Из приведенного текста можно сделать вывод: проблема заселения и освоения большей части выделенной территории продолжала оставаться актуальной на протяжении длительного периода. Между тем конкуренция за свободные участки, пригодные для земледелия, остро проявилась уже в конце 1920-х.
По данным переписи 1926 года население Бирско-Биджанского района, сосредоточенное преимущественно вдоль линии Транссибирской железнодорожной магистрали и южного берега реки Амур, насчитывало 34 195 человек (русских – 30 417, корейцев – 3178, «туземцев», то есть гольдов и тунгусов – 600)[457]. Что же касается амурских казаков, которых упоминал Вощинин, то до Октябрьской революции на рассматриваемой территории их проживало около 15 тысяч, но к 1923 году, по некоторым оценкам, оставалось не более шестисот. Дело в том, что многие казаки в Гражданскую войну воевали на стороне Сибирской армии адмирала Колчака и после поражения белого движения ушли в Манчжурию, забрав с собой семьи, а оставшихся беспощадно уничтожали чекисты. Опустевшие казацкие станицы постепенно заполнялись переселенцами из Европейской России, в основном русскими и украинцами[458].
Корейцы в отдельных административных частях района составляли почти четверть населения. Они перебирались сюда из близлежащей Манчжурии и даже с Корейского полуострова, захватывали свободные участки и основывали свои поселки, нередко избегая натурализации. Промежуточным пунктом для них служило крупное корейское село Благословенное, существовавшее с 1871 года[459].
Неконтролируемая миграция беспокоила и местные, и центральные власти. В декабре 1926 года Президиум ВЦИК определил порядок землеустройства корейских мигрантов, согласно которому запрещалось наделять их землей от границы с Кореей до Хабаровска и предписывалось переселить всех, кто не получил землю, на север Хабаровского округа и в Благовещенский округ. Для ликвидации незаконных корейских хозяйств устанавливался трехлетний срок[460]. Но еще до его истечения президиум Дальневосточного крайисполкома выпустил особое постановление, в котором указывалось:
…считать необходимым проведение и усиление действенных мер борьбы против самовольного притока в край иноподданных корейцев и произвольного захвата ими земель госимущества[461].
Планы корейского переселения неоднократно корректировались, но в полном объеме выполнены так и не были. Власти объясняли это отсутствием финансовых средств, а также сопротивлением со стороны корейцев, в том числе и «корейского партактива». Говорилось и об «искривлении национальной политики», выразившейся в построении корейских сельсоветов не по территориальному, а по национальному принципу. В очередной резолюции президиума Далькрайисполкома подчеркивалось:
При организации корейского расселения прежде всего должна учитываться основная причина такового, а именно военно-политическая опасность заселения Приморья корейцами и вытекающий отсюда обязательный характер расселения[462].
С конкуренцией со стороны корейцев за возможность использования наиболее привлекательных земельных участков создатели ЕАО столкнулись с первых лет освоения Бирско-Биджанско-го района. Заместитель председателя КОМЗЕТа Абрам Мережин в докладе, прочитанном на объединенном заседании организации в июле 1928 года, делился впечатлениями от поездки на Дальний Восток:
Некоторые корейские работники предложили сузить северные границы Б.-Биджана, потому что, как они утверждали, северный угол между реками Тунгуской и Ином занят уже корейскими переселенцами, так как он годен под рис. <…> Еще раз мы столкнулись с корейским вопросом при рассмотрении землеустроительного проекта станции Тихонькой. Возле станции протекает река Бира, а возле реки поселилась группа корейских крестьян, которая уже начала заниматься рисосеянием, что препятствовало дальнейшему росту усадебной площади Тихонькой, будущего центра Биро-Биджана[463].
Как видим, наметившееся противостояние Мережин, в полном соответствии с риторикой царских властей, называл «корейским вопросом» и далее в своем докладе констатировал, что решать его следует путем вытеснения корейцев в выделенные специально для них северные районы Дальневосточного края, подчеркивая при этом: «…нет ничего несправедливого в том, что [мы] относимся отрицательно к заселению корейцами предоставленного для трудящихся евреев Биро-Биджана»[464].
Одновременно Мережин заявлял, что на Дальнем Востоке «никогда не было никакого еврейского вопроса», так как местные жители знали только «евреев политкаторжан, политссыльных», а не торговцев евреев, и оптимистично высказывался об отношении русского населения к еврейской колонизации:
…я не скажу, что все старожилое крестьянство, но наиболее сознательная его часть понимает выгоды, которые связаны с переселением большого количества людей в Биро-Биджан. Они понимают, что без заселения ДВКрая и, в частности, Биро-Биджана у них не может быть хороших дорог, а без дорог нет вывоза продуктов, нет никакого привоза, а есть прозябание в пределах потребительского хозяйства[465].
Свои выводы Мережин основывал как на личных впечатлениях, так и на результатах изыскательских экспедиций, проводившихся в этом районе Дальневосточного края с целью уточнения границ и выработки планов освоения, в первую очередь – экспедиции КОМЗЕТа (1927) под руководством профессора Воронежского сельскохозяйственного института Бориса Брука, а также экспедиционной поездки комиссии американской организации ИКОР (1929)[466]. Их материалами сотрудники еврейской секции ГМЭ активно пользовались десятилетие спустя при подготовке выставки «Евреи в царской России и в СССР»[467].
Проблема совместного проживания разных народов на территории Бирско-Биджанского района, возникшая в связи с его еврейской колонизацией, привлекла внимание сотрудников экспедиций и нашла отражение – прямое или косвенное – в составленных ими этнографических описаниях корейцев, русских (включая амурских казаков), китайцев, а также тунгусов, гольдов и представителей других национальных меньшинств.
Корейцы в экспедиционных материалах изображались как «чужие», их образ жизни и экономическая деятельность всячески экзотизировались[468]. Профессор Брук, например, утверждал: «Главное свое благосостояние корейцы построили на культуре мака (опий), которая является в настоящее время запретною. Сельскохозяйственные орудья у корейцев совершенно первобытные „времен ассирийских", но они по-своему своеобразны и удобны»[469]. В другом месте отчета Брук сообщал: «Опий являлся в крае, особенно среди китайско-корейского населения, ценностью, не менее привлекательной, чем золото. На опий расцениваются различные блага»[470].
Более категорично по тому же поводу высказывался в своей книге путевых очерков писатель и журналист Виктор Финк, участвовавший в поездке представителей ИКОРа. Вспоминая о визите в село Благословенное, он писал:
…эти симпатичные дяди с козлиными бородками и в старомодных поповских котелках – кулаки. Они к тому же разбогатели на опиуме. Колоссальные плантации мака долгие годы давали им сотни пудов опиума. <…> Маковые плантации обрабатывались руками полуголодных китайских рабочих. Это были подлинные рабы. Они получали гроши, и их прогоняли по окончании сезона[471].
Такая интерпретация, по сути, лишала корейцев права на владение землей и работала на легитимацию их выселения из приграничной полосы. Проблема экономической и этнической конкуренции переносилась в область классовых отношений и сводилась к борьбе с социально чуждыми элементами – борьбе, находившейся в идеологическом русле кампании по раскулачиванию, которая проводилась советской властью в 1929–1930 годах.
Прием экзотизации оказался универсальным для этнографического описания и других этносов, населявших Бирско-Биджанский район. Виктор Финк в своих оценках был, как всегда, наиболее радикален. В одной из статей он писал, что амурские казаки «только официально дикарями не считаются, а фактически порядочно одичали в беспросветных десятилетиях таежной жизни»[472]. Экзотизировались в материалах обеих экспедиций и «туземцы» – гольды и тунгусы, которые, согласно одному из отчетов, «ведут еще примитивный образ жизни, основанный на охоте и рыбной ловле», и, «хотя… уже знакомы с огнестрельным оружьем… все еще очень искусно пользуются луком и стрелами даже при охоте на медведя и тигра»[473]. При этом, с оглядкой на политику коренизации, в том же отчете отмечалось: «Всякой и каждой национальности, как большой, так и маленькой, предоставляется полная свобода и даже оказывается всяческое содействие в осуществлении и развитии культуры на том языке и теми путями и способами, которые являются исторически и этнологически ее естественным и родным достоянием, наиболее подходящим и, следовательно, неотъемлемым способом самовыявления»[474]