Значительная часть работ института и его сотрудников пронизана явно националистическими трактовками, идеализацией бунда и троцкизма. Основным методом протаскивания контрреволюционных идей национализма и троцкизма была публикация на страницах выпускаемых институтом книг большого количества цитат контрреволюционеров без всякой критики, а в редких случаях критики не партийной, беззубой[236].
Кроме того, следствие сполна воспользовалось острым межпоколенческим противостоянием в коллективе ИЕПК – противостоянием, которое весьма ощутимо в выдержке из стенограммы партсобрания института от 10 марта 1935 года, приобщенной к делу в качестве вещдока. На этом собрании Левитану пришлось отбиваться от нападок своих идеологически непримиримых молодых коллег[237]. Об этом же противостоянии упоминается и в воспоминаниях бывшей сотрудницы педагогической секции ИЕПК Эстер Розенталь-Шнайдерман (1902–1989). Она сообщает о конфликтах, то и дело возникавших между «стариками» с их «неправильными» взглядами и «правоверно настроенной» молодежью, а также об «уме и такте» директора Иосифа Либерберга, которому удавалось разряжать царившую в стенах учреждения напряженную атмосферу. Мемуаристка пишет:
Неоднократно очередное «ученое ничтожество» с партийным или комсомольским билетом набиралось наглости учить политическому уму-разуму известного, опытного беспартийного ученого[238].
Большинство среди опрошенных по делу девятнадцати свидетелей составляли как раз такие молодые научные сотрудники и аспиранты из числа «пролетарских» писателей. Многие из них с энтузиазмом восприняли представившуюся возможность попинать поверженных оппонентов и свести с ними давние счеты, а потому услужливо делились со следователями «интересными фактами», слухами, собственными наблюдениями, предположениями и подозрениями.
Один из них, например, утверждал, что «пребывание в рядах КП(б)У было со стороны Левитана маневром с целью ведения двурушнической подрывной работы внутри КП(б)У»[239]. Другой заявлял, что не только Левитан как главный редактор ИЕПК ответствен за «притупление бдительности» при проверке «троцкистской» работы Аврома Абчука (за это Левитана прорабатывали ранее), но и Макс Эрик, одобривший эту «антисоветскую и антипартийную книгу» и написавший к ней предисловие, а также Иона Хинчин, ее просматривавший[240].
О Хинчине в деле имеются и сведения, что он, работая заведующим еврейским отделом Киевского областного исторического архива «и имея в своем распоряжении архивы бывш[их] антисоветских партий – „Поалей Цион“ и друг [их], – уничтожил ряд документов, компрометирующих теперешних членов КП(б)У в прошлом деятелей этих антисоветских партий», причем в этом «замешан также Левитан»[241]. Но, судя по рассказу одного из свидетелей, в том же хранилище содержались и более «опасные» документы:
В начале 1935 года, зайдя к Хинчину на квартиру, я застал его в подавленном настроении и на мой вопрос о причинах такого настроения Хинчин мне рассказал, что Либерберг как-то привез из Москвы архивные материалы евсекции ЦК ВКПб и заставил его принять эти материалы для хранения в историческом архиве. Теперь в связи с арестом Чемеринского, быв[шего] зав. евсекции ЦК ВКПб, и усиленной бдительностью после убийства т. Кирова он боится держать эти материалы в архиве. На мой вопрос, знает ли он содержание этих материалов, Хинчин сказал, что они сугубо секретные и что там имеется якобы жалоба от ЦБ Евбюро в Политбюро на генерального секретаря ЦК ВКПб (т. е. на Сталина. – Е. М.) по вопросу работы в Москве театра «Габима»…[242]
Согласно другим показаниям, о «контрреволюционной троцкистской работе», проводившейся Хинчиным и его коллегой Гершем Вербером, «свидетельствует выпущенный сборник для системы партшкол под названием „Генеральная репетиция 1905 года“», в котором они «при переводе на еврейский язык трудов Ленина, Сталина, Ярославского с целью пропаганды нац [ионалистическо]-меньшевистских и троцкистских идей умышленно исказили текст»[243].
Бляшову среди прочего припомнили, что его сняли с работы в институте «за протаскивание троцкистской контрабанды на курсах пропагандистов». Опрошенная следствием свидетельница утверждала, что он, как и Хинчин, «никакой научной ценности не представляет»[244]. По словам другого свидетеля, Бляшов был «более близок к беспартийным работникам, нежели к партийцам»[245].
Но особенно доставалось Максу Эрику, прежде всего – за «его отчужденность от партийной и советской действительности, что находило свое выражение в постоянной критике недостатков советской литературы»[246]. Научная «поросль» наперебой обвиняла видного ученого в различных «идеологических преступлениях». В одном из протоколов, например, читаем:
На протяжении всей деятельности Эрика в институте последний избегал советской тематики. Отношение Эрика к молодым советским научным работникам и к аспирантам было безобразным, несоветским. <…> В 1932 году институт готовился к юбилею К. Маркса, я написал большую работу «Литературные вопросы у Маркса и Энгельса». Эрик мою работу в своих рецензиях хвалил, но препятствовал к изданию этой работы[247].
Схожие утверждения находим и в другом протоколе:
Работая аспирантом в лит. секции, я наблюдал, что коммунистам-аспирантам и честным советским работникам Меркин никакого содействия в работе и в их росте не оказывал, а наоборот, всячески поддерживал и выдвигал социально чуждые элементы (Дубилет, Брянский)[248].
Свою лепту внесли и арестованные к тому времени «троцкисты» из числа бывших сотрудников ИЕПК, которые должны были засвидетельствовать контрреволюционный характер деятельности Левитана и его коллег. Кроме Лехтмана, уличающие показания против Макса Эрика и Бляшова вынудили дать и Григория Натановича Лозовика (1885–1936), профессора Киевского университета, крупного специалиста по истории Древнего мира и Ближнего Востока[249]. Его арестовали 28 февраля 1936 года как «активного участника контрреволюционной троцкистской организации, существовавшей в Киеве»[250].
Свидетельские показания были ретранслированы на допросах обвиняемых и большей частью ими отвергнуты, что, однако, не помешало отразить эти показания в обвинительном заключении, датированном 14 июня 1936 года. В нем опять-таки делался упор на наличие в ИЕПК «выходцев из еврейских националистическо-меньшевистских партий», которые направляли его работу «на путь политического вредительства». Приведем небольшие фрагменты этого характерного двенадцатистраничного текста:
…группа поддерживала и систематически выступала с защитой работавших в институте выходцев из еврейских антисоветских партий, допускавших политические прорывы в работе, ведя борьбу с лицами, пытавшимися выступать с разоблачением антисоветской линии работы института. Аналогичную отрицательную позицию они занимали в вопросе очистки института от социально-чуждых и классово-враждебных элементов.
<…>
В своей практической работе (литературной и редакторской) Левитан, Меркин и Хинчин, стоя на антисоветских позициях, допускали к печатанию книги, пронизанные националистическими трактовками, идеализацией контрреволюционного троцкизма и Бунда, с искажением цитат Сталина и Ленина.
<…>
Наряду с этим, обвиняемые Хинчин и Бляшов в своей лекторской работе пропагандировали идеи к[онтр]революционного] троцкизма и другие враждебные нам теории[251].
Отдельно отмечалась установленная следствием «связь Меркина с целым рядом лиц, прибывавших из-за кордона под видом интуристов и посещавших его на дому»[252]. В качестве примера таких лиц в документе фигурирует польский бундовец Гилинский, приезжавший в конце 1935 года[253]. В то же время на допросах повышенное внимание уделялось визитам в Киев двух других гостей из Польши – бывшего министра по еврейским делам в правительстве Украинской Народной Республики Моисея Зильберфарба (1876–1934) и лидера еврейского рабочего движения, члена ЦК Бунда, писателя и журналиста Якова Пата (1890–1966). Посещение Патом института и квартиры одного из сотрудников вызвало такой переполох, что инцидент разбирался на заседании парткома академии наук с участием руководителей ИЕПК, включая Хинчина и директора Горохова. В итоге секретарю парткома Михаилу Киллерогу было поручено «подробно ознакомиться с порядком посещения и ознакомления с работой института интуристами»[254].
Все обвиняемые так и не признали себя виновными, только один из них – Левитан – «виновным признал себя частично»[255]. И хотя в обвинительном заключении «политическое лицо» всех четверых было представлено в деталях и красках, составитель этого акта сделал вывод, что «следствием не собрано достаточно данных для предания привлеченных по настоящему делу суду». В итоге, «принимая во внимание их социальную опасность», следственное дело было направлено «на рассмотрение Особого совещания при Наркоме Внутренних Дел СССР с ходатайством о заключении обвиняемых в Исправтрудлагерь»