Запрещалась ли «Кровавая шутка» в СССР? К истории «необыкновенного романа» Шолом-АлейхемаАлександр Френкель
Рождение мифа
Летом 1988 года московский еврейский журнал «Советиш геймланд» неожиданно приступил к публикации на своих страницах романа Шолом-Алейхема «Der blutiker shpas» («Кровавая шутка»). Неожиданно – поскольку с момента, когда «Шутка» впервые увидела свет, прошло уже более семи с половиной десятилетий. В журнальном резюме на русском, английском и испанском языках в нейтральном тоне пояснялось, что произведение малоизвестно широкому читателю, так как в оригинале не включалось в собрания сочинений Шолом-Алейхема, выходившие несколько раз «у нас в стране и за рубежом», а в русском переводе было опубликовано одним из московских издательств еще в 1928 году, причем в сокращенном виде. «Печатая роман в нашем журнале, мы даем возможность читателям ознакомиться с полным текстом „Кровавой шутки" без каких-либо сокращений», – говорилось в резюме[1091].
Вероятно, роман, навеянный делом Бейлиса, в редакции «Советиш геймланд» посчитали злободневным, а собственное решение напечатать его – смелым и прогрессивным шагом, полуприкрытым протестом против деятельности современных черносотенцев, вроде общества «Память», активизировавшихся в условиях горбачевской перестройки и находивших определенную поддержку в среде партийной номенклатуры. Но со стороны «смелое решение» выглядело практически рядовым тогда явлением – частью общего процесса возвращения к читателям запрещенных литературных произведений и писательских имен. Процесс этот захлестнул в конце 1980-х русские «толстые» литературные журналы, затронув отчасти и единственный в СССР журнал на идише. Так, незадолго до «Кровавой шутки» в «Советиш геймланд» появились тексты «непечатных» прежде авторов – поэма Хаим-Нахмана Бялика и рассказ Исаака Башевиса-Зингера[1092].
Вскоре в альманахе «Год за годом», приложении к «Советиш геймланд» на русском языке, перед куда более широкой аудиторией «Кровавая шутка» предстала и в переводе Давида Гликмана – том самом сокращенном переводе, выпущенном «одним из московских издательств» в далеком 1928-м[1093]. В сопроводительной статье поэта и литературоведа Хаима Бейдера основное внимание уделялось российскому политическому контексту начала XX века, делу Бейлиса, антисемитской кампании в реакционной русской печати, полемике о «кровавом навете» и прочим обстоятельствам, подтолкнувшим писателя к идее романа. Никаких утверждений, что раньше в СССР «Кровавая шутка» находилась под запретом, статья не содержала[1094].
Пару лет спустя, в самый канун распада коммунистической империи, «Кровавая шутка» в переводе Гликмана вышла параллельно в двух только что возникших коммерческих издательствах, московском и ленинградском, с укороченной статьей Бейдера в качестве послесловия. Тиражи в обоих случаях были значительными – по 100 тысяч экземпляров. Их реализация требовала усилий, и на обложку ленинградской книжки вынесли рекламную «наживку»: «Эта „кровавая шутка" оказалась настолько страшной, что роман о ней не включали ни в одно советское издание Шолом-Алейхема…» На обороте титульного листа дополнительно разъяснялось:
Сюжет, навеянный знаменитым процессом Бейлиса, реалиями «черты оседлости» и «процентной нормы», видимо, долго оставался актуальным и в советской стране. Во избежание навязчивых ассоциаций все собрания сочинений Шолом-Алейхема выходили у нас без «Кровавой шутки»[1095].
Схожий намек на былую «запретность» содержался и в аннотации к московскому изданию[1096]. Возможно, издатели даже не лукавили, а сами находились в плену расхожих воззрений того времени: если книга не перепечатывалась более полувека, то иных объяснений этому, кроме цензурного вето, быть не может.
Аналогичный «маркетинг» сопутствовал полутора десятилетиями ранее и публикации другой русской версии романа – в Израиле. Сначала фрагменты из «Кровавой шутки» в переводе Мириам и Гиты Бахрах, недавних репатрианток из СССР, печатались русскоязычными газетами – в сопровождении заявлений, что в Советском Союзе над романом «был занесен меч цензуры» и что переводчицы «предлагали включить „Кровавую шутку" в собрание сочинений Шолом-Алейхема, издававшееся в Москве, однако последовал строгий запрет – по идеологическим мотивам»[1097]. Затем перевод всего романа вышел в виде двухтомника. На титульных листах обоих томов значилось: «Впервые на русском языке без сокращений и купюр»[1098]. Как будет показано ниже, действительности все эти утверждения не соответствовали.
Уже в постсоветской России появилось диковинное издание «Кровавой шутки», представлявшее собой компиляцию двух русских версий – сестер Бахрах и Давида Гликмана. Необходимость в компилировании обосновывалась так: израильский перевод полный, но невыразительный, а сокращенный советский «имел мало общего с „Кровавой шуткой" Шолом-Алейхема», поскольку из него «были исключены картины быта еврейской общины, страницы, отражающие еврейское вероучение, традиции, историческое наследие еврейского народа»[1099].
Парадоксальным образом нескольких спекулятивных рекламных аннотаций вкупе с общим перестроечным контекстом «возвращенной литературы» хватило для формирования устойчивого мифа: в академическом дискурсе прочно закрепилось представление о «Кровавой шутке» как о произведении, подпадавшем якобы под цензурные ограничения в СССР, поскольку «считалось, что в нем нашли отражение сионистские и националистические настроения писателя»[1100]. Доходит до курьезов: козни советских органов идеологического контроля усмотрели и в том, что этот объемный текст не вошел в небольшой сборник избранных рассказов Шолом-Алейхема на идише, вышедший в Москве в 1959 году[1101].
«Запретный» роман неминуемо обрел ореол таинственности и значительности, привлек повышенное внимание исследователей, заслужил восторженные оценки, не отвечающие ни его художественным достоинствам, ни его реальному месту в творчестве классика. «Кровавая шутка» была объявлена одним из «наиболее сложных, мистических и малоизученных романов Шолом-Алейхема», а также – ни много ни мало – «предтечей идишизма как стилевого направления, впитавшего в себя лучшие достижения европейской литературной культуры»[1102]. Декларировался даже провидческий характер книги:
Трагический смех Шолом-Алейхема в этом романе звучит пророчески, предупреждая людей всего мира о возможности возникновения фашизма, предвидя «научные» эксперименты над евреями в гитлеровских концлагерях и массовые репрессии еврейской интеллигенции в эпоху сталинизма[1103].
Еще одна, не менее удивительная форма «сакрализации» романа: его прижизненный авторизованный перевод на русский язык был провозглашен интертекстуальным источником повести Осипа Мандельштама «Египетская марка»[1104]. Показательно, что все без исключения работы, посвященные анализу «Кровавой шутки», основаны не на ее оригинальном тексте, а на различных русских переводах[1105].
Именно сложившаяся вокруг «Кровавой шутки» мифология и беспрецедентный поток научных, а по преимуществу псевдонаучных работ о ней – поток, равного которому в постсоветском литературоведении не удостоился ни один из признанных шедевров Шолом-Алейхема, – сделали актуальной задачу настоящей статьи: проследить историю создания и публикации этого романа, а также его русских переводов. Среди прочего нам предстоит найти ответ и на вопрос, вынесенный в заголовок: запрещалась ли «Кровавая шутка» в СССР?
Газетная публикация, отклики еврейской критики, книжные переиздания
Шолом-Алейхем работал над своим «необыкновенным романом» (так значится в подзаголовке) «Der blutiker shpas» с конца 1911-го по конец 1912 года, одновременно печатая его в варшавской ежедневной газете на идише «Haynt» («Сегодня»)[1106]. Договариваясь о публикации, писатель представил издателю два названия на выбор: «Большая шутка» и «Киевская трагикомедия». Оба варианта владелец «Haynt» Шмуэль-Яков Яцкан отверг. В условиях острой конкуренции на еврейском газетном рынке ему требовались по-настоящему «цепляющие» заголовки. Он выдвинул собственный вариант: «Кровавая шутка». Автору предложение понравилось[1107].
Рис. 6.1. Анонс романа «Кровавая шутка» в газете «Haynt» (Варшава, 1911. 30 декабря)
Если верить Ицхак-Дову Берковичу, зятю Шолом-Алейхема и его коллеге по писательскому ремеслу, у массового читателя произведение пользовалось успехом[1108]. Реакция же литературных кругов была далека от восторгов. Критик Бал-Махшовес, сравнивая «Шутку» с двумя другими романами еврейских авторов – «Meri» («Мэри») Шолома Аша и «Velizher blut-bilbl» («Велижский кровавый навет») Мирона Рывкина, сокрушался:
«Кровавая шутка» Шолом-Алейхема как роман – самое слабое произведение из трех. И там мы обнаруживаем особенности и характеристики, которые восхищаю