«Останови руку твою!». Письма на иврите из Биробиджана, год 1958-йБер Котлерман
Биробиджанские «гебраисты»
Не подумайте, ради бога, дорогой друг, что я из секты возглашающих: «Только иврит!» Нет и нет! Я уже вам говорил в предыдущих письмах, что близнецы в утробе моей (не как Яаков и Эсав, упаси бог), и живут они в мире, хоть и толкаются[850].
Таким образным языком, опираясь на библейские цитаты, писал в канун нового 5719 года по еврейскому летоисчислению (то есть в сентябре 1958-го) бывший учитель иврита Иегуда Гельфман советскому лингвисту и исследователю еврейского фольклора Иосифу Черняку [851]. Они познакомились в конце 1940-х в Биробиджане, где Гельфман работал рядовым сотрудником местной электростанции, а Черняк заведовал консультативным пунктом заочного обучения при отделе образования облисполкома Еврейской автономной области (ЕАО). В 1949 году Черняка арестовали по обвинению в антисоветской националистической деятельности и приговорили к десяти годам лагерей[852]. После освобождения он возвратился в Биробиджан, а в 1956-м поселился в Ташкенте[853]. Связка писем Гельфмана (преимущественно на иврите) из Биробиджана в Ташкент, а также в Москву, где Черняк гостил у сестры, была обнаружена автором этих строк в архиве Национальной библиотеки Израиля в Иерусалиме[854].
К сожалению, до нас не дошли ответы Черняка, которые наверняка дополнили бы любопытную картину эпистолярной дискуссии, развернувшейся между двумя ветеранами еврейских «идейных баталий». Противостояние идишистов и гебраистов, разгоревшееся еще до Первой мировой войны, – одна из центральных тем в письмах Гельфмана, в прошлом – активиста движения за возрождение иврита и убежденного оппонента секулярного идишизма, адептом которого выступал Черняк. Уникальным образом взгляды Гельфмана за четыре десятилетия советской власти сохранились в законсервированном виде и выглядят удивительно целостными для эпохи хрущевской оттепели, в особенности на фоне предпринимавшихся тогда робких усилий по реабилитации советской еврейской культуры на идише – усилий, в которых участвовал и адресат его писем.
В биробиджанском контексте, неразрывно связанном в общественном сознании именно с идишем, богатый, полный нюансов литературный иврит Иегуды Гельфмана может показаться парадоксом. Тем не менее целому ряду биробиджанцев этот язык был вовсе не чужд. Например – прозаику Гешлу Рабинкову (1908–1981), родившемуся в хабадной семье, поэтессе Любе Вассерман (1907–1975), успевшей пожить в подмандатной Палестине, поэту Израилю Эмиоту (1909–1978), выросшему среди гурских хасидов и пробовавшему писать на иврите в довоенной Польше. Самым значительным знатоком иврита в послевоенном Биробиджане являлся, несомненно, филолог и прозаик Дов-Бер Слуцкий (1877–1955), работавший на местном радио и заведовавший еврейским отделом краеведческого музея. Еще в 1903–1911 годах он опубликовал на иврите несколько рассказов, которые удостоились похвал Хаим-Нахмана Бялика и Менделе Мойхер-Сфори-ма. Разумеется, хорошо владел ивритом и Иосиф Черняк, выходец из семьи потомственных меламедов.
Волна арестов 1949–1951 годов захватила всех вышеупомянутых биробиджанских «гебраистов». Иегуде Гельфману, державшемуся вдали от общественной деятельности, повезло избежать тюрем и лагерей. При этом он не только сохранил живой интерес к ивриту, но и создал вокруг себя на склоне лет небольшой круг сподвижников, встречавшихся на частных квартирах. Атмосфера ранней оттепели даже породила у него некоторые литературные амбиции. Он собирался писать воспоминания в духе еврейского мемуариста начала XX века Ехезкела Котика, но, конечно же, не на идише, а на иврите[855]. Об оригинальном стиле задуманных им, но так и не состоявшихся записок можно судить по небольшому образцу в одном из писем. Там же Гельфман сообщает и о планах сочинить рассказ[856]. Эти амбиции, видимо, и послужили толчком к переписке с Черняком – достойным и надежным в его глазах собеседником.
Биробиджанские «гебраисты» глазами израильтян
В силу обстоятельств едва ли не единственные свидетельства о Иегуде Гельфмане оставили нам посол Государства Израиль в СССР Йосеф Авидар и его жена, детская писательница Емима Черновиц, посетившие Биробиджан 29–30 июня 1956 года.
Рис. 5.1. Письма Иегуды Гельфмана Иосифу Черняку Биробиджан.1958
В отчете израильскому МИДу Авидар подробно перечислил свои контакты с местными евреями, владевшими ивритом. Представленный им список включал выпускницу одесского семинара для воспитателей детских садов[857], бывшего члена сионистской организации «Гехалуц» в Литве[858], бывшего бундовца, являвшегося когда-то активистом Общества дружбы с СССР во Франции, сына шойхета, который заведовал теперь колхозными теплицами, и некоторых других биробиджанцев. За два дня пребывания в ЕАО Авидар встретился и с Гельфманом, причем целых три раза. Вот как израильский посол описал эти встречи:
…ко мне обратился на иврите с сефардским произношением высокий старик. Он взволнованно представился как Иегуда Гельфман и сказал, что караулит нас с самого утра и что ему нужно поговорить со мной.
Земляк Давида Закая, он справился о его делах и семье, о 3. Анохи и о других[859]. Он попросил что-то почитать на иврите, и я дал ему газету «Давар», которая была у меня в кармане[860]. Он ее быстро свернул и засунул в карман. Рассказал, как в тяжелые времена ему пришлось сжечь все свои книги на иврите и на идише. Семь мешков кинул в огонь и лишь одну книгу оставил себе, решив отдать за нее свободу и, может, даже жизнь: стихи Бялика. Рассказал, что в городе есть небольшой гебраистский кружок, хранящий верность Сиону. Однако большинство здесь вовсе не интересуются Израилем. Он попросил встретиться еще раз, и я пригласил его к нам в гостиницу во второй половине дня. <…>
…Мы поехали в библиотеку им. Шолом-Алейхема. <…> В библиотеке около 14 тысяч книг на идише, в основном переводы из русской литературы. Директрисе неизвестно, сколько из этих 14 тысяч – оригинальные произведения. Мы нашли сочинения Шолом-Алейхема и что-то из Менделе Мойхер-Сфорима, причем варшавского издания. Около 300 абонентов берут книги на идише. Мы собирались перейти в следующий зал, но тут появился Гельфман и сказал: «Не стоит, вы там все равно ничего не найдете. Здесь не осталось книг на идише, имеющих хоть какую-то ценность». После полудня Гельфман мне рассказал, что получил выговор от директрисы за свое замечание и вмешательство не в свои дела. <…>
В половине пятого в нашем гостиничном номере появилась Хемда, о которой я писал раньше, а спустя час к ней присоединился и Гельфман. Они с жадностью внимали нашим рассказам об Израиле. Оба – люди образованные… <…> Они вырвали из наших рук несколько остававшихся у нас газет на иврите. Гельфману я отдал карманный Танах, который получил в ЦАХАЛе и который всегда сопровождает меня в пути. Я просто не смог устоять перед его просьбами[861].
Отчет Авидара о посещении гостиничного номера биробиджанскими «гебраистами» дополняют более эмоциональные записи в дневнике его жены Емимы Черновиц:
Вошел старик Гельфман, говоривший на иврите, в прошлом приятель Давида Закая. Маскил времен «Гацефиры», горячий поклонник статей моего покойного отца[862]. Он с энтузиазмом рассказал, как несколько евреев собрались у него дома вокруг номера «Давара», который ему вчера дал Йосеф, и читали этот номер с воодушевлением и интересом. Особенно некто Финкель, который снова и снова перечитывал газету, но так и не решился прийти к нам. Увидев Танах в руках у Хемды, старик расчувствовался до слез. Он взял его в руки и не хотел выпускать. «Я сжег огромную библиотеку во время репрессий, но когда поднялась рука сжечь сочинения Бялика, я сказал себе: довольно! Пусть судьба этой книги будет моей судьбой! Останусь в живых – и книга останется, а умру – тогда пусть ее забирают у меня. Так и остался у меня томик стихов Бялика, единственный и остался».
Мы сидели вчетвером – эти два представителя былого мира, проникнутого некогда творчеством на иврите и разрушенного здесь до основания, и мы, которые могли им дать так много от нашей культуры, от нашей литературы. Мы были как два водоноса с полными кувшинами прохладной воды, встретившие двух заблудившихся в пустыне и изнывающих от жажды путников. Мы было протянули им воду, но тут пришли злодеи и помешали нам…
Кажется, старик Гельфман первым запел «Сахки, сахки аль халомот»[863], Хемда подхватила, а потом и мы за ними. Так мы сидели вчетвером и напевали в стенах скромной биробиджанской гостиницы…
<…>
Дважды в неделю тут есть передачи на идише. Хемда, работавшая бухгалтером в радиокомитете, открыла нам секрет, что ради нас изменили расписание: воскресную передачу перенесли на субботу. <…> Мы сидели и слушали еврейскую передачу. Девушка с тяжелым русским акцентом вещала на идише о росте производительности труда, а парень-токарь рассказывал о своей работе у станка. Передача была дословным переводом распространенных в этой стране трансляций подобного рода. В ней не было совершенно ничего еврейского. И только последние пятнадцать минут были посвящены народным песням в стиле «Мехутенесте», «Фрейлехс» и т. п. – старые-престарые песни, пропахшие нафталином. Старик Гельфман таял от удовольствия: