Позднеев, как и ряд других российских востоковедов, выступал активным сторонником биробиджанского проекта. В одной из своих статей он писал:
9 февраля 1937 г. исполнилась годовщина одного из крупных, радостных и знаменательных событий в истории ЕАО – посещения Биробиджана сотрудником гениального т. Сталина, железным наркомом пути тов. Кагановичем. В блестящей 2-х часовой речи на собрании городского и областного партийного актива столицы ЕАО тов. Каганович начертил целую программу соцстроительства области и между прочим высказал мысль о необходимости скорейшего созыва в Биробиджане научной конференции по еврейскому языку[425].
Судя по другим статьям Позднеева, опубликованным и неопубликованным, он считал, что создание ЕАО будет способствовать экономическому развитию края, богатого полезными ископаемыми, и в то же время послужит решению «еврейского вопроса», то есть обретению евреями собственной территории и государственности[426].
Несмотря на столь очевидную, казалось бы, политическую актуальность, выдвинутая ЛенОЗЕТом идея погрязла в бюрократической трясине: «Дело тянулось два года до ноября 1936 г., когда оно почему-то опять всплыло и возник вопрос… о создании еврейской секции в составе белорусского отдела»[427]. Скорее всего, подчинение секции именно этому отделу носило относительно случайный характер и определялось субъективными обстоятельствами – личным знакомством Позднеева с возглавлявшим этот отдел Супинским. Последний к тому же интересовался еврейской этнографией, а отчасти и деятельностью ОЗЕТа.
На сей раз дело действительно сдвинулось с мертвой точки, а профессор Позднеев получил должность консультанта ГМЭ с возложением на него обязанностей по подготовке к открытию еврейской секции. В начале 1937 года новоназначенный консультант направил музейному руководству записку на пяти страницах, в которой поделился «несколькими соображениями по поводу дальнейшей работы еврейской секции», а также ее административного статуса[428]. Вместо секции при Отделе народов Белоруссии он предлагал организовать полноправный еврейский отдел[429]. Однако по уставу ГМЭ отделы полагались только национальностям, имевшим собственные республики в составе СССР. На это Позднеев возражал, что «данный вопрос определяется фактической важностью народности для музея, а не титулами объектов изучения и показа, тем более что преобразование Еврейской автономной области в республику, вероятно, недалеко»[430]. Далее, демонстрируя тонкое политическое чутье, он приводил вполне основательные аргументы за создание именно еврейского отдела:
Следует также опасаться антагонизма ОЗЕТов против секции, если она останется при каком-либо из отделов музея. Будет она при белорусском отделе, Украинский] и Крымский] ОЗЕТы могут обидеться и скажут, что она их не касается, а ведь Украинский ОЗЕТ самый мощный и бывший председатель его тов. М. А. Каттель состоит ныне председателем облисполкома Еврейской автономной области вместо снятого за троцкизм Либерберга. <…>
В вопросе о необходимости с преобразованием еврейской секции в отдел ожидать преобразования Еврейской автономной области в республику получается некоторый порочный круг. 28 декабря 1936 г. на объединенном собрании Куйбышевского и Фрунзенского районов (то есть районных ячеек. – А. И.) ЛенОЗЕТа мною была дана информация по вопросу о еврейском отделе музея. И знаете, некоторые озетовцы сейчас же заговорили о том, что это очень важный аргумент для превращения области в республику. Выходит так: музей с учреждением отдела будет ждать республики, а евреи хотят использовать отдел, чтобы добиться республики. Мне кажется, что музею следует пойти навстречу желанию еврейской общественности[431].
Через несколько дней, 10 января, Позднеев выступил перед сотрудниками ГМЭ с докладом «Постановка еврейского отдела в Государственном музее этнографии», в котором высказал следующие доводы в пользу своего предложения:
Музей этнографический, он должен быть построен по народностям, а не по странам. Еврейская народность едина, следовательно она должна быть в одном отделе. <…> Объединение всех евреев в одном отделе музея не встречает, в отношении дореволюционного прошлого, никаких препятствий… Что касается до послереволюционного периода, то никаких принципов, кроме равноправия и создания еврейской культуры, национальной по форме и социалистической по содержанию, не проводится, поэтому возражений против их объединения может быть еще меньше. <…>
С точки зрения продуктивности работы штата еврейского отдела равным образом выгода лежит на образовании самостоятельного отдела. Если показ евреев будет разбит по различным отделам, в которых нет квалифицированных сотрудников по евреям, то придется одному штату еврейского отдела разбиваться на работу по различным отделам, за которую, вероятно, музею придется платить сдельно, причем учет и контроль работы сотрудников будет сильно затруднен. <…>
Связь показа ЕвАО с евреями, расселившимися по СССР, сводится, в сущности, к одному только вопросу о переселении евреев в Биробиджан. Этот вопрос можно осветить в одном еврейском отделе гораздо более сконцентрированно, нежели при разбрасывании экспозиции по различным отделам. <…>
Наконец, что самое важное, портреты наших вождей т. Сталина, т. Молотова и т. Калинина, с соответствующими надписями о политике советской власти в отношении евреев, должны служить заголовками к вводной части всего отдела о евреях, а не к распыленной по всему музею экспозиции евреев и ЕвАО[432].
В настойчивом стремлении Позднеева утвердить в структуре ГМЭ именно еврейский отдел – на правах других национальных отделов музея – и «объединить» в нем всех евреев СССР, можно усмотреть безоговорочное следование партийной линии, направленной на возникновение «советской еврейской национальности». Игнорируя дисперсность расселения евреев, а также языковые и культурные различия между еврейскими этническими группами, профессор последовательно приписывал советскому еврейству основные базовые составляющие сталинского определения нации: «Нация – это исторически устойчивая общность языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры»[433]. Речь шла об обретении евреями своей национальной территории в Биробиджане, ведении ими там хозяйственной и культурной деятельности, наличии общего языка еврейских трудящихся – идиша, для дальнейшей унификации и распространения которого предполагалось созвать в ЕАО специальную научную конференцию[434].
Тем не менее статус секции так и не изменился по крайней мере до конца 1938 года[435]. Забегая вперед, отметим, что лишь после открытия выставки «Евреи в царской России и в СССР» в марте 1939-го еврейская структура в составе ГМЭ, формально так и не преобразованная в отдел, все-таки получила официальное наименование «Секция евреев СССР» и де-факто действовала как самостоятельное подразделение музея. Более того, выставку предполагалось расширить и включить в постоянную экспозицию, а в одном из документов отмечалось:
Результаты переучета показали, что по состоянию фондов (всего 1341 предмет) – секция евреев является самым отсталым участком среди других отделов музея (курсив мой. – А. И.). Отсталость эта является следствием исторических судеб еврейской этнографии в бывшем этнографическом отделе Русского музея, а отчасти и в ГМЭ. Указанная несправедливость по отношению к бывшему «инородцу» и «инородному» телу в царском музее должна быть срочно исправлена…[436]
Принятое администрацией ГМЭ первоначальное решение об учреждении еврейской секции при Отделе народов Белоруссии – с последующим переименованием и повышением ее реальной роли до уровня отдела – по-своему отразило противоречивость еврейского национального строительства в СССР, различные концепции которого оставались дискуссионными вплоть до конца 1930-х годов. Эта противоречивость отчетливо проявилась и на выставке, ставшей вершиной всей деятельности секции, не ускользнув от внимания специалистов и наиболее проницательных посетителей. В обзорной статье по истории ГМЭ, опубликованной еще в эпоху брежневского застоя, по этому поводу деликатно отмечалось: «Экстерриториальность евреев, значительная нивелировка материальной культуры составили особые трудности для построения этнографической экспозиции»[437].
Наследие Ан-ского и задачи биробиджанской экспедиции
Вопрос об этнографической экспедиции в Еврейскую автономную область возник еще на стадии организации в ГМЭ еврейской секции. Профессор Позднеев вспоминал, что в 1934 году Наркомпрос был готов «отпустить на экспедицию для сбора материалов в Биробиджане 30 000 руб.», добавляя: «У ЦС ОЗЕТа ГМЭ просил 50 000 руб., на что согласия дано не было, но и отказа не последовало»[438].
Настоятельная необходимость проведения такой экспедиции диктовалась главным принципом всех вновь открывавшихся экспозиций ГМЭ – принципом контрастного противопоставления прошлого и настоящего. Резолюция Первого Всероссийского музейного съезда требовала от этнографических музеев показывать, с одной стороны, эксплуататорский, колониальный характер национальной политики имперской России, а с другой – успехи Советского Союза в разрешении национального вопроса. Так, на двух выставках 1935 года – «Узбеки XIX–XX вв.» и «Карелия и Кольский полуостров» – дореволюционное прошлое узбеков и карелов освещалось преимущественно негативно, а социалистическое настоящее – исключительно позитивно