ничто, казалось, не нарушало покойного течения жизни, если бы не «великая эпоха электричества» и начавшаяся «перестройка земного шара». Руководителем этой перестройки «мировое совещание рабочих масс» назначило инженера Вогулова, «седого согнутого человека с блестящими всевидящими глазами, того самого нежного мальчика».
Согласно разработанному Вогуловым плану изменили климат на Земле. Затем с помощью специально изобретенного ультрасвета начали менять облик Земли. «Безумие работы охватило человечество», но ее становилось больше, «открывался океан труда». И тогда Вогулов пришел к мысли об изменении не только Земли, но и «миров»… Вогулов решил «родить для себя сатану сознания, дьявола мысли» и убить в себе все человеческое.
Переделав земной шар, он принялся за преодоление «сопротивления Вселенной» для создания с помощью ультрасвета иной Вселенной, заставил человечество «жить как в урагане», и сам погиб от этого. Идеал «новорожденного» социалистического человека оказался весьма далеким от совершенства.
Оказывается несостоятельной и технократическая жизненная позиция Петера Крейцкопфа. Изготовив «лунную бомбу» ценой больших жертв и достигнув Луны, он не видит цели, смысла своей дальнейшей жизни и срывается в неизвестность, в бездну. Безразличие к людям оборачивается забвением самого себя и неминуемой расплатой.
И все же именно романтика, фантазирование на основе реального опыта помогли А. Платонову отойти от наивного противопоставления природы и техники. Он внимательно всматривался в таких энтузиастов науки, как К. Циолковский, А. Богданов, В. Обручев, читал их произведения и убеждался, что считать природу враждебной стихией безнравственно. А. Платонов понял это не сразу.
Несколько лет он работал над повестью «Эфирный тракт». Ее герой — Михаил Кирпичников, очень похожий на самого писателя, случайно познакомился с работами деревенского мастера — самоучки Фаддея Попова. Ему понравилась идея («как случайную, нечаянную жизнь человека превратить в вечное господство над чудом Вселенной»), высказанная Поповым в неоконченной рукописи. Считая идею верной и вполне осуществимой, Михаил Кирпичников вступил в конфликт с инженером Матисеном, который «явно насиловал природу. И преступление было в том, что ни сам Мати — сен, ни все человечество еще не представляли из себя драгоценностей дороже природы. Напротив, природа все еще была глубже, больше, мудрее и разноцветнее человеков». Так считал и сам автор.
Заявленный с излишней пылкостью романтики «последнего и решительного боя», культ придатка машины рухнул. А. Платонов пришел к единственно верному: «Красота — все дни и все вещи, а не одна подземная и недоступная, гордая… она всегда в душе моей». Он не находился в «мире без происшествий», по выражению Ф. Достоевского. Фантастика помогла писателю найти верные ориентиры в литературе. Трилогия, рожденная «на заре туманной юности», стала прекрасным прологом ко всему творчеству А. Платонова, его «прекрасному и яростному миру».
Из земного гранита и инопланетных самоцветов сложил мир своих героев А. Грин. По воспоминаниям современников, он был еще нетерпеливее и категоричнее в установлении «сразу» равенства, честности, справедливости, красоты человеческих отношений для всех. Символом духовной и физической свободы человека стал поистине масштабный образ героя его первого крупного фантастического произведения — романа «Блистающий мир». Название говорит об особом романтическом понимании писателем пути достижения ранее невозможного «царства света». Друд, главный герой романа, — один из первых жителей этого мира, «в нем заложены гигантские силы… он определяет и разрешает случаи, по его воле начинающие сверкать скукой…». «Человек двойной звезды», «крупная душа», «его влияние огромно, связи бесчисленны».
Несмотря на божественное всемогущество, способность «парить в пространстве» и властвовать над всеми, он ближе к людям, чем, скажем, титанический Вогулов. Друд — простой человек, поднявшийся к вершинам знаний и полностью сознающий свою ответственность перед обществом.
А.Грин сознательно усилил в романе столкновение добра со злом, чтобы показать, как еще сильны и опасны темные силы. Объясняя Руне свой приказ об аресте «Двойной Звезды», ее дядя — министр говорил: «Представим же, что произойдет, если в напряженно ожидающую пустоту современной души грянет этот образ, это потрясающее диво: человек, летящий над городом, и вопреки всем законам природы, уличая их в каком — то чудовищном, тысячелетнем вранье. Легко сказать, что ученый мир кинется в атаку и все объяснит. Никакое объяснение не уничтожит сверхъестественной картинности зрелища. Оно создаст легко воспламеняющуюся атмосферу мыслей и чувств…»
Министру страшно. Он не изменил своего решения и после того, как Руна, побывав в тюрьме у Друда, возражает: «Я увидела и узнала его. Нет ничего страшного. Не бойтесь: это мечтатель».
Сам Грин очень верил в торжество таких мечтателей. Не зря же он вложил в уста Друда романтически одержимый ответ властолюбивой и корыстной Руне: «Одно верно: стоит мне захотеть, а я знаю тот путь — и человечество пошло бы все разом в страну Цветущих Лучей, стряхивая прошлое с ног своих без единого вздоха».
Друду не суждено поделиться своей тайной. Он погиб. Но смерть означала не ошибочность его принципов, жизненной позиции, а многотрудность пути к совершенству в изменяющемся мире. От простого обозначения символики социалистического А. Грин перешел к сложностям психологии человека будущего. В этом, думается, не только особенность героев «гринландии», но и их тайна, благодаря которой «Блистающий мир» и другие фантастические произведения писателя воспринимались как правда.
В романе одного из основоположников советской литературы, J1. Леонова, «Дорога на Океан» фантастика стала важной частью большого реалистического полотна. Без нее произведение не стало цельным.
В отличие от уже известных героев Алексей Никитич Курилов — коммунист тридцатых годов XX века. Он занят конкретной работой на Дальнем Востоке, и в «Путешествиях за горизонт», совершаемых вместе с автором, думает о грядущем с позиций сделанного и планов на перспективу. Курилов озабочен будущим своих детей, своей страны, его волнует нравственность политических, военных, научно — технических проблем.
В «шахматной игре» на карте мира герои предполагают, как будет развиваться общество. Советский Союз, социализм существенно раздвинули свои границы. Образовалась Северная Федерация Социалистических Республик, но Москва осталась «Меккой научного социализма, подпольщицей всемирного возрождения». Новая столица давно передвинулась на восток, но люди по — прежнему «любили этот город». Столицу назвали Океаном: «исторически и географически это был величайший перекресток Земли».
Однако «старая эра умирала трудно». Несмотря на миролюбивые призывы правительства Северной Федерации Социалистических Республик, Старый Свет во главе с одной «могучей державой» стремился взять реванш за утраченные позиции: «надвигалась неотвратимо улыбающаяся ведьма войны».
Размышляя о военной угрозе, герои сожалели: «Но так же, как, создавая богов, дикарь наделял их человеческими свойствами, мы не сумели создать племени, отличного от наших современников». В фокусе столкновения двух нравственных начал, добра и зла, писатель заострял важнейшую проблему современности — войны и мира.
В решающем сражении Старый Свет потерпел поражение. Убеждение людей в правоте своего дела, их верность социалистическому Отечеству решили исход борьбы.
В другом «путешествии за горизонт» герои встречали в Океане «первого человека, совершившего межпланетное плавание». Люди гордились им прежде всего потому, что он творчески трудился в космосе. «Звание человека в ту пору, — подчеркивает автор, — окончательно совместилось с понятием действенного человека, то есть мастера». Одновременно стало известно о том, что из космического полета на Землю не вернулись двое других. Земляне оплакивали погибших, но не считали их ушедшими навсегда. «Не заключалась ли в этом самая совершенная форма бессмертия: считать ж